Улыбнувшись, я сказала:
– Если бы я знала, как пользоваться камерой моего нового айфона, я бы сделала снимок и отослала бы его прямо в офис на электронную почту Кэй.
Его лицо вдруг посерьезнело.
– Не думаю, что сотрудникам это понравилось бы.
Я не ожидала такого ответа.
– Что вы имеете в виду?
Он уставился на незаконченный самолетик в своей руке.
– Я – старший партнер в компании, который каждый день общается с сотрудниками. Работодатель, который выписывает им зарплату. Важно поддерживать определенный имидж, чтобы все понимали, что дела фирмы идут как надо и у них надежные руководители. Меня учил этому отец, а его – мой дед.
Я кивнула в знак понимания, но теперь-то я знала, что под строгим деловым костюмом из тонкой шерсти скрывается человек, который хочет сидеть, закинув босые ноги на решетку ограды, и складывать бумажные самолетики.
Некоторое время мы сидели молча, слушая стрекотание цикад и пение птиц, приветствующих окончание дня, солнце начало плавно опускаться в воды бухты. В сумрачном вечернем свете Финн снова занялся самолетиком, его изящные пальцы ловко загибали края бумаги, складывали ее и надрывали в нужных местах.
Я опустила ноги и пододвинула кресло поближе к нему, чтобы получше рассмотреть процесс рождения самолетика.
– Кто вас этому научил?
– Моя мать, – ответил он, не поднимая головы.
Я не могла скрыть удивления. Между тем он продолжал:
– Она всегда поощряла, когда я занимался тем, что меня действительно интересовало, независимо от того, что думал на этот счет мой отец. Именно она купила мне первый игрушечный авиаконструктор и первое руководство по изготовлению бумажных самолетиков. Она всегда сидела со мной, и мы вместе ломали голову над каждой моделью.
Он взял свое творение в руки.
– Готово! – сказал он, поднимая самолетик, чтобы я могла его разглядеть. – Это моноплан «Фоккер» – истребитель времен Первой мировой войны.
Мне вдруг захотелось захлопать в ладоши, я снова ощутила себя ребенком.
– Это просто потрясающе! И вы умудрились создать это великолепие из простого листка бумаги!
Он смущенно кивнул.
– Да. И если бы у меня были ножницы, он выглядел бы еще лучше. Более аккуратным, что ли. Впрочем, и так сойдет.
– Можно посмотреть?
Он положил самолетик мне в руки, и я подняла его на уровень глаз, держа в оранжевом свете, который еще лип к небесам, словно сахарная вата. Крылья и хвост были так искусно сложены, что если бы я вздумала его разобрать, то вряд ли смогла бы сложить снова. Я оглянулась на Финна.
– А он может летать?
– Сейчас проверим.
Я последовала за ним по влажной траве, ноги быстро промокли. В свете сумерек мы направились к причалу – к тому самому месту, где берег плавно переходил в заводь.
Финн посмотрел на самолетик в руке, поправил пару складочек с таким видом, словно ему не хотелось расставаться со своим творением. Потом серьезно взглянул на меня.
– Мать всегда говорила, что нужно загадать желание, прежде чем запустишь самолет в воздух.
– И вы загадываете? – спросила я тихим голосом, потерявшимся среди стрекотания сверчков и криков ночной цапли.
Финн покачал головой.
– Больше не загадываю, – ответил он и повернулся к реке. – Ну как, готовы?
– Готова, – кивнула я.
Он отвел руку назад и медленным, но уверенным движением запустил самолетик в воздух. Мы смотрели, как его подхватил порыв ветра, и бумажные крылья плавно заскользили над струящейся водой. Я затаила дыхание и неожиданно обнаружила, что невольно скрестила пальцы, как будто это могло помочь самолетику пересечь бухту и достичь сырого луга с зарослями спартины, который простирался на другом берегу.
Внезапно со стороны океана в нашу сторону подул сильный ветер, и самолетик начал вихлять в воздухе, словно засомневавшись, стоит ли держать высоту. Он рыскал вправо и влево, пытаясь выправить траекторию полета, но тут порыв ветра снова подхватил его и швырнул в воду, где он и нашел свою бесславную гибель.
Мы стояли, не произнося ни слова, и смотрели, как течение уносило от нас самолетик и он постепенно погружался в воду, пока не исчез из виду. Наконец Финн повернулся, чтобы уйти, и я последовала за ним в дом в полном молчании, думая, что, если бы мы загадали желание, это помогло бы самолетику удержаться в воздухе и улететь в неведомые края. Интересно, какое желание загадал когда-то Финн и почему после этого он перестал загадывать?
Дверь на крыльце открылась, и на пороге появилась Джиджи. Она стояла там в ореоле света, словно маяк, указывающий нам обратный путь к дому, и ночная цапля издала протяжный крик, словно желая нам спокойной ночи.
