– Сидит просто идеально, – сказала сестра, но по-прежнему без улыбки.
– Что не так? – спросила я. – Разве он тебе он не нравится?
Она осторожно вытащила руки из рукавов и повесила пиджак на стул поверх юбки.
– Он просто изумительный, но я никогда не пойду на собеседование в Джульярдскую школу.
Я резко развернула инвалидное кресло, чтобы посмотреть Элеонор в лицо и заставить понять, почему я сшила этот костюм.
– Не имеет никакого значения, поедешь ли ты в Нью-Йорк и будешь ли выступать в Карнеги-холл. Даже не важно, наденешь ли ты когда-нибудь этот костюм. – Я снова взяла ее за руку и заглянула в лицо, надеясь увидеть там понимание. – Я просто хочу повесить его в твой шкаф, чтобы он напоминал тебе, что ты можешь в любой момент все это сделать, что ты – умная, сильная, красивая и отважная, всегда такой была и такой останешься.
Она опустила голову.
– Понимаешь, ты ошибаешься на мой счет. Насчет всего. На самом деле ты не знаешь, что я за человек.
– Но я ведь твоя сестра, – возразила я.
Элеонор закрыла глаза, словно собираясь с силами, а когда снова открыла, они были лишены какого бы то ни было выражения.
– В тот день, когда случилось несчастье, я знала, что ты напугана. Знала, что ты не хочешь карабкаться на это злосчастное дерево. Но там был Глен, и мы обе хотели перед ним выпендриться. Вот я и подзадоривала тебя, пытаясь заставить признаться, что ты боишься. Но ты не стала этого делать. Как я ни дразнила тебя и ни пыталась заставить спуститься вниз, ты не останавливалась. Знаешь, меня это всегда восхищало в тебе. Я имею в виду, твоя способность любой ценой получить то, что ты хочешь. Я тебя за это даже немножко ненавидела.
Она положила руки на стол ладонями вверх, словно стараясь показать мне, что терять ей уже нечего.
– Перед тем, как ты сорвалась с дерева, Глен смотрел на тебя и просил быть осторожнее. Я видела, что он любит тебя и всегда любил, даже если еще не осознавал этого. Я тебя так тогда ненавидела. Ненависть была настолько сильна, что я закрыла глаза и изо всех сил пожелала, чтобы ты упала и умерла. И ты действительно упала.
Она схватила сумочку и выбежала из дома, оставив красивый костюм висеть на стуле. Я хотела сказать ей, что она сама чуть не погибла, кинувшись ко мне на помощь. Но все это уже не имело никакого значения. Истина подобна аромату цветка луноцвета, и ее легко сметает ледяной ветер прошлого, оставляющий лишь непреходящее чувство вины и отчаяния.
Я смотрела, как она уезжает, а в голове впервые с момента несчастья звучали слова женщины гула:
– Глаза закрыты, но не спишь, а попрощавшись, не уходишь.
И тут я наконец поняла потаенный смысл этих слов и подумала, сколько же времени понадобится Элеонор, чтобы тоже разгадать их.
Элеонор
Я сидела, уютно свернувшись в кресле Бернадетт на веранде в поместье «Лунный мыс», пытаясь сосредоточиться на книге по искусству, посвященной художникам восемнадцатого и девятнадцатого столетий, которую в свое время заказала Бернадетт. Ее надо было сдать в библиотеку уже в субботу, а так как мне казалось, что Хелена не проявляет к этой книге ни малейшего интереса, я решила просмотреть ее еще разок, прежде чем с ней расстаться.
Мне было довольно сложно сконцентрировать внимание на чтении, так как мысли постоянно возвращались к тем словам, что произнесла сестра, к собственной исповеди и, разумеется, к прошлым выходным, когда Финн поцеловал меня на причале. Я вовсе не хотела об этом думать, так как давно усвоила, что прошлое нельзя изменить, как бы пристально мы в него ни вглядывались. Тем не менее я с удивлением заметила, что невольно прикасаюсь к губам, вспоминая тот поцелуй и думая о его последствиях. Странно, почему мне так не хотелось отстраняться…
К счастью для меня, Финн всю неделю находился по делам в Нью-Йорке, и, хотя в связи с этим забота о Джиджи была возложена на Харпер, я была рада, что мне не придется видеться с ним каждый день в офисе.
Тут на веранду заглянула сестра Уэбер.
– Я только что поставила в духовку запеканку из брокколи и теперь собираюсь съездить в магазин за продуктами. Вернусь до того, как надо будет ее вынимать, но все же на всякий случай попрошу прислушиваться к сигналу таймера. Буду примерно через час.
Я помахала ей рукой и вернулась к изучению книги, бегло просматривая текст на страницах. Подняв голову, я прислушалась, пытаясь понять, действительно ли услышала голос Хелены или мне показалось, а потом перевернула следующую страницу, и тут мое внимание привлекла фотография. Я даже вздрогнула, увидев знакомую картину на изображении, занимавшем треть правой страницы.
Я включила торшер, но это мне не помогло, так как глянцевая бумага отражала свет, и трудно было что-либо рассмотреть. Сгорая от любопытства, я встала и подошла к окну, чтобы взглянуть на фотографию при лучшем освещении. Это была картина, написанная маслом, и ее автором являлся голландский художник восемнадцатого века Питер ван дер Верфф. На картине была изображена женщина, сидящая за туалетным столиком, слегка наклонившаяся к зеркалу. Ее отражение в зеркале смотрело прямо на зрителя, в то время как она застегивала на шее ожерелье из красных камней, похожих на рубины. Яркий цвет камней гармонировал с красным бархатным платьем, пышные складки которого заполняли нижнюю часть картины, словно алое облако.
