– Значит, вы ее кремировали?
Хелена кивнула.
– Вот как? – сказала я в изумлении. – А я думала, что католики…
– Это было мое решение, – сказала она, пресекая вопросы с моей стороны. – Она так хотела вернуться в Венгрию. Надеюсь, в один прекрасный день ее мечта сбудется.
Мы остановились. Я поняла, что мы находимся на участке кладбища, где располагались новые захоронения – надписи на надгробных камнях были четкими, и время еще не оставило на памятниках свой неумолимый след. Я взглянула на мраморное надгробие и увидела надпись:
Вечная памятьМагда Катерина Бофейн1920–1988Любимой жене, матери и сестреВ верхней части надгробия были выгравированы три тюльпана в разной стадии своей жизни.
– Почему именно тюльпаны?
Хелена раздраженно тряхнула головой.
– Вы, наверное, недостаточно внимательно читали книги по истории Венгрии. Тюльпан – национальный символ моей страны. И я очень надеюсь, что вы сообразите, почему изображены именно три тюльпана.
Я не удостоила ее желчную реплику ответом и просто сказала:
– Я знаю, что, согласно венгерской традиции, фамилия всегда ставится перед именем. Но на надгробии Магды это не так.
Хелена покачала головой.
– Уильям, дед Финна, не позволил бы это сделать. Слава богу, он не стал возражать против тюльпанов. – Хелена нахмурилась. – Я всегда приношу ей цветы, когда прихожу на кладбище. Если это не сезон для тюльпанов, приношу другие, но только красного цвета. Не могу поверить, что совсем забыла об этом.
Было видно, что она искренне расстроена, и я положила руку ей на плечо.
– Ничего страшного. Если хотите, я привезу вас сюда завтра или привезу цветы сама. Просто сообщите мне о своем решении завтра утром.
Хелена посмотрела на меня с благодарностью. Я, конечно, не ожидала от нее теплых слов в свой адрес, но взгляда было вполне достаточно.
– Почему именно красные? – спросила я.
Она пожала плечами.
– Красные чаще используются в качестве национального символа Венгрии, чем тюльпаны других цветов. А вам известно о том, что в Венгрии существует целых два слова для обозначения разных оттенков красного? И они считаются совершенно разными цветами.
– Как интересно, – сказала я, поднимая голову и вдруг осознавая, что мы с Хеленой вдруг оказались одни. – Куда подевалась Джиджи?
Я оглядела пустынное кладбище, еще не слишком беспокоясь, так как в детстве сама часто бродила по нему в компании Люси и Евы. Я искала розовое пятно на фоне темно-зеленой и бурой растительности кладбища и, когда ничего не обнаружила, позвала девочку по имени. Она отозвалась издалека, но я уже знала, где ее искать. Это было место, в котором рано или поздно неизменно оказывались все любопытные детишки на Эдисто. Я посмотрела на Хелену.
– Вы достаточно хорошо себя чувствуете, чтобы еще немного прогуляться? Или, может, лучше отвести вас к машине и включить кондиционер, пока я сбегаю за Джиджи?
Вместо ответа она смерила меня высокомерным взглядом, и я снова взяла ее под руку. Мы направились к старому участку кладбища за церковью, где между железной изгородью и густой растительностью находился огромный каменный склеп.
Над входом без дверей большими буквами было вырезано имя: J.B. Legare. Я была знакома с местной легендой, объясняющей отсутствие двери, согласно которой один из обитателей склепа был по ошибке похоронен заживо, и, когда много лет спустя склеп открыли, чтобы похоронить следующего члена семьи, его нашли лежащим на полу. После этого дверь никогда не оставляли закрытой, а потом просто сняли. Я бы покривила душой, если бы сказала, что никогда не бродила по кладбищу с Люси и Евой в надежде услышать стоны населяющих его привидений. Но разумеется, мне и в голову бы не пришло поделиться такими интересными подробностями своей жизни с впечатлительной Джиджи.
– Джиджи? – снова позвала я.
Ее голова высунулась из входа в склеп.
– Тут похоронены мама с папой и их маленький сыночек, которому было только шесть лет, когда он умер. Наверное, его родители очень грустили, – сказала Джиджи совершенно обыденным тоном, не соответствовавшим произносимым сочувственным словам.
Я взглянула на даты на трех надгробиях, стоявших у дальней стены склепа.
– Его мать умерла, когда ему было три года, а отец – через два года после его смерти. Какая трагедия!
– Папа говорит, что такое часто случалось в старые времена, когда не было лекарств, прививок и люди не имели привычки мыть руки. Химиотерапии тогда тоже не было, – весело добавила девочка, без запинки произнося сложное слово, звучавшее в устах ребенка весьма странно.
– Говорят, отец умер оттого, что сердце его было разбито, – сказала Хелена.
– А от этого сейчас есть лекарства? – спросила Джиджи, подняв глаза, поблескивавшие в неясном свете, заливавшем склеп.
– Увы, нет. – ответила Хелена. – Не думаю, что когда-либо найдут лекарство от этого недуга. Единственное, что его лечит, – это время. Но я всегда считала, что тем, кого судьба избавила от долгих страданий, неимоверно повезло.
