Я обняла ее в ответ, гадая, за какое время это произошло.
– Поздравляю! – сказала я, любуясь туфельками. – Но зачем же ты носишь их дома?
– Вот и я сразу же задала этот вопрос. Особенно учитывая, что мне приходится натирать полы.
Джиджи схватила меня за руку и потащила к лестнице.
– Папочка сказал, что нужно собираться. Я уже сложила один чемодан и вот теперь думаю, не нужен ли второй.
Мы с миссис МакКенна многозначительно переглянулись, и экономка пожала плечами.
– Я предлагала свою помощь, но она очень самостоятельная юная леди.
Мы обменялись улыбками, и я побежала по лестнице за Джиджи, которая уже была наверху и в нетерпении пристукивала ножкой.
На полу в спальне девочки лежал большой открытый чемодан, в который, судя по всему, были беспорядочно навалены купальники, туфельки, шорты, юбки и сарафанчики, в основном розового цвета. Большая часть ящиков шкафа была выдвинута, и из них свешивались различные предметы одежды. Дверь в кладовку была распахнута, но я удержалась от искушения заглянуть туда, зная, что у меня тут же возникнет желание навести там порядок. Я стояла, подбоченясь, и оглядывала разгромленную комнату.
– Папа, наверное, сказал тебе, что это всего лишь на три дня, а не на три недели?
– Глупости какие! – заявила Джиджи, запуская в меня комком розовых носков. – Я просто хотела быть уверенной, что возьму с собой все необходимое. Если мы будем ходить на пляж утром и еще после обеда, нужно два купальника, потому что неприятно надевать на себя мокрый и холодный. А еще мне понадобится одежда на вечер, а если мы соберемся куда-нибудь пойти, ну в кино, например, мне понадобятся еще наряды, а к каждому платью нужна пара туфель. Я просто уверена, что все эти вещи мне просто необходимы.
Я уставилась на груду туфель, которые лежали рядом со вторым чемоданом.
– Может быть, мы вместе начнем все сначала? – сказала я, прикидывая, сколько у меня времени до возвращения Финна.
Джиджи картинно повалилась на пол, и я невольно подумала, что девочка не лишена актерского таланта и ей следовало бы совершенствоваться в этом, помимо занятий танцами и игрой на фортепьяно.
Я уселась на пол рядом с чемоданом и вытряхнула из него все вещи.
– Давай прежде всего сложим ночную рубашку и нижнее белье на четыре дня. Я например, всегда беру одежду с расчетом на один лишний день.
Я подняла какой-то наряд, который выглядел как танцевальный костюм для выступления, и протянула его Джиджи.
– А это ты зачем положила в чемодан?
– Показать тете Хелене. Она ведь не была на моем последнем выступлении.
Я посмотрела на желто-сиреневую воздушную пачку, корсаж с сердечком, расшитым блестками, и пушистыми перьями на бретельках. Швы были неровными, блестки в некоторых местах отсутствовали – видимо, отлетели во время выступления, – а окантовка нижней части, где были вырезы для ног, наполовину оторвалась.
– Уверена, у твоего папы есть масса фотографий, где ты снята в этом костюме. Если нет, я могу тебя сфотографировать. Ведь гораздо проще отвезти ей фотографии, а не костюм с пышной юбкой, который занимает весь чемодан.
Джиджи вскочила на ноги.
– Точно, у него есть одна фотка на тумбочке рядом с кроватью. Сейчас принесу.
– Подожди, – сказала я, удерживая ее. – Давай-ка разберем сначала всю эту одежду, а когда закончим, ты сможешь сходить за фотографией.
Я добралась до второй кучи одежды, где обнаружила сиреневое бархатное платье, вытащила его и положила рядом с балетным костюмом.
– Сядь, пожалуйста, милая. На сборы уйдет некоторое время.
Девочка издала тяжелый вздох, уселась со скрещенными ногами рядом со мной и начала разбирать гору одежды, такую внушительную, что, казалось, это будет продолжаться вечно. Когда я уложила в чемодан последнюю пару туфель, Джиджи пришла в ужас:
– Как, только три?
– На самом деле четыре, если считать туфельки для степа, которые сейчас на тебе.
– А я собиралась оставить их здесь. Думаю, у тети Хелены голова разболится от этого стука.
Я мысленно отметила, что надо будет тайком бросить эти туфли в чемодан, когда Джиджи отвернется, если, конечно, удастся уговорить ее их снять.
Внезапно ее личико приобрело серьезное выражение.
– А как насчет корзинки тетушки Бернадетт?
– Она все еще у тебя под кроватью?
Она кивнула.
– Можно на нее взглянуть?
Девочка на коленях проползла к кровати и почти наполовину залезла под нее. Я подошла и помогла ей вылезти, потянув за ноги.
– Спасибо, – сказала она, сдувая с губ ворс от ковра.
Мы обе уставились на соломенную корзинку, стоящую на полу у кровати.
По форме она напоминала корзинку для яиц – широкую посередине и более узкую вверху и у основания, и закрывалась крышкой с небольшим набалдашником в виде желудя. Хранитель тайн. Я подняла корзину на кровать, удивленная тем, как мало она весила.
– Ты внутрь заглядывала хотя бы разок?
Джиджи покачала головой.
– Нет, мэм. Я боюсь привидений.
Я бросила на нее удивленный взгляд.
– Каких привидений?