Глава 13
Ева
Я невольно ахнула, когда Элеонор переместила меня из инвалидного кресла на пассажирское место «Вольво». SUV был выше, чем автомобиль Глена, и сестре понадобилось на это больше усилий, чем обычно. Я была легкая как пушинка, но следила за тем, чтобы руки оставались сильными, и всегда могла ей помочь, поэтому до сих пор отсутствие у меня способности передвигаться самостоятельно не представляло особой проблемы для близких.
Уложив кресло в багажник, Элеонор села за руль и на полную мощь включила кондиционер. Ее нос и верхняя губа были усеяны капельками пота, и пряди волос прилипли к щекам. Я отвернулась, удивленная внезапно накатившим чувством вины.
Сестра наклонилась к кондиционеру, подставив лицо под струю холодного воздуха, и спросила:
– Почему ты не можешь, как все нормальные люди, приобрести инвалидный фургон со специальным трапом, что облегчило бы жизнь нам всем?
Я резко повернулась к ней, удивленная тем, что она словно прочитала мои мысли. С момента несчастного случая, оставившего меня инвалидом, я никогда не слышала, чтобы она жаловалась. За все эти годы – ни разу! Но теперь она снова ездила на Эдисто. Запах спекшейся глины и соленого воздуха расшевелил старые воспоминания, как деревянные ложечки, перемешивающие магическое зелье. Я ждала, что она еще что-нибудь скажет, но она молча включила зажигание и положила руки на руль.
Я не ответила, потому что просто не знала, что сказать. После несчастья я отказывалась принимать все, что говорило бы о моем увечье, все, что напоминало бы, что я больше не являюсь полноценным человеком. Я не хотела ездить в специально оборудованном фургоне или ставить перед домом пандусы. Единственной уступкой был знак, говоривший о том, что в машине инвалид, этот знак мы использовали на парковке, и то по настоянию Глена. Я весила мало и всегда считала, что меня легко поднимать и переносить в машину, когда мне надо было куда-нибудь поехать, а это случалось крайне редко. Но даже мне пришлось признать, что с беременностью все может измениться.
Дважды проверив боковое зеркало и зеркало заднего вида – чего она никогда не делала в подростковом возрасте, – Элеонор выехала с парковки у офиса врача и направилась в сторону шоссе 17.
– И все-таки я не понимаю, зачем ты сменила доктора и выбрала именно этого, и теперь надо ездить в Маунт-Плезант, хотя прежний находился почти рядом с домом.
Я сосредоточилась на проносящихся мимо машинах.
– Мой прежний врач сама посоветовала доктора Уайз.
Я почувствовала на себе ее удивленный взгляд.
– Значит, это по ее рекомендации?
– Конечно. Кажется, они считают, что моя беременность связана с немалыми рисками.
– С рисками? – Она слегка повысила голос. – А до этого ты о них не знала?
– До чего? До того, как я занималась с мужем сексом, не предохраняясь?
Она поморщилась.
– До того, как ты решила забеременеть. Разве ты не обсуждала это со своим доктором? Или с Гленом?
Я напряглась, готовясь к сражению. Я очень хотела ребенка. Мое стремление было настолько сильным, что я почти физически ощущала, как держу младенца в руках и прижимаю его к себе по ночам.
– Мой доктор лишь сказала мне, что, если я забеременею, она больше не сможет нести за меня ответственность.
– Что? – Сестра резко нажала на тормоза, водитель едущей за нами машины засигналил и промчался мимо на большой скорости. Поглядывая в зеркало заднего вида, Элеонор пересекла две полосы и въехала на парковку у торгового центра. Салон автомобиля наполнился тошнотворным сладковатым запахом жареного мяса, долетавшим сюда от одного из ресторанов, от чего у меня тут же скрутило желудок.
– Почему она решила отказаться от тебя? – твердым голосом спросила Элеонор.
Я пожала плечами.
– Видимо, любой пациент с позвоночником, поврежденным выше определенного нервного узла, может столкнуться с рисками во время беременности. Большинство врачей не одобряют этого.
– Почему? – тихо спросила она.
Я сидела, разглядывая маленький бриллиантик на обручальном кольце.
– Потому что у людей с такой травмой, как у меня, может возникнуть риск развития автономной дисрефлексии. Доктор Уайз снабдила меня большим количеством литературы, чтобы мы были проинформированы и готовы ко всему.
Она явно пыталась скрыть волнение в голосе.
– Насколько это серьезно?
– В лучшем случае моя беременность пройдет нормально, без осложнений.
– А в худшем случае?
– Может быть смертельный исход.
Она закрыла глаза и какое-то время молчала, и я прислушивалась к ее дыханию в тишине, воцарившейся в машине.
– А что на этот счет думает Глен?
Я выглянула из бокового окна, не зная, что ей сказать. Ребенок сейчас был не больше горошины, но это был мой второй шанс возродить то лучшее, что во мне было. Стать личностью, которой я когда-то хотела стать, и сейчас все еще не отказалась от этих надежд.
Наконец я повернулась к ней.
– Нельзя говорить ему, что это настолько серьезно. Конечно, придется сообщить, что моя беременность связана с определенными рисками, чтобы он смог распознать симптомы, так как я сама не смогу их почувствовать, но он ни в коем случае не должен знать, что