— Махина, — присвистнул Зяблик. — Наверное, не одна тыща пассажиров помещалась. Глянь, сколько иллюминаторов. В десять рядов.
— Н-да-а… И грохнулась эта махина, по-видимому, на подлете к аэродрому,
— заметил Смыков. — В противном случае ее бы на двадцать километров раскидало.
— Давайте не будем уподобляться дикарям, обсуждающим причины крушения парохода «Титаник», — вмешался Цыпф, вновь обретший душевный покой, а вместе с ним и склонность к дидактизму. — Не нашего ума это дело. Вопрос другой: имеет ли нам смысл торчать здесь. Что, если эта штука была снабжена ядерным двигателем? А вдруг всех нас в это время пронизывает радиоактивное излучение?
— Пусть пронизывает, — беспечно ответил Зяблик. — В Нейтральной зоне нас еще и не то пронизывало… И ничего, оклемались. Надо бы вовнутрь заглянуть. Как ты, Смыков, мыслишь?
— Заглядывайте, если вам собственной жизни не жалко, — Смыков пожал плечами.
С помощью Толгая, привычно подставившего спину, Зяблик дотянулся до овального отверстия в обшивке будетляндского авиалайнера и, раскачавшись, рывком забросил в него свое тело. Вниз посыпалась всякая труха, пахнущая резиной и железной окалиной.
— Неймется человеку, — вздохнула Верка. — Как таракан, ни одной щели пропустить не может.
— Это у него после зоны такая привычка осталась, — пояснил Смыков. — Недаром ведь полжизни в камере просидел. У Эрикса была болезнь закрытого пространства, а у Зяблика, наоборот, непреодолимая тяга к нему.
— Ну-ну, поговорите там еще! — приглушенный голос Зяблика раздавался уже совсем не из того отверстия, через которое он проник вовнутрь. — Я все слышу и за таракана тебе, Верка, не прощу. Если я таракан, то ты вошь тифозная.
— Нашли вы там что-нибудь интересное? — без особого любопытства поинтересовался Смыков.
— Ни фига… Прах и пепел. Да и темновато тут…
— Тогда вылазьте. Нечего здесь попусту задерживаться.
— Погоди… Вроде что-то написано на стенке… Сейчас…
— Да вы, никак, уже и по-будетляндски читать научились! — съязвил Смыков.
— По-нашему написано… Большущими буквами от руки… Только читать все равно трудно. Одно слово пока только разобрал: «Спастись». Или «Не спастись». Потом что-то про огненный пролив… не то прилив… Киньте мне кресало и тряпок каких-нибудь. Я факел сделаю.
— Где же я вам эти тряпки возьму? — возмутился Смыков. — С себя, что ли, последнее снять?
— Попроси у Верки запасной лифчик. Она их с собой штук пять прет.
— Больше ничего не хочешь? — отозвалась Верка. — Это ты умеешь, на чужое добро зариться! Лучше из своих подштанников факел сделай.
В конце концов решено было пожертвовать одним из полотенец, которое Толгай и подал Зяблику на кончике сабли. Минут на пять внутри разбитого авиалайнера установилась тишина.
— Возможно, эту надпись оставил кто-то из людей Сарычева, — предположил Цыпф. — Или один из разведчиков, которых мы посылали вслед за ними.
— Дураков, которые стены пачкают, всегда хватало, — Смыков недовольно поморщился. — Что у нас, что у других народов. Как только научились люди писать, сразу давай мазать на чем ни попадя. Я в Кастилии на стене монастыря такую надпись видел: «Храни нас, Господи, от твоего гнева, от козней дьявола, от скудной пищи, от нехватки вина и от половой слабости». Не иначе как монахи написали.
Сверху вновь посыпалась труха, и на землю ловко спрыгнул Зяблик, похожий на трубочиста.
— Ну и как? — поинтересовался Цыпф. — Выяснили что-нибудь?
— Значит, так. — Зяблик принялся стряхивать с себя сажу. — Если я правильно понял, смысл надписи состоит в том, что дальше идти опасно. Сюда якобы приходит огненный прилив, спастись от которого нет никакой возможности. Ну а дальше обычные славословия в честь Каина.
— Аггелы, стало быть, писали, — сказал Смыков многозначительно.
— Они, родимые.
— Ну это вполне объяснимо. Помните, как раньше на калитках писали: «Осторожно, злая собака»? А в доме никого, кроме кота ленивого, нет. Аггелы это предупреждение дали, чтобы посторонних от Будетляндии отгонять. Дескать, дальше не суйтесь, если жить хотите.
— Предупреждение снаружи пишется, а не внутри, — возразил Цыпф. — Да и спорный вопрос, для кого оно оставлено. Для тех, кто сюда идет, или для тех, кто отсюда уходит.
— Что вы хотите сказать? — вскипел Смыков. — Что дальше идти нельзя? Может, жить здесь останемся? Или обратно пойдем, к аггелам в лапы?
На некоторое время установилось тягостное молчание. Люди переминались с ноги на ногу и вопросительно переглядывались.
— Скажи что-нибудь, Зяблик, — попросила Верка. — Ты же там был… какое лично у тебя впечатление осталось?
— Я в общем-то человек маловпечатлительный, — Зяблик выковыривал сажу уже из ушей. — Но от того же старовера Силкина усвоил мысль, что есть такие знамения на земле и небе, от которых нельзя отворачиваться… И эта надпись, в самую масть. Ее человек перед смертью писал. И скорее всего своей кровью.
— С чего вы, братец мой, так решили? — не унимался Смыков.
