– Нет, пока не действуют. Моя сестра Ева сказала мне, что любознательность – это одно из моих достоинств.
– А с каких это пор вы прислушиваетесь к мнению сестры?
– Да, я нечасто это делаю, – сказала я, зная, что никогда не призналась бы в этом Еве. – Но вы ведь в любой момент можете попросить меня остановиться. – Я не знала, почему я это произнесла. Может быть, потому, что какая-то часть меня на самом деле не хотела знать ответ. Или же потому, что я всегда инстинктивно чувствовала, что Хелена что-то скрывает, какую-то мрачную тайну, закрытую от всего мира под семью замками. Я чувствовала, что в ее душе таится тьма, к которой она боится прикасаться. Может быть, именно поэтому я попросила Хелену остановить меня, если ее смутит мой вопрос.
Она промолчала, и я продолжила:
– Чтение книг по истории Венгрии оказалось настолько увлекательным, что мне хочется у вас кое-что уточнить. Особенно если учесть, что вы были там в то время. Передо мной живой свидетель тех событий, о которых я сейчас читаю.
– Свидетель? – Ее руки замерли на одеяле.
– Конечно. Вы же были там во время бомбежек и сумели убежать. Наверное, в те времена не так-то просто было выбраться из Венгрии? Ведь страна вышла из альянса с Германией и пыталась сотрудничать с антигитлеровской коалицией. Поэтому германские войска вторглись в Венгрию, а все соседние страны уже находились под ее контролем. Не могу представить, чтобы нацисты позволили кому-либо так просто пересечь границу.
– Странная у вас манера задавать вопросы, Элеонор. Вы сказали, что сгораете от любопытства и хотите меня о чем-то спросить, а сами этого не делаете. Вместо этого вы излагаете мне общеизвестные факты.
Я так сильно прижала палец к сколу хвоста статуэтки, что порезалась, и из пальца потекла кровь.
– Я всего лишь пытаюсь помочь вам вспомнить. Так сказать, создаю нужный настрой и атмосферу, чтобы вы могли лучше представить ту самую ночь и как можно точнее рассказать мне, что тогда произошло. Хочу услышать, каким образом вам с Бернадетт удалось во время нацистской оккупации убежать с территории Венгрии с разбитым фарфоровым петушком в кармане и целой коллекцией ценных картин, которая досталась вам в наследство.
Глаза Хелены были как сталь, но я не отвела взгляда. А она не попросила меня остановиться.
– Вы сбежали до бомбежек или после них? Пытаюсь себе представить вас с Бернадетт со свернутыми в трубочку холстами под мышкой, старающихся незаметно пересечь границу, только что-то у меня это не получается. Может быть, вам помогал Гюнтер? Или Бенджамин? Надеюсь, вы лучше мне все это объясните, а то моего воображения недостаточно.
– Будьте добры, дайте мне, пожалуйста, попить, – сказала она слабым голосом, странно звучавшим из уст вредной старухи, которой она только что казалась.
Я поднялась, пошла на кухню, откуда вернулась со стаканом воды в руках. Подав ей стакан, я снова опустилась на стул.
– Если вам сейчас надо передохнуть, мы можем прервать наш разговор.
Хелена посмотрела мне в глаза, вздернув подбородок.
– Я еще не настолько стара, чтобы бесконечно предаваться отдыху.
Я откинулась на спинку стула.
– Ну что ж, тогда расскажите, каким образом вам удалось выбраться из страны.
Хелена долго смотрела на воду в стакане, а потом снова взглянула на меня, и в ее глазах словно смешались свет и тьма.
– Представьте себе, в грузовике, груженном овощами, – сказала она, криво усмехаясь.
– В грузовике?
– Не знаю, что там Гюнтер пообещал фермеру, но нам удалось заполучить этот грузовик. Мы не могли пересечь границу пешком. Бернадетт была больна и слишком слаба, чтобы идти.
– Что с ней случилось?
Стакан в ее руке дрожал. Я протянула руку и поднесла его к ее губам, а затем поставила на тумбочку.
– Она уже год как болела. Дело в том, что она делила свой продуктовый паек с детьми из монастыря, где преподавала музыку, и была крайне истощена. Она все время простужалась, беспрестанно кашляла и, едва ей хоть как-то удавалось восстановить силы, снова заболевала. Последний раз она подхватила тиф. Гюнтер умудрялся доставать ей некоторые лекарства и еду, но мы знали, что это долго не продлится. Ей нужен был пенициллин. Всем уже было понятно, что война для немцев закончена, и нацисты от отчаяния были способны на все. В свою очередь, русские стремились войти в Венгрию после того, как ее оставят немецкие войска. Поэтому мы с Гюнтером и готовили наш с Бернадетт побег.
– И вы планировали пожениться по окончании войны?
– Да, – сказала она. – Он обещал за мной вернуться. – Голос ее прервался, и мне пришлось отвести глаза.
Я хотела спросить ее про картины, про то, как им удалось тайно провезти в грузовике свернутые холсты. Но, выслушав ее рассказ, я решила промолчать. Просто представила собственную сестру, умирающую от голода и болезни, представила, как действовала бы я, если бы только могла спасти ей жизнь и обеспечить безопасность. Наклонившись к Хелене, я произнесла:
– Куда вы собирались направиться?