Мне на ум тут же пришел молоденький солдат со светлыми волосами и загадочной улыбкой.
– Вы когда-нибудь были влюблены?
Хелена не отрывала взгляд от каменного подножия надгробия.
– Да, была. Но это было так давно.
– Тетя, а ты вышла за него замуж? – спросила Джиджи с энтузиазмом ребенка, который воспринимает бракосочетание исключительно как возможность надеть длинное красивое белое платье.
– Нет. Мы собирались пожениться после войны.
Я крепче придержала Хелену за руку, чувствуя, как она поникла, словно тюльпан в жаркий день.
– А вы, Элеонор? Вы когда-нибудь любили по-настоящему?
Я подумала о Глене и тех чувствах, которые я к нему испытывала, но, как ни странно, больше не была уверена в их глубине и истинности.
– Не знаю, – ответила я, отводя глаза.
– Не всегда все получается, как мы планируем, правда? Иногда самое сложное – это не просто пережить горе, но и переступить через него и начать жить заново. Легко идти вперед, когда чемоданы твои пусты. – Хелена глубоко вздохнула. – А вот теперь я не против отведать мороженого.
Она отстранилась от меня и медленно пошла к машине. А я осталась стоять рядом с казавшейся такой хрупкой Джиджи, наблюдая, как старуха идет по дорожке, и размышляя, к кому же были обращены ее слова – ко мне или к ней самой.
Я последней вышла с кладбища, где солнечные лучи бросали глубокие тени между каменными надгробиями, которые, словно призрачные руки, тянулись, пытаясь увлечь в обитель мертвых тех, у кого уже не было сил идти вперед.
Глава 23
Элеонор
Я сидела за рабочим столом, изредка посматривая в сторону кабинета Финна и пытаясь уловить момент, когда он перестанет беседовать по телефону или отойдет от компьютера – в общем, отвлечется от работы, и можно будет его побеспокоить.
Почерневшая серебряная шкатулка, которую мы с Джиджи обнаружили в соломенной корзинке почти три недели назад, лежала на дне моей сумочки, тщательно завернутая в кухонное полотенце. Хотя она была скрыта от посторонних глаз, это не мешало мне все время осознавать ее присутствие.
Ноты в корзинке мы не нашли, и поэтому Джиджи, как мы и договаривались, вернула корзинку на место, под кровать Бернадетт. Но образ молодого солдата с фотографии преследовал меня, и я никак не могла выбросить его из головы. Впрочем, как и наш разговор с Хеленой на кладбище о любви и отчаянии, и я вспоминала ее слова во время нашей первой встречи:
– Вы когда-нибудь чувствовали горе, которое может прекратиться, лишь когда перестанет биться ваше сердце?
Тогда я думала, что она говорит о смерти Бернадетт, но теперь я вовсе не была в этом уверена. Вспомнив, какой хрупкой и бледной она показалась мне в тот момент, когда мы покидали кладбище, я поняла, – что бы ни означали для нее вещицы, найденные в корзинке, она еще слишком слаба и уязвима, чтобы их увидеть.
Тем не менее эта история не давала мне покоя. Неделями я ворочалась в постели, не в силах заснуть, и перед глазами стояло лицо светловолосого юноши и подчеркнутые строчки из Библии:
«Глас в Раме слышен, и плач и рыдание и вопль великий; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет».
Я просыпалась, вся мокрая от пота, и мне казалось, что старуха из народа гула сидит, затаившись в темноте, и наблюдает за мной в ожидании, когда же я пойму смысл когда-то произнесенных ею слов, но он ускользал так же, как лунный свет при попытке удержать его в руке.
В конце концов Финн поднялся и пошел к кофейному аппарату, но не успела я встать, как Кэй, его секретарша, тоже встала со стопкой бумаг в руках и вошла в кабинет, предварительно постучав. Перед тем как закрыть дверь, она одарила меня высокомерной улыбкой.
На столе зазвонил телефон, я подняла трубку.
– Привет! Это я, Люси. У тебя есть какие-нибудь планы на обед?
– Нет пока, но у меня полно работы…
– Никакие отговорки не принимаются. Ты меня и так уже давно избегаешь. Пойдем в «Фаст энд Френч». Встречаемся у выхода в полдень.
Я глубоко вздохнула, прекрасно понимая, что если я увильну, то она заявится сюда и все равно вытащит меня пообедать.
– Хорошо. Увидимся позже.
– Кстати, будь начеку. Бывшая миссис Бофейн только что взяла здание штурмом. Она будет у вас в кабинете через пять секунд. Вид у нее совершенно безумный. Удачи!
Голос в трубке замолчал. Я бросила взгляд в сторону приемной, откуда доносился какой-то шум, и в этот момент в кабинет влетела Эллен Уорд, секретарь из приемной, пытающаяся остановить почти бегущую Харпер Бофейн Гиббс, одетую в безукоризненный костюм от Шанель темно-синего цвета. Я даже пожалела, что не могу незаметно сфотографировать этот наряд для Евы, чтобы она использовала покрой при создании своих костюмов.