Он некоторое время смотрел на фотографию, а потом поднял голову и взглянул на Хелену.
– А кто такой этот Бенджамин?
Она медленно подняла на него глаза и произнесла:
– Сейчас это не имеет никакого значения, верно? Слишком поздно менять то, что уже случилось.
Финн взял ее за морщинистую руку, и между ними словно воцарилось молчаливое понимание, от чего у меня мороз пошел по коже, потому что во всем этом было нечто темное, тайное, недоступное для моего понимания.
– Имеет. Для Джиджи, – спокойно сказал Финн. – И для меня тоже. Нам надо знать правду. – Они обменялись взглядами, и мне стало ясно, что они говорят не только о далеком прошлом.
Хелена очень осторожно подняла стакан с холодным чаем и начала потягивать его через соломинку.
– Ты что, думаешь, я скоро умру?
Несмотря на ее легкомысленный тон, Финн поморщился.
– Ну уж нет, тетя Хелена. Джиджи уже подбирает тебе розовое платье, которое ты наденешь на ее свадьбу, а она еще не скоро состоится. – Он ласково улыбнулся. – Но мы с тобой знаем, что поток жизни непредсказуем и мы не силах остановить его течение.
Она положила руку на ладонь Финна и сжала ее, а я поняла, что они думают о смертельной болезни, не щадящей даже детей, которая, словно чудовище, прячется во тьме, следя за жертвой жадными глазами.
– И все же кто этот Бенджамин? – снова спросил он.
Откинувшись на спинку стула, Хелена глубоко вздохнула.
– Бернадетт не хотела больше говорить о нем после того, как… – Она пожала плечами. – Думаю, сейчас это уже не важно. Мертвые ведь не могут причинить нам боль, правда?
– Не знаю, – сказал он. – А ты иного мнения?
Она тяжело дышала, и я посмотрела на Финна, удивленная металлом в его голосе. Мне хотелось напомнить ему, что перед ним всего лишь беспомощная пожилая женщина.
– Он был участником антифашистского Сопротивления.
Финн откинулся на спинку стула, лицо его приобрело задумчивое выражение.
– И они с тетей Бернадетт…?
– Да, они любили друг друга. Это сейчас звучит так просто, а тогда их любовь несла смертельную опасность. Он был евреем и сотрудничал с подпольным движением Сопротивления, тайно переправляя лекарства и еду для членов подполья, которые прятались по всему городу. А она была католичкой, преподавала музыку маленьким сиротам и инвалидам в местном монастыре. Их союз был обречен с самого начала.
Я посмотрела на нее.
– Поэтому вы сказали мне, что лучше бы они никогда не встречались?
Ее губы беззвучно шевелились, словно в сердце скопилось слишком много слов и все они одновременно готовы были вырваться на волю. Однако в последний момент она сдержалась, вероятно, осознав, что эти слова – ее последняя страховка и если начать говорить, то все тщательно скрываемые тайны выйдут наружу.
– Нет, Элеонор. Было еще множество причин.
– А Гюнтер? – спросил Финн. – Он тоже был знаком с Бенджамином?
Глаза Хелены расширились от изумления.
– Откуда ты знаешь про Гюнтера?
Мы с Финном переглянулись.
– Элеонор и Джиджи обнаружили его фотографию, когда искали ноты Бернадетт. Элеонор сказала, ты призналась ей, что Гюнтер был единственной любовью в твоей жизни.
Она посмотрела на свои судорожно сжатые руки.
– Да, это так. Я никогда бы не могла полюбить никого другого. Поэтому так и не вышла замуж. Просто никогда этого не хотела.
Финн, очевидно, ждал, что она расскажет что-нибудь еще, но она ограничилась ответом на его вопрос.
– Бенджамин и Гюнтер были знакомы друг с другом?
В ее глазах появилось жесткое выражение.
– Да, они встречались. Один-два раза, не больше.
– А Гюнтеру было известно, кто такой Бенджамин? – продолжал допытываться Финн.
Я дотронулась до его руки, удивленная тем, что он не замечал бесконечную усталость в глазах Хелены и то, как она пощипывала изуродованными пальцами кожу на ладони.
– Мы это с ним не обсуждали, – сказала она. – Мы с Гюнтером говорили только о его семье, проживающей в городе Линдау в Баварских Альпах у озера Констанца. Он рассказывал, что даже летом мог видеть из окна спальни снега на пиках далеких гор. Его отец был мясником и держал лавку на одной из центральных улиц города. – Выражение ее лица смягчилось. – Мы говорили о том, что после войны он откроет лавку в Америке или же мы сможем жить в Линдау и любоваться луной, поднимающейся по ночам над озером. – Последние слова она произнесла с надрывом, словно прощаясь с последними надеждами. – Мы говорили о детях, которые у нас родятся, и подбирали для них имена. Но мы никогда не обсуждали царящий вокруг нас ужас.
Дженн подошла к нашему столу с корзинкой кукурузных оладий и салатами, но никто и не подумал взять в руки вилку или салфетку.
Стремясь сменить тему разговора, я сказала:
– Наверное, при всей вашей близости с сестрой вам было очень трудно смириться с мыслью, что вы влюблены в таких разных мужчин, которые, впрочем, в другое время могли бы стать друзьями, но тогда это для них было совершенно невозможно.
