На повороте зажегся зеленый свет, и я медленно сбавила скорость, так как еще не совсем уверенно чувствовала себя при вождении восьмицилиндрового автомобиля и старалась проявлять осторожность. Слишком настойчивый автомобильный сигнал заглушил скрежет дворников по стеклу, и я было подумала, уж не тот ли это нетерпеливый водитель из Атланты сделал крюк, чтобы снова действовать мне на нервы.
Джиджи что-то спросила, и я слегка повернула голову, чтобы попросить ее повторить вопрос. И тут словно земля остановилась, и струи дождя замерли в воздухе. Я заметила несущийся на всей скорости прямо на нас синий автомобиль с включенными фарами. На зеркале заднего вида болталась подвеска в виде шапочки выпускника. Отчаянный крик Джиджи смешался с визгом шин, звоном разбитого стекла и ужасающим скрежетом металла о металл. Меня швырнуло вбок, я протягивала к девочке руки, а в голосе звучал голос ее матери: «Ведите машину как можно осторожнее». Тут моя голова со всей силы обо что-то ударилась, и боль была столь неожиданной, что я не сразу ее почувствовала, а потом потеряла всякую способность вообще что-либо чувствовать.
Я снова сидела на дереве и смотрела через дорогу, чтобы увидеть, что происходит с Евой, но Евы там не было. Вместо нее я увидела отца. Он был, как всегда, с бородой, и одет, как обычно, в рабочий комбинезон и бейсболку – точно такой, каким я его помнила. Он был довольно далеко от меня, но я могла видеть его глаза – в них было бесконечное разочарование. Он не открывал рот, но я слышала слова, которые он мне говорил, и это были слова, которые когда-то произнесла Хелена.
– Значит, так ты почтила мою память? Решила отказаться от музыки, которой я тебя научил?
Я пыталась заговорить с ним, объяснить, что он ошибается, но не могла произнести ни слова.
Я посмотрела вниз, ожидая увидеть там Еву, но видела лишь мокрый от дождя асфальт бульвара Локвуд, отражающий синие и красные всполохи огней машин «Скорой помощи».
Я уже была не на дереве, а парила над хорошо знакомым кусочком земли. «Я уже была здесь раньше». Эти слова, звенящие в моей голове, пронизывали мое сознание, как солнечный луч пронзает туман, освещая и согревая меня.
Человек в форме пожарного заглянул в дверь «Вольво» и наклонился, а я парила за его спиной, снова как безучастный наблюдатель. Почти белые волосы Джиджи, розовая кофточка и шорты были пропитаны кровью, которая струилась по ее ногам в розовые сандалии. Сверху лил дождь, смешиваясь с кровью, и вода приобретала розовый оттенок.
– Но у нее же рак крови, – сказала я, но мои слова заглушил шум дождя, и меня никто не услышал. Как будто человек, переживший одну трагедию, навсегда застрахован от другой. Оно того стоило. Эти слова звучали у меня в голове, когда я опустила глаза и увидела прекрасный ночной цветок – цереус, пробивающийся сквозь асфальт, но кончики его лепестков уже начинали вянуть. Я смотрела на него, пытаясь сказать, что в моем саду будут и другие цветы.
А потом я заметила собственное тело, лежащее на медицинской каталке. На лбу у меня была длинная глубокая ссадина, из которой струилась кровь, а один из врачей с силой давил на мою грудь, пытаясь сделать искусственное дыхание.
Я отвернулась и вдруг оказалась на причале, уходящем далеко в океан. На самом его конце стоял отец, ожидая меня. По развороту плеч и бороде, которая всегда щекотала мою щеку, когда он меня целовал, я знала, что это именно он. Я побежала к нему, но, как обычно бывает во сне, чем быстрее я переставляла ноги, тем медленнее двигалась. Когда я снова посмотрела на конец причала, отец уже удалялся, а там стоял кто-то другой – явно выше ростом и моложе, но я не могла рассмотреть его лицо.
– Глаза закрыты, но не спишь, а попрощавшись, не уходишь.
Я резко обернулась при звуке знакомого голоса, ожидая увидеть старуху из народа гула. Но вместо нее я увидела Бернадетт и Магду, склонившихся над Джиджи, словно ангелы-хранители, в то время как тележку, на которой лежала девочка, вкатывали в машину «Скорой помощи».
– Ты готова?
Женщина гула протянула мне закрытую крышкой корзинку под названием «Хранитель тайн». Украшавший ее орнамент был мне незнаком – ломаная линия, образуемая петлями и черточками, которая шла по краю корзинки, а потом резко разворачивалась в противоположную сторону и прерывалась, оставляя рисунок незаконченным. Сосуд, содержимое которого можно извлечь на белый свет или навсегда оставить скрытым от людских глаз. Я смотрела в ее широко расставленные глаза и понимала, что она вручает мне мою жизнь, а крышка скрывает мое будущее.
А что, если оно несет боль? Мне хотелось выкрикнуть эти слова во весь голос.
А что, если это не так? Женщина улыбнулась и ее ослепительно-белые зубы сверкнули во тьме. Я приняла корзинку из ее рук, и тут же меня снова потянуло к моему телу, рядом с которым стоял врач, покачиваясь на пятках и тряся головой. Я открыла рот и с силой втянула воздух, внезапно почувствовав на своей коже холодные капли дождя и услышав возглас, который издал удивленный медик. А потом на меня обрушилась боль, но я приветствовала ее, ведь она означала, что я вновь обрела способность чувствовать.