— Кровь от поноса я пока еще отличить могу… А что касаемо остального… Странная очень надпись. Сначала все буквы ясные, потом похуже, будто бы в спешке писались, а дальше одна мазня сикось-накось… Кроме имени Каина, ничего и не разберешь. Да и жмурик там рядом лежит. Шмотки истлели, а сам высох, как деревяшка. Мумия, одним словом.
— Рога у него есть? — поинтересовался Цыпф.
— Не стал я его трогать. Плохая это примета — мертвецов зря беспокоить… Там дальше этих мумий, как пчел в улье… Есть такие ульи, в которых восковая огневка погуляла. Откроешь крышку, а внутри все паутиной затянуто, и в этой паутине дохлые высохшие пчелы висят.
— Что же нам делать? — голосок Лилечки дрогнул. — Я назад идти не хочу.
— Никто не хочет, — кивнул Зяблик. — Я вас отговаривать и не собираюсь. Не к лицу мне скеса валять, если даже Смыков вперед рвется. Давайте еще раз с судьбой в рулетку сыграем.
— Ну уж нет! — встрепенулся Смыков. — Чтобы потом не искать виновных, давайте лучше поставим вопрос на голосование.
За продолжение похода проголосовали все без исключения, но как-то вяло. Сразу руки подняли только Смыков и Лилечка, чуть погодя Зяблик с Толгаем, а уж в конце — Цыпф и Верка, понявшие, что ничего изменить они уже не смогут.
На всякий случай проглотили по щепотке бдолаха и стали собираться в путь, выслав вперед для разведки Толгая. До наступления очередной лжезари оставалось еще с полчаса.
— И все же в этом что-то есть, — сказала Верка, глядя, как вспышки багрового сияния ползут от горизонта к зениту. — Очень оживляет небо!
— Верно, — буркнул Зяблик. — Как муха покойника. Сейчас глухой купол небосвода был похож на огромный камин, грубые и темные своды которого освещают медленно разгорающийся огонь. В этой атаке света можно было различить три следующих друг за другом волны: передовую, достаточно тусклую и как бы рябоватую; среднюю, багровую, как закат перед бурей; и, наконец, последнюю, самую яркую, отсвечивающую расплавленным золотом.
— Смотрите, — сказала Лилечка. — Толгай бежит. Степняк был еще почти не виден вдали, но длинная и черная тень, изгибаясь, неслась по пустыне впереди него, как сказочная змея. Принудить выросшего в седле Толгая к бегу могли только чрезвычайные обстоятельства.
Все, кто сидел, вскочили и попытались ринуться навстречу степняку, но их остановил голос Зяблика.
— Стоять! Приготовиться!
— К чему приготовиться? — растерянно воскликнул Цыпф.
— К самому худшему приготовиться. Если придется удирать, бросайте все, кроме оружия. А ты, Смыков, береги бдолах.
— Поучи ученого… — Смыков на всякий случай еще раз пощупал надежно спрятанный под рубашкой мешочек.
До них уже доносились крики Толгая:
— Яну! Горит! Земля горит…
Далеко-далеко, на пределе видимости, серая равнина покрылась вдруг россыпью бесчисленных багровых точек, словно разом засияли тысячи волчьих глаз. Каждую секунду их становилось все больше, они сливались между собой в островки, а потом — в единый пылающий поток, неудержимо катящийся вперед.
— Вот это и есть огненный прилив, — медленно произнес Зяблик.
Небо над их головами уже полыхало отраженным светом одевшейся в пламень земли. Пахнуло жаром, словно из сердца пустыни налетел иссушающий самум. Толгай был уже в ста шагах от ватаги, когда едва ли не под ногами у него полыхнуло столбом искр и на серой шкуре бесплодной земли расцвело багровое пятно. Такие же пятна, похожие на воспаленные язвы, возникали повсюду. Невозможно было даже понять, что же это такое: вырвавшаяся на поверхность магма, неизвестно каким образом вдруг раскалившийся шлак или что-то еще.
— Бежим! — крикнул Смыков.
— Поздно! — рявкнул Зяблик, швыряя в люк будетляндского авиалайнера свой рюкзак. — Внутрь надо лезть! Если спасемся, так только там!
Не давая никому времени ни на раздумья, ни на возражения, он первым забрался в самое близкое к земле отверстие и протянул руку Верке, с которой никаких осложнений не возникло. Потруднее пришлось с Лилечкой, пищавшей и отчаянно дрыгавшей ногами. Смыков и Цыпф затратили немало усилий, подавая ее вверх. Спустя несколько минут внутри авиалайнера оказались и мужчины, в том числе Толгай, у которого на сапогах дымились подметки.
Пустыня вокруг напоминала сейчас бивак, покинутый войском, по какой-то причине не ставшим гасить своих костров. И эти бесчисленные костры непрерывно множились, расползаясь вширь и образуя прихотливые пылающие узоры.
— Сейчас вы поймете, как чувствует себя шашлык над мангалом, — прохрипел Зяблик, с которого уже градом катился пот.
— Хочешь сказать, что лично тебе это понять не дано? — с трудом проговорил Цыпф.
— Меня уже поджаривали однажды… До конца жизни впечатлений хватит.
— Вверх надо подниматься! Вверх! — вещал Смыков. — Там воздух свежее! А здесь задохнемся!
Царивший внутри авиалайнера сумрак не могли рассеять даже отблески пламени, игравшие на стенах. Всё пространство салона когда-то занимали ряды кресел, но сейчас в вертикальном положении находились лишь немногие из них, а все остальное представляло собой мешанину из золы, искореженного металла, обуглившегося поролона и донельзя высохших человеческих тел. В дальнем конце салона виднелось некое наклонное сооружение, оказавшееся остатками эскалатора. По нему ватага пробралась на следующую пассажирскую палубу, печальным видом своим мало чем отличавшуюс