– А что, если тетушка Бернадетт рассердится на меня за то, что я заглядывала в корзинку? Я вовсе не хочу, чтобы ее дух являлся мне и ругал за это.
Я проявила верх дипломатии и не стала указывать, что вторжение в чужую комнату само по себе уже могло вызвать гнев призрака ее хозяйки.
Мы сидели на кровати, а корзинка стояла между нами. Я вытерла пальцы о юбку.
– Ну что ж, приступим. По распоряжению Хелены мы должны везде искать ноты, правильно? Если там что-то другое, мы просто снова поставим корзинку под кровать Бернадетт, словно она оттуда никогда и не исчезала. Ты согласна?
Джиджи с готовностью кивнула и облегченно вздохнула с видом человека, который только что перевалил непростую проблему на чужие плечи.
Я наклонилась и очень осторожно подняла крышку, держа ее так, чтобы она заслоняла содержимое корзинки на тот случай, если там находилось нечто, не предназначенное для глаз Джиджи. Надо сказать, при этом я ощущала себя Пандорой, открывающей запретный ящик, из которого по земле разлетаются все несчастья и бедствия. Глубоко вздохнув, я все-таки решилась заглянуть внутрь, а потом положила крышку на кровать рядом с собой.
– Что там, ноты? – спросила Джиджи с широко раскрытыми от любопытства глазами.
– Вовсе нет.
Я подняла крышку с кровати, чтобы закрыть корзинку, но девочка остановила меня.
– А вы не считаете, что нам нужно, по крайней мере, посмотреть, что там? Даже если это не ноты, может быть, там что-то, что может пригодиться тете Хелене. Может быть, какие-то вещи, которые будут напоминать ей о тете Бернадетт, и она обрадуется.
У меня в голове не укладывалось, что старуха когда-либо могла радоваться жизни, но я поняла, что имела в виду Джиджи. Тем не менее меня все же обуревали сомнения в правильности наших действий.
– Может, нам стоит просто отдать корзину Хелене, чтобы она сама могла проверить, что там находится?
Светлые бровки Джиджи поползли вверх.
– А вдруг там что-то, что ей не следует видеть? Например, письмо к третьей сестре, где Бернадетт признается, что не слишком любит Хелену, или еще что-нибудь, что ее расстроит, и она будет грустить еще больше? Может, все-таки лучше проверить, что там такое, чтобы, не дай бог, ее не расстроить?
Я закусила губу, взвешивая, чем следует руководствоваться – обоснованным беспокойством Джиджи о Хелене или стремлением не нарушать право человека на неприкосновенность личной жизни. Я, разумеется, считала, что Хелена достаточно сильна, чтобы выдержать потрясение от любых новостей – хороших или плохих, но тут же вспомнила, что, когда Финн обнаружил ее после смерти Бернадетт, она была в плачевном состоянии и не хотела больше жить. Что, если содержимое корзины снова вгонит ее в депрессию? Или, наоборот, принесет ее душе долгожданный мир?
– Ну хорошо, – сказала я. – Давай все-таки посмотрим, что там внутри. И если не обнаружится ничего страшного, тебе придется пойти к тете Хелене и рассказать ей, как ты нашла эту корзинку.
Джиджи слегка съежилась, от чего стала казаться совсем крошечной.
– Хорошо, мэм, – тихо произнесла она.
Я снова медленно сняла крышку, и мы обе заглянули внутрь.
– Что это такое? – спросила девочка.
– Понятия не имею, – ответила я, внимательно рассматривая то, что обнаружилось внутри корзинки. На дне лежали старые фотографии и книга, а сверху – небольшая серебряная шкатулка, почти почерневшая от времени, откидная крышка которой была закрыта на маленькую застежку. Я подняла ее, чтобы мы смогли ее рассмотреть.
– Тут на крышке что-то написано, – сказала Джиджи, наклоняясь ко мне так близко, что я почувствовала исходящий от ее волос запах шампуня.
– У тебя есть салфетка?
Она вскочила, побежала в ванную и быстро вернулась с салфетками в руке.
Свернув салфетку, я принялась тереть крышку шкатулки. Закончив, я от разочарования откинулась назад и уставилась на выгравированные там слова:
Az Isteni Megváltó Leányai– Что это значит? – спросила Джиджи.
– Думаю, здесь написано по-венгерски.
Осторожно поддев застежку ногтем большого пальца, я откинула крышку шкатулки. Я чувствовала теплое дыхание Джиджи на своей щеке, когда она наклонилась, чтобы рассмотреть то, что лежало внутри.
– Это ожерелье?
Я вытащила бусы из черного оникса, на которых висело золотое распятие.
– Это четки. Ты их раньше не видела?
– Видела, но не такие. Тетя Бернадетт всегда ходила с красными и все время молилась.
– Она что, была католичкой?
Джиджи пожала плечами, и я вспомнила, что разговариваю с десятилетней девочкой.
– Не знаю. Они с тетей Хеленой всегда водили нас в церковь, когда мы приезжали погостить. Но на Рождество и Пасху они всегда ходили совсем в другую церковь.
Я вспомнила, что, когда мы были детьми, две пожилые дамы водили Финна в единственную пресвитерианскую церковь на Эдисто, хотя католические церкви Святого Фредерика и Святого Стефана находились через дорогу от их дома. Вполне вероятно, что отец Финна требовал, чтобы они водили сына в пресвитерианскую церковь, несмотря на вероисповедание самих двоюродных бабушек.