– Да нет, – ответила она и встала, бросив на журнал последний долгий взгляд.
– Ну и ладно, – сказала я, и мы направились к двери. – Я тут нашла книжку, которая, возможно, тебя заинтересует.
Тут я протянула ей один из любовных романов.
– Элеонор! Ты же знаешь, что я не читаю такую ерунду. – Она быстро прижала книжку к груди, пряча обложку от посторонних глаз. – А что, если кто-нибудь увидит?
– Тебя же никто здесь не знает, мама, а если бы и знал, то никому нет до этого никакого дела.
Она насупилась, однако, вместо того чтобы отдать книгу мне, сунула ее в сумочку.
Когда я открыла заднюю дверь машины, чтобы разместить книги на сиденье, резиновая лента, скрепляющая книги Бернадетт, неожиданно лопнула, и они полетели на пол. Я наклонилась, чтобы поднять их, и, когда прочитала их названия, у меня мороз пошел по коже. «Величайшие произведения искусства XVIII и XIX веков» и «Великие мастера голландской живописи». Казалось, на шею сзади опустилась чья-то ледяная рука, словно кто-то приблизился ко мне и нашептывал в ухо что-то пугающее. Я снова положила книги на сиденье и быстро скользнула за руль.
Мать погрузилась в чтение любовного романа еще по пути домой, и я, оставленнная в покое, предалась размышлениям, представляя мать вырезающей картинки из журналов, чтобы придумать убранство девичьей комнаты, которой у меня так никогда и не было. Но больше всего меня волновала мысль о том, какие причины вынудили Бернадетт заказать именно эти книги и почему она хотела скрыть это от Хелены?
Глава 19
Воздух ранним утром был на удивление свеж, несмотря на самый разгар лета, поэтому я сдвинула люк в крыше «Вольво» и теперь наслаждалась видом синего неба над головой. Шоссе 17 было залито солнечным светом, а раскинувшиеся вокруг пейзажи радовали глаз буйством цветов. Мы проезжали мимо придорожных ресторанчиков, палаток с сувенирами и бесчисленных белых деревянных церквушек, которые встречались на острове на каждом шагу. Несмотря на то что я все детство провела здесь, раньше я никогда не отдавала должное красоте старого шоссе с растущими вдоль него дубами, чьи ветви нависали над дорогой, словно сказочный балдахин, создавая на асфальте причудливую игру теней и света. Дорога вилась вдоль бесконечных бухт с извилистыми берегами и прибрежных болот. После того как мы проехали мост через реку Доухо, в открытое окно ворвался запах спекшейся глины, всегда напоминавший мне о том злосчастном дне, который я, как ни старалась, не могла выбросить из памяти.
Я вспоминала поездки на велосипедах в компании Евы и Люси, без обуви и шлемов, которые мешали бы нам развивать бешеную скорость и чувствовать, как ветер играет распущенными волосами. Я всегда неслась впереди, стараясь ехать еще и еще быстрее и делать еще более крутые повороты. Даже в те дни, еще до гибели отца, моими поступками руководила неистребимая потребность в острых ощущениях.
Несмотря на то что была середина недели, со мной в машине сидела Джиджи. Она запрокинула голову, чтобы наблюдать за проносящимися над головой ветвями деревьев, открыв от изумления ротик, словно раньше и не подозревала о существовании волшебного зеленого мира над головой, который до сих от нее скрывали.
Джиджи должна была две недели находиться в лагере для изучения французского языка методом погружения, но его по какой-то причине отменили, а Харпер уже наметила планы на вторую неделю, которые никак не могла отменить, поэтому Финн разрывался между работой и необходимостью уделять внимание дочери. Не дожидаясь его просьбы о помощи, я вызвалась взять Джиджи с собой на Эдисто. И хотя я искренне получала удовольствие от общения с девочкой, у меня были и скрытые мотивы – на самом деле Джиджи была прекрасным буфером в моих отношениях с Хеленой. И к тому же это была удобная возможность начать учить девочку игре на фортепьяно.
Мы поравнялись с единственной палаткой, где торговали соломенными корзинками, и я притормозила, чтобы посмотреть, не увижу ли там знакомое лицо. Конечно, Да Джорджи давно уже не было в живых, как и всех мастериц по плетению корзин на Эдисто, которых мы с Люси знали в детстве, но я была знакома с женщиной из Чарльстона, время от времени приезжавшей торговать там своими изделиями.
– А мы можем тут остановиться? – раздался с заднего сиденья голосок Джиджи.
– Конечно. Хочешь посмотреть на корзинки?
Бросив взгляд в зеркало заднего вида, я развернулась на сто восемьдесят градусов посреди дороги и въехала прямо в густую траву рядом с палаткой.
Женщина мурлыкала себе под нос песню, которую я тут же узнала, так как много раз слышала ее в исполнении Да Джорджи. В семье Люси «Отведи меня к воде» всегда пели во время крещения на берегу реки. Похоже, их обряд крещения был ближе к подлинному, чем традиционный, который проводился в пресвитерианской церкви, но я никогда не говорила об этом матери, понимая, что была бы жестоко наказана просто за то, что вообще затронула эту тему. Однако я по-прежнему любила эту песню, и слова «Отведи меня к воде» всегда звучали у меня в голове, когда я вспоминала бесчисленные бухты и реки, которые мы исследовали в детстве. Каким-то странным образом это позволяло мне легче переносить свое изгнание. Казалось, стоило найти лодку и спустить ее на воду, и река обязательно принесет меня домой.