Я долго сидела, уставившись на изображение и пытаясь убедить себя, что это не может быть та же самая картина, которую я вижу перед своими глазами каждый раз, как сажусь за рояль. Заложив страницу пальцем, я пошла в музыкальную комнату. Включив все освещение и отдернув шторы так широко, как только было возможно, я направилась к картине, и мои подозрения подтвердились уже на полпути к ней.
Сощурившись, я прочитала имя художника, выведенное золотыми буквами в правой нижней части картины. Манеру художника ни с чем нельзя было спутать – я видела характерные мазки краски на складках красной бархатной ткани. Даже выражение лица женщины, настороженное и в то же время приветливое, было точно такое, как на репродукции в книге. Если это и подделка, то, без сомнения, очень искусная.
Я вновь взялась за книгу и прочитала текст под картиной: «Портрет женщины с рубиновым ожерельем», 1712 г. Предполагается, что это одна из первых попыток голландских мастеров использовать язык символов, чтобы передать свое видение сложности и неоднозначности мира.
Я взглянула на портрет на стене, пытаясь сопоставить то, что видела, с тем, что только что прочитала, но передо мной по-прежнему был лишь портрет прекрасной женщины в красном платье. Я вернулась к тексту и была потрясена последней строчкой: Из коллекции семьи Рейхманн. Предположительно была утеряна при бомбежках Будапешта в июле 1944 года.
Буквы запрыгали перед моими глазами, и я вдруг заметила, что все мое тело сотрясает дрожь. Усевшись на кушетку и тщетно пытаясь унять дрожь в руках, я принялась снова и снова перечитывать последние две строчки, чтобы убедиться, что правильно поняла их смысл.
Из коллекции семьи Рейхманн. Предположительно была утеряна при бомбежках Будапешта в июле 1944 года.
Могла ли Хелена каким-то образом быть связана с семейством Рейхманн? И почему картина считается утерянной, когда она висит на стене старинного особняка на острове Эдисто? Я нахмурила лоб, пытаясь придумать различные объяснения, но ни одно из них не давало ответы на все вопросы. Например, почему Бернадетт заказала именно эту книгу в библиотеке и почему хотела скрыть это от Хелены.
Я перевела взгляд на другие картины, висевшие на противоположной стене. Льющийся сверху свет люстры делал еще более заметными складки на плохо расправленных холстах. Хелена сама помещала их в рамы и не желала, чтобы кто-нибудь из экспертов приходил сюда, чтобы оценить их, несмотря на все уговоры Финна.
Тем не менее, как заявил Джейкоб Айзексон, в прошлые годы она все-таки продала несколько картин, что подтверждалось пустыми прямоугольниками на стенах.
Джейкоб Айзексон. Как торговец произведениями искусства он, возможно, мог бы ответить на некоторые из моих вопросов. Может быть, даже на те, которые я боялась задавать сама себе. Несколько мгновений я хотела даже позвонить Финну, но тут же отбросила эту мысль. То, что я раскопала, не имело никакого отношения к моим прямым обязанностям. И пусть даже это важное открытие, мне хотелось, чтобы Хелена сама рассказала ему об этом.
Заложив страницу квитанцией из библиотеки, я положила книгу на скамейку у рояля и вышла в холл. Арт-дилер оставил визитную карточку с номером телефона, чтобы я передала ее Хелене, и я вспомнила, что она упала на пол и скользнула в щель между дном небольшого шкафчика и полом.
Сняв со стола лампу, я попыталась сдвинуть массивный шкаф, что потребовало немало усилий, и наконец увидела маленький белый прямоугольник, который словно сам просился в руки.
Я подняла визитную карточку и подвинула шкаф на место, будучи уверенной: если Хелена увидит, что его сдвигали, то сразу поймет, что я там искала. Потом вернулась в музыкальную комнату, где оставался мой телефон, и набрала номер искусствоведа прежде, чем смогла остановиться.
Он ответил после третьего звонка:
– Джейкоб Айзексон слушает.
– Мистер Айзексон, это Элеонор Мюррей. Мы с вами встречались пару недель назад, когда вы приезжали на Эдисто. Я работаю у Хелены Жарка.
– Да, я вас помню. И пожалуйста, называйте меня Джейкоб. – По его взволнованному голосу я поняла, что мой звонок его крайне заинтересовал.
– Понимаете, мне хотелось бы с вами поговорить. Вы упомянули, что Бернадетт собиралась показать вам одну картину. Надеюсь, вы можете дать мне дополнительную информацию об этом?
Некоторое время он не отвечал.
– Элеонор, как бы мне ни хотелось продолжить обсуждение этой темы, я все же воздержусь, так как вы не являетесь членом семьи…
– Я все прекрасно понимаю, – сказала я, прерывая его, – и вовсе не хочу выпытать у вас подробности, которые вы не считаете нужным сообщать. Мне просто хотелось бы кое-что уточнить. Чтобы… – Я на мгновение замолчала, пытаясь осознать свои истинные мотивы. – Чтобы на душе было спокойней…