Но больше всего на этой фотографии меня поразил Финн. Даже с этой глупой банданой на голове глаза его были серьезными, а лицо – изможденным. Я не знала, что тогда испытывал отец больной девочки, о чем думал, но сам факт, что он позволил сфотографировать себя с розовой банданой на голове, сказал мне об этом человеке больше, чем я узнала за все два года работы на него.
– Могу я вам чем-либо помочь?
Я так сильно вздрогнула при звуке голоса Финна, что невольно толкнула стол, и на него повалились еще несколько фотографий. Я вся сжалась, осознавая, что уже второй раз он застает меня там, куда мне не следует входить. Поспешно бросившись поднимать упавшие рамки, я от неловкости повалила еще несколько штук.
– Прошу прощения, – сказала я. – Джиджи попросила меня сходить сюда и забрать ее фотографию в танцевальном костюме, чтобы показать Хелене, потому что сначала она положила костюм в и так переполненный чемодан, а там уже не оставалось для него места, вот я и подумала…
– Перестаньте, – сказал он, положив руку мне на плечо. – Вы начинаете изъясняться в манере Джиджи, а меня раздражает, когда взрослые люди начинают лепетать, как маленькие девочки. Вам же не десять лет.
Я покаянно замолчала, слушая, как еще одна рамка падает с громким стуком на стеклянную поверхность стола. Но, подняв голову, я с удивлением увидела веселые искорки в его глазах.
– Извините за вторжение, – пробормотала я.
– Да прекратите же извиняться. Это раздражает не меньше, чем бесконечная трескотня. – Он взял из моих похолодевших пальцев акриловую рамку и аккуратно поставил ее на стол во избежание дальнейших катастроф. – Не думаю, что вы искали именно эту фотографию.
Я сделала глубокий вдох, пытаясь убедить себя, что все это не игра моего воображения, что ничего страшного не произошло, и я не стою рядом с кроватью Финна Бофейна, и он не стоит почти вплотную ко мне. И его серые глаза не изучают мое лицо, видя на нем гораздо больше эмоций, чем я хотела показать. Я сделала шаг назад и снова наткнулась на столик. Раздался грохот падающих рамок – видимо, я уронила все остальные фотографии.
– Простите. – Мои щеки загорелись. Я судорожно пыталась найти нужные слова. – Мы просто не ожидали, что вы вернетесь домой…
– Я вижу.
Я покачала головой.
– Вы неправильно меня поняли. – Я замолчала, вспомнив о корзинке и настоящей причине нашей задержки. – Мне надо вам кое-что показать.
На самом деле я даже не представляла, каким образом мы с Джиджи сможем объяснить ему, почему здесь оказалась корзинка, и вовсе не обязательно было обрушивать это на него прямо сейчас. Но мне просто не терпелось узнать, что было написано на крышке серебряной шкатулки и кто такой этот Гюнтер Рихтер.
Финн казался обеспокоенным.
– Это что-то, связанное с Джиджи?
– Вовсе нет. Просто мы кое-что обнаружили в доме Хелены. Но мы не уверены, стоит это показывать ей или нет.
Он бросил взгляд на старинные часы на камине у противоположной стены.
– Можем ли мы это отложить? До рейса в Нью-Йорк остается менее трех часов, а я еще даже не сложил вещи.
Я быстро направилась к двери, спеша покинуть комнату.
– Разумеется. Еще раз извините меня. – Слова вылетели прежде, чем я смогла их удержать. Наши глаза встретились, и я поняла, что мы оба думаем о том, что он сказал мне сегодня утром. «Какие грехи вы пытаетесь искупить?» – Счастливого пути, – сказала я, хватая фотографию Джиджи в танцевальном костюме, а потом развернулась на каблуках и почти бегом покинула комнату.
Нам еще предстояло заехать ко мне в Северный Чарльстон, чтобы захватить одежду на несколько дней и зубную щетку, а потом проделать сорокапятиминутный путь на Эдисто.
Джиджи без умолку щебетала и дважды звонила отцу с моего сотового телефона. Я вполуха слушала ее милую болтовню, односложно отвечая в нужные моменты. Перед глазами у меня стояли два образа – серьезного делового человека из Чарльстона с розовой банданой на голове и юного солдата с загадочной улыбкой.
Глава 22
Хелена
Мне снилось, что я шла по живописному Цепному мосту через Дунай и четыре каменных лежащих льва у концов моста пристально наблюдали за мной. Я вдыхала холодный влажный воздух, до моих ушей доносились гудки проплывающих внизу пароходиков. Мне казалось, что я призрак, видящий окружающий мир, но неспособный с ним взаимодействовать. А может быть, это состояние ничем не отличается от смерти – ты бесконечно скользишь в призрачном мире в поисках того, что никогда не может быть обретено. Или же мой сон просто отражает неприглядную реальность моей жизни.
Я посмотрела вниз, на мрачные бурые воды реки, и вдруг крошечная капелька воды начала постепенно превращаться в бушующий водоворот светло-голубого цвета, пока вся река не обрела цвет его глаз. Я хотела сжать от восторга свои призрачные руки, закричать, что Штраус в конце концов не ошибся и Дунай действительно голубой, но тут кто-то позвал меня по имени, и я подняла глаза, надеясь и молясь, чтобы это он наконец пришел за мной, и в давно угасшем органе, который когда-то был моим сердцем, звучали его последние слова: «Я вернусь за тобой».