Джиджи взяла меня за руку, и мы вместе подошли к женщине, та подняла голову и взглянула на нас, обнажая белоснежные зубы, среди которых сверкал один золотой.
Волосы ее были стального цвета и перемежались тонкими черными прядями, напоминая орнамент на некоторых из ее корзинок. На ней было платье в сине-белую клетку с пуговицами спереди, которые, казалось, вот-вот отлетят под напором ее необъятной груди. Мы поприветствовали друг друга, а Джиджи принялась изучать корзинки. Она встала на цыпочки, чтобы разглядеть те, которые стояли на верхних полках, затем опустилась на корточки и потрогала стоящие на полу, осторожно проводя пальчиками по каждой из них.
Я хотела сказать ей, чтобы она к ним не прикасалась, но женщина, сотворившая их, остановила меня, дотронувшись до моей руки.
– Все нормально, – сказала она, кивком указывая в сторону Джиджи. – Пусть малышка смотрит. У нее ведь еще молоко на губах не обсохло.
Джиджи нахмурилась и посмотрела на меня.
– А что это значит?
– Это значит, что ты еще маленькая. Но все равно, трогай их осторожно.
– Знаю, – сказала она с явным нетерпением. – У нее почти столько же корзинок, как у тетушки Бернадетт, – произнесла она, проводя пальцем по краю большой корзинки с крышкой, по форме напоминающей погребальную урну.
Старуха рассмеялась, ее пальцы ни на минуту не прекращали свою работу. Она только-только начала плести корзинку и сейчас трудилась над основанием из семи полосок пальмовых листьев, куда вплетала стебли зубровки. Да Джорджи учила меня, что на этой стадии можно начать плести корзинку любой формы, и именно в этот момент мастерица должна решить, что же она хочет сотворить. Каждый пучок травы, каждый листик имеет значение в будущем облике корзинки, и потом будет невозможно вернуться и начать все сначала, не расплетая весь замысловатый орнамент.
Я некоторое время наблюдала за работой женщины, восхищаясь магией ее движений, и вдруг подумала: а что, если бы и жизнь можно было начать с самого начала, уже прожив большую ее часть и имея возможность оценить, насколько ты оправдываешь собственные надежды, и исправить все прежние ошибки.
Джиджи все еще с интересом рассматривала большую овальную корзину с крышкой.
– Как ты думаешь, Элли, я туда влезу?
Старуха наклонилась, чтобы услышать, о чем говорит Джиджи.
– Эта корзинка называется «Спасательный люк».
Джиджи наклонила голову набок.
– А что, у них всех есть названия?
– У большинства есть. Но названия самых старых форм и орнаментов были утеряны со смертью их создателей.
Женщина медленно перевернула круглое основание незаконченной корзины. Кожа ее рук была темной, потрескавшейся, как изношенная перчатка.
– А вы уже знаете, что именно будете плести?
Она подняла глаза, и я увидела, что один из них помутнел от катаракты, но это вовсе не замедляло ее работу, и проворные пальцы перебирали костяную иглу и стебли травы, словно обладали собственным зрением.
– Еще нет. Я сначала должна почувствовать стебли, согреть их в руках, а уж они мне скажут, чем хотят стать. Иногда приходится сгибать их и сильно дергать, прежде чем они поймут свое предназначение.
– А как называется вот эта?
Мы взглянули на Джиджи, которая осторожно держала в руках неглубокую корзиночку с узкими основанием и верхней частью и более широкой серединой. Ручка ее была в два, а то и в три раза выше самой корзинки, а бока украшали изящные петли и завитки.
– Это очень старинный вид корзинок. Их использовали для хранения яиц, а орнамент называется «Тропа слез».
Джиджи нахмурилась, бережно поставила корзинку на полку и взяла другую.
– А эта?
Женщина на мгновение прищурилась, вспоминая название.
– «Сны реки».
Я подошла к Джиджи, и девочка протянула мне корзинку. Мои пальцы ощутили гладкие стебли травы, обвивающие плотно скрученные полоски из пальмовых листьев.
– Сколько она стоит?
– Ты хочешь ее купить? – спросила Джиджи.
– Да, для Хелены, – неожиданно произнесла я, прежде чем мысль успела сформироваться в моей голове.
– Из-за названия?
Я посмотрела на мудрого ребенка и снова удивилась, что ей всего десять лет.
– Конечно. Она сказала мне, что когда-то в юности жила на берегу реки Дунай. А теперь она живет у реки Эдисто. Думаю, ей придется по душе название корзинки.
– И ведь у нее нет своих корзинок, – подхватила Джиджи. – Все они принадлежали тетушке Бернадетт. Думаю, тете Хелене надо поставить одну у кровати, чтобы класть туда очки, часы и пульт от телевизора, хотя обычно она просит меня включать и переключать каналы, потому что никак не может с ним разобраться.