Уголки ее губ поднялись в легкой улыбке.
– Бернадетт тоже так говорила. Я иногда думаю, как сложилась бы наша жизнь, если бы мы все вместе после войны уехали в Америку. Жили бы одной семьей. Думаю, у нас бы это получилось. – Хелена сидела, уставившись в тарелку с салатом, и грудь ее тяжело вздымалась. Мне казалось, что я слышу, как захлопывается прочитанная книга.
– Что-то я неважно себя чувствую. Прошу прощения, но, думаю, вам следует увезти меня домой. Пожалуй, мы можем забрать еду с собой.
Финн нежно коснулся ее руки.
– Прости меня, тетя Хелена. Я вовсе не хотел тебя расстраивать. Обещаю, сегодня вечером больше не будем говорить о прошлом. Давайте лучше поговорим о Джиджи и попробуем придумать, как сделать так, чтобы она изменила свои цветовые пристрастия.
Хелена взглянула на Финна, и ее лицо осветила слабая улыбка.
– Хорошо. Предлагаю заранее заказать десерт. Попросим его завернуть и возьмем домой, чтобы полакомиться им там.
Ужин прошел в не слишком веселой атмосфере, так как каждый из нас был погружен в свои мысли. Меня же больше всего волновала та недосказанность, которая чувствовалась между Финном и Хеленой. Во время недолгой поездки домой мы в основном молчали, и в машине слышался лишь шорох, его издавали пакеты с десертом, который мы, по пожеланию Хелены, везли домой. Казалось, в этой тишине можно услышать звуки прошлого, в то время как перед нашими глазами проносились старые воспоминания.
Сестра Уэбер и Джиджи были удивлены тем, что мы так быстро вернулись домой. Джиджи казалась даже слегка разочарованной, так как посмотрела «Красавицу и Чудовище» лишь наполовину, а пирожные все еще пеклись в духовке. Я порадовалась при виде двух усеянных стразами корон, которые сушились на кухонном столе.
Я собрала свои вещи, готовясь к отъезду, а потом отправилась на поиски Финна. Обойдя весь дом и крыльцо, я обнаружила его на причале, с телескопом, направленным в звездное небо.
Он удивленно посмотрел на меня, когда я подошла к нему.
– Прошу прощения за испорченный ужин. Я и не думал расстраивать Хелену.
– Я не в том положении, чтобы выражать свое мнение по поводу вашего поведения с членами семьи. Ведь я всего лишь наемный работник.
Его лицо было скрыто в тени, но я чувствовала, что он пристально смотрит на меня.
– Вы действительно так считаете, Элеонор?
Мое сердце бешено заколотилось.
– Разумеется, – сказала я, страшась дать иной ответ.
Он подошел к телескопу и посмотрел в окуляр.
– А вы знаете, что Земля не идеально круглой формы? Поэтому она совершает колебания, как крутящийся волчок, когда вращается вокруг своей оси. Это означает, что примерно через четырнадцать тысяч лет полярной звездой станет Вега, а еще через четырнадцать тысяч лет нынешняя Полярная звезда снова станет путеводной.
Он выпрямился.
– И все же это обнадеживает – что бы ни происходило во Вселенной, всегда будет существовать Полярная звезда, указывающая нам путь.
Я подошла поближе и посмотрела в окуляр. Яркий свет звезд почти ослепил меня, а снизу, с океана, доносился шум волн, явно не сочетавшийся с близостью светил. Я словно парила в некоем пространстве между небом и землей, где время остановилось, и казалось, что твои возможности безграничны.
Я подняла голову от телескопа и увидела, что Финн стоит совсем рядом со мной, но не отстранилась.
– Почему же вы продолжали задавать ей эти вопросы? Разве вы не видели, что Хелена расстраивается?
Его глаза сверкнули.
– Потому что именно я нашел их тогда. Бернадетт умерла, а Хелена готова была последовать за ней на тот свет. Я до сих пор не знаю причину этого стремления, и никто ничего не может мне рассказать, а я просто не могу это оставить так. – Он замолчал. – Мы же с вами так устроены, правда?
Я подумала обо всех неотвеченных вопросах, которые задавала отцу после его смерти, и о том, как невозможность получить ответы доводила меня до исступления.
– Пожалуй, – ответила я, откинув голову назад, чтобы видеть лицо Финна. – Странно, что Бернадетт за несколько месяцев до смерти перестала играть на рояле.
Он ничего не ответил, словно знал, что я скажу дальше.
– Почему вы перестали брать уроки пилотирования?
– Потому что Джиджи заболела.
– Вот именно. Думаю, что-то случилось в жизни Бернадетт. Может быть, это говорит моя слишком романтичная натура, но что, если предположить, что она через столько лет получила какое-то известие о Бенджамине?
Он некоторое время молчал.
– Вот уж никак не думал, что вы романтичны.
– Была когда-то. Много-много лет назад. А теперь, когда Джиджи выздоровела, почему вы не возобновите занятия?
Я чувствовала его взгляд на своем лице, и блеск его глаз в свете луны и звезд был еще ярче.
– Потому что я забыл, для чего мне хотелось летать.
После этих слов он меня поцеловал, прикасаясь ко мне лишь губами. Они были мягкими и теплыми, вкуса летней ночи, и я не хотела, чтобы он останавливался.