Но вместо знакомой фигуры перед глазами предстал белый потолок моей спальни и на его фоне – сестра Кестер, склонившаяся над моей постелью. На какое-то мгновение мне даже показалось, что ее глаза тоже яркого светло-голубого цвета.
– С вами все в порядке? – спросила она, хмурясь от беспокойства. – Вы разговаривали во сне.
– И что же я говорила? – спросила я, прекрасно зная ответ.
– Я не поняла. Вы говорили не по-английски.
Я закрыла глаза и отвернулась к стене.
– Мне бы хотелось еще немного поспать.
Но эту бестию было не так-то просто провести.
– Вам пора позавтракать. И к тому же вчера, уже после того, как вы отправились спать, приехали Джиджи и Элеонор. Им просто не терпится с вами увидеться.
Мне хотелось рассмеяться от такого смелого заявления. Хотя почти половина из того, что она тут наговорила, было правдой. Я повернулась к сиделке, изо всех сил пытаясь изобразить на лице недовольство, но на самом деле была втайне рада, что они здесь. Мне не терпелось услышать жизнерадостный смех Букашки, от которого переставали болеть даже мои старые кости. Как ни странно, и Элеонор мне хотелось видеть, после того как она удивила меня столь выразительным исполнением пьесы Дебюсси. Хотя я и поддразнивала ее, говоря, что это не так уж ужасно. На самом деле это была блестящая игра, несмотря на то что она была к этому не готова и давно не упражнялась. Девушка играла так, как когда-то это делала я – до тех самых пор, пока мои пальцы не подвели меня и сердце не позабыло звуки музыки. В музыке, которая рождалась под ее пальцами, было нечто более высокое, чем простое звучание нот, что не могло скрыть ни отсутствие большого опыта, ни далекая от совершенства техника. Необыкновенная проникновенность ее исполнения многое рассказала мне о ее душе, открыла то, о чем она сама, возможно, не подозревала. Хотя Элеонор и продолжала утаивать какую-то часть своей жизни, нечто столь сокровенное для нее, чем она ни с кем не желала делиться, но именно эта глубина и способность полностью выразить себя в музыке обычно и отличают хороших музыкантов от великих.
Я тяжело вздохнула.
– Думаю, мне действительно стоит поесть, чтобы набраться сил. Они ведь останутся здесь на выходные. – Сиделка помогла мне сесть, подложив под спину подушки. – Я так устала от этой комнаты, от этого мрачного дома. Думаю, настало время для хотя бы небольших прогулок на свежем воздухе.
Сиделка понимающе улыбнулась.
– Полагаю, вы к этому вполне готовы. Но следует начинать с минимальной нагрузки. Вы же еще совсем недавно лежали в больнице.
Я махнула рукой, словно отметая ее опасения.
– На самом деле я великолепно себя чувствую. Думаю, мне следует попросить Элеонор вывезти меня на прогулку. Возможно, даже на пляж.
Я смерила сиделку надменным взглядом. По крайней мере, она меня уже достаточно хорошо знает, чтобы не пытаться разубеждать. Но она, как ни странно, сказала:
– Уверена, Элеонор будет от этого в восторге.
Я внимательно посмотрела на нее, чтобы понять, не иронизирует ли она, но на лице сиделки было самое невинное выражение.
– Я уже проголодалась. Надеюсь, что мой завтрак готов.
– Разумеется. Я сейчас вернусь. – Сиделка развернулась и направилась к двери. – Вас ждет ваша любимая овсяная каша.
Я уже собиралась выразить свое недовольство, но в этот момент она обернулась.
– Да, чуть не забыла. Вчера, когда вы отдыхали, к вам приходил посетитель. Это совершенно вылетело у меня из головы, я вспомнила только сегодня утром. На самом деле он приходил повидаться с Бернадетт, но я сказала ему, что она скончалась, и после этого он спросил, нельзя ли поговорить с кем-нибудь из ее родственников.
Я словно одеревенела.
– И кто это был?
– Посетитель сказал, что его зовут Джейкоб Айзексон. Он и визитную карточку оставил.
Она полезла в карман своих брюк, извлекла белую карточку и вручила ее мне. Прежде чем я успела пожаловаться, что не могу ничего прочитать, она взяла с прикроватной тумбочки мои очки и водрузила их на мой нос.
Джейкоб Айзексон«Айзексон и сыновья»Эксперт по европейскому изобразительному искусству и антиквариатуВ нижней части карточки был указан адрес в Атланте.
Чтобы скрыть дрожь в руках, я положила карточку на тумбочку и прижала ладони к кровати.
– Он сообщил, что ему надо?
– Нет. Но сказал, что будет в Чарльстоне в выходные и вы можете связаться с ним по номеру мобильного телефона, указанному на карточке.
Я отмахнулась от нее.
– Уверена, он заявился сюда, прослышав о моей коллекции картин. Просто хочет прощупать, нельзя ли поживиться за счет старухи. Если он пожалует еще раз, пожалуйста, скажите, что картины не продаются. Надеюсь, вы не сообщили ему наш домашний номер, который знают только свои? Я не желаю, чтобы меня беспокоили.