Когда я пришла в себя, в голове стучало, а большую часть лба покрывала толстая марлевая повязка. Вначале я была в растерянности, поскольку никак не могла понять, где нахожусь и почему Глен сидит на стуле у моей кровати. А потом все вспомнила. Я попыталась сесть, но Глен удержал меня.
– Все хорошо, Элеонор, с тобой все будет в порядке.
– Где Джиджи?
– В детской больнице.
– А Финн?
– Он с ней. – Глен замолчал. – Она очень сильно пострадала.
Он не отвел взгляда, но по его голосу я поняла, что он что-то утаивает.
– Ты же недоговариваешь. Пожалуйста, Глен! Скажи все как есть.
Голова раскалывалась, но страх за Джиджи пересиливал боль.
– Тебе нельзя нервничать…
– Я должна знать, что с Джиджи. Если ты мне не скажешь, я сейчас выдерну все эти трубки и пойду выясню сама.
На лице Глена промелькнула легкая улыбка, а потом выражение лица снова стало серьезным.
– У нее серьезная травма головы. В мозге образовалась гематома. – Он сглотнул от волнения. – Врачи погрузили девочку в искусственную кому, чтобы понять, удастся ли удалить гематому.
Мне показалось, что белый свет ламп дневного света стал еще ярче, отчего боль в голове стала невыносимой, и сердце отчаянно заныло. Перед глазами стоял образ Джиджи, любующейся распустившимся ночью волшебным лунным цветком и говорящей, что его столь недолгая, но прекрасная жизнь стоила того, чтобы ее прожить.
Я снова попыталась сесть.
– О боже, нет… Я же была за рулем, Глен. Я вела машину, и мы попали в аварию…
Он дотронулся до моей руки и снова заставил лечь.
– Я знаю, Элеонор. И все знают. Ты не виновата. Какой-то идиот поехал на красный свет и из-за дождя не смог затормозить. Финн попросил меня сообщить тебе это. Ты не сделала ничего плохого. Абсолютно ничего. Состояние девочки стабильно тяжелое, это означает, что она еще не поправляется, но вместе с тем ей не становится хуже. Финн сказал, что будет держать нас в курсе, так что не волнуйся.
– И как долго это продолжается?
– Почти сутки. Тебе дали болеутоляющее, и ты уснула. Твой организм нуждается в отдыхе.
Я чуть мотнула головой, и при этом совсем слабом движении мне показалось, что мозг перекатывается из стороны в сторону.
– Я должна ее увидеть. – Я снова попыталась сесть, но Глен уложил меня обратно.
– Сейчас ты для нее ничего не можешь сделать. Надо быть осторожной, если хочешь быть сильной ради нее. И ради Финна. – Он произнес имя Финна нехотя, но скорее по старой привычке, а не из-за действительной неприязни.
Я на минуту закрыла глаза.
– Как скоро мне можно будет выйти отсюда?
– Может быть, завтра. Внутренние органы не затронуты, кости целы. Просто глубокая ссадина на лбу от подушки безопасности. Врачи тебя здесь держат, чтобы ты некоторое время побыла под наблюдением. Дело в том, что у тебя останавливалось сердце. – Глен взглянул мне в глаза. – Как и тогда… Когда ты упала с дерева.
– Я помню, – медленно произнесла я, и снова перед глазами промелькнули фигура отца на причале, Магда и Бернадетт.
– Глен?
Глен наклонился ко мне.
– Да?
В голове стучало, и мысли постоянно путались, то всплывая в сознании, то снова теряясь, я ухватилась за первую попавшуюся, пока она не ускользнула.
– Скажи, ты веришь, что нам в жизни дается второй шанс? – Я закрыла глаза. Головная боль была столь невыносимой, что я не могла четко сформулировать свой вопрос или даже полностью осознать его смысл. – Или же ты считаешь, что счастье выпадает лишь один раз и надо пользоваться моментом, пока возможно, потому что, когда оно уходит, больше от жизни ждать нечего?
Он откинулся на спинку стула, уперев изящные руки в бедра.
– Думаю, в жизни возможны оба варианта. Все зависит от того, какой выбор ты делаешь. Ты сам выбираешь, идти вперед или же застыть на месте. А почему ты спрашиваешь?
Может, потому, что вчера я умерла, а потом пробудилась, так как считаю, что жизнь дает мне второй шанс на счастье.
Я покачала голой, не зная, что ответить.
– А почему ты здесь? Где мама и Ева?
– Ева хотела приехать, но доктор ей не разрешила – здесь можно подхватить инфекцию, да и состояние твое вовсе не критическое. Что касается матери, она ведь не умеет водить машину, к тому же кому-то надо было остаться с Евой. Вот Ева и послала меня. Не пойми меня превратно, я сам хотел поехать, удостовериться, что с тобой все в порядке, и отвезти домой, когда врачи будут готовы тебя выписать. – Он указал на столик рядом с кроватью. – Ева попросила меня привезти тебе это. Она даже заставила меня заехать домой и забрать этот сверток, когда узнала, что ты пришла в себя.
Я посмотрела на прикроватную тумбочку, где вместо цветов лежал пакет из супермаркета.