– Конечным пунктом назначения была Америка. Муж Магды забронировал нам билеты из Англии, и меня это изрядно пугало. Повсюду рыскали немецкие подводные лодки, и даже несмотря на то, что тем летом войска союзников вошли на территорию Франции, я все же боялась пересекать Ла-Манш, а тем более Атлантический океан. Но иного пути у нас не было. Сначала надо было добраться до Швейцарии, где Бернадетт могла бы получить медицинскую помощь. Если бы она умерла, мне было бы все равно, что случится со мной, поэтому я не особо раздумывала, что мы будем делать после небольшой остановки в Швейцарии, считая, что у нас будет время все спланировать позже.
– А Бернадетт – что она думала на этот счет?
Хелена отвернулась к окну, чтобы подставить лицо солнечным лучам или, может, спрятать его от меня. Сложно было сказать, почему она избегала смотреть мне в лицо.
– У нее была горячка, и она беспрерывно бредила. Это даже хорошо, что она не могла сопротивляться моему решению. Она бы ни за что на свете не согласилась уехать.
– Но почему? Несомненно, она знала, насколько опасна сложившаяся ситуация.
Хелена продолжала смотреть в окно, и было понятно, что она видит нечто, неподвластное моему воображению.
– Были обстоятельства, из-за которых она отказалась бы уезжать.
– Вы имеете в виду Бенджамина? А разве он не мог уехать с ней?
При этих словах она посмотрела на меня, и ее лицо исказилось страданием. Я даже подумала, что она вот-вот попросит меня остановиться, но она этого не сделала. Было такое впечатление, что все эти долгие годы она ждала возможности излить душу.
– Бенджамин? – повторила Хелена. – Действительно, она никогда бы не уехала без него, так же как и он никогда бы не уехал без нее. Но ведь были еще и дети. Те самые дети из монастыря, где она работала. Однако я пообещала ей, что все решу с ними, как я обычно и делала. И моя сестра поверила мне.
Я выпрямилась на стуле, вспомнив про серебряную шкатулку.
– Скажите, монастырь, где Бернадетт учила музыке детишек, – это ведь обитель ордена Сестер Спасителя?
Хелена посмотрела на меня лишь с легким удивлением, словно так глубоко была погружена в собственные мысли, что не обращала внимания ни на что другое.
– Да. Это тот самый монастырь.
– Не хотите ли еще воды? – спросила я.
Она не ответила. Потом моргнула, словно поняла, что я обращаюсь к ней.
– Да, если можно.
Я поднесла стакан к ее губам.
– Значит, Гюнтер достал грузовик, перевозящий овощи. Это он отвез вас в Швейцарию?
– Он бы так и сделал, если бы я попросила, но это было слишком опасно для него. Опасно и для нас, но для него особенно, так как он был солдатом, и его могли расстрелять за дезертирство. Мне пришлось ехать одной. Гюнтер достал документы и пропуска для нас, билеты на поезд из Австрии, но сам не смог отправиться с нами.
Она разглядывала свои руки, словно удивлялась, почему это не изящные руки молодой женщины с гладкой кожей и тонкими прямыми пальцами.
Я тоже представила девушку, преисполненную решимости спасти свою сестру. Несмотря на всю опасность, неуверенность в успехе и угрозу лишиться жизни. Я подумала о Еве и снова вспомнила, как она сорвалась с дерева, как я, забыв обо всем, ринулась ей на помощь, и шершавая кора царапала мои руки, разорвав палец до кости, а потом на меня обрушилась дикая боль, когда я со всей силы ударилась головой о спекшуюся глину дороги. Я часто вспоминала эту сцену все годы, которые прошли со времени несчастья, и всегда понимала, что снова поступила бы точно так же.
– Вы когда-нибудь рассказывали эту историю Финну?
Хелена покачала головой.
– Никогда никому не рассказывала. Даже Бернадетт. Это не то, что хочется вспоминать.
– Но вам же удалось совершить побег. С разбитым фарфоровым петушком и коллекцией старинных картин.
Я ожидала, что она продолжит свой рассказ, но мои слова повисли в пространстве между нами, образуя пустоту, которая могла поглотить нас обеих. Хелена не произнесла больше ни слова, и я сказала:
– Вы очень храбрая, Хелена. Не уверена, что смогла бы решиться на то, что проделали вы.
– Я всего лишь спасала сестру, – сказала она, и эти простые слова были пронизаны искренним чувством.
Она снова перевела взгляд от меня к окну.
– Мы отдали одну из картин фермеру в окрестностях Берна. Он дал нам поесть и позволил в течение трех дней спать в сарае. Они с женой были очень добры к нам и не задавали лишних вопросов. Жена готовила для Бернадетт куриный бульон и давала ей лекарства. Не уверена, что Бернадетт смогла бы все это пережить, если бы мы не остановились там на пути к железнодорожной станции в Берне.
– Тогда это лишь малая цена за спасение. Вы отдали им ценную картину в обмен на жизнь Бернадетт.
– Да, так оно и было. – Наши глаза встретились, и в ее взгляде я заметила прежнее высокомерное выражение. – В жизни есть вещи, ценность которых невозможно измерить. Даже если приходится за них расплачиваться всю свою ж