– Что там такое?
– Понятия не имею. Ева просто попросила меня передать тебе этот пакет.
Я заглянула в глаза Глена и впервые в жизни увидела лишь мужа собственной сестры, старого друга, с которым меня связывали теплые отношения. Ева была права, когда говорила, что у нас с ним никогда бы ничего не получилось, ведь мы такие разные. Я попыталась представить его за штурвалом самолета или забирающимся на дерево, чтобы снять меня оттуда, но мне это не удалось.
– Спасибо тебе, – сказала я, указывая на пакет, но за этими словами скрывалось нечто большее. Я с трудом села в кровати, усилием воли подавив приступ тошноты, чтобы открыть пакет. Глен развязал ручки и открыл его. Я наклонилась и тут же поняла, что не надо оттуда ничего вынимать – я уже знала, что там лежало.
– Ну и что это такое? – спросил он.
– Это подарок, который Ева сшила для меня собственными руками, – сказала я, вытаскивая бордовый шерстяной пиджак, и нежно потерлась о него щекой. В пакете не оказалось никакой записки, но в ней и не было никакой надобности. Как это часто бывает у сестер, мы понимали друг друга без слов. И я помнила, что сказала Ева, когда показала мне этот костюм, прямо перед тем, как я призналась, что однажды пожелала ей смерти.
«Ты – умная, сильная, красивая и отважная, всегда такой была и такой останешься».
– Одежда? – спросил Глен.
– Нет, это скорее рыцарские доспехи и одновременно костюм супермена из шерстяной ткани. – Я прижалась к мягкой ткани лицом, словно она могла забрать мою боль, потом сложила костюм в пакет и затянула завязки. – Не мог бы ты нажать на кнопку, чтобы вызвать сиделку? Мне надо выйти отсюда.
– Значит, мне не удастся уговорить тебя побыть здесь еще немного – просто на всякий случай?
– И не надейся. Если можно, отвези меня в детскую больницу и высади там. Я могу вернуться домой на такси или попросить Люси забрать меня.
– Даже и не думай вызывать такси или Люси. Позвони мне. И если надо, я могу остаться и подождать тебя, – произнес Глен, и голос его был совершенно искренним.
– Спасибо, не стоит. Ты нужен Еве дома.
Мои слова, очевидно, не убедили Глена, но тем не менее он неохотно вызвал медсестру, а я лежала, вспоминая ту соломенную корзинку, именуемую «Хранителем тайн», и мне страшно хотелось знать, что же скрывалось под ее крышкой.
Глава 31
Элеонор
Детская больница при Медицинском университете Южной Каролины считалась одной из лучших к городе. Я повторяла это себе во время непродолжительной поездки. Перед глазами стоял образ маленькой девочки, победившей рак и уже выздоравливающей. Я всем сердцем молилась, чтобы она унаследовала стойкость своей тети, которая сумела провезти сестру через всю Европу, разрываемую войной, и целый океан, чтобы спасти ей жизнь.
Глен все же вызвался проводить меня, чтобы убедиться, что я не потеряю сознание посреди парковки. Он сидел в машине с поджатыми губами, и на лице его был немой упрек из-за того, что я выписалась из больнице раньше, чем считали нужным врачи. Не успел он въехать на парковку, как я уже распахнула дверцу, но неточно оценила расстояние и споткнулась о край тротуара, уронив сумочку, содержимое которой рассыпалось по асфальту.
Глен осторожно поддержал меня, а потом сложил мои пожитки обратно в сумочку.
– Ты же пострадала в серьезной аварии, и к тому же тебя напичкали болеутоляющим. Перестань вести себя так, словно ты прежняя лихая Элли.
Я смотрела на него, часто моргая, потому что в глазах все расплывалось от боли и старых воспоминаний, и думала о том, что сказала в последний раз Ева, когда мы с ней говорили:
– Я любила Элли, которой ты когда-то была, и мне бы так хотелось, чтобы она вернулась.
Может быть, это не такая уж плохая идея – вернуть ее к жизни. Я указала на пакет с моим костюмом, лежащий на сиденье.
– Не мог бы ты подать мне это?
Глен посмотрел на меня с непонимающим видом, но выполнил мою просьбу. Я не стала утруждать себя объяснениями, зная, что Ева поймет, и этого вполне достаточно. Я должна была держать пакет в руках, чтобы чувствовать рядом присутствие сестры. Сестры, которая считала, что я сильная и отважная. Осознание этого вовсе не прогоняло все страхи, но придавало спокойствие и позволяло сосредоточиться. Словно все бушевавшие в моей душе чувства были внезапно укрощены и теперь шли в одной упряжке, всецело подчиняясь моей воле.
Мы быстрым шагом подошли к центральному входу в больницу. Надо сказать, я всей душой ненавидела больницы. Ненавидела запахи дезинфицирующих средств, фальшивые приветливые улыбки персонала в медицинских халатах. Эта ненависть была вызвана в основном тем, что они напоминали о частых визитах к врачам, которые лечили переломы и вывихи – мои и Евы, – и неодобрительных взглядах и скорбных вздохах матери, недовольной тем, что я опять вовлекла Еву в очередную неприятность.
– Я могу тебя подождать, – повторил Глен.
– Знаю и ценю твою любезность. Но мне бы хотелось, чтобы ты поехал домой, к Еве. Здесь тебе нечего делать. Мобильный телефон при мне, и я обещаю позвонить, если мне что-нибудь понадобится или возникнет необходимость заехать за мной. А вообще я прекрасно могу обойтись и такси.
– Даже не думай. Сначала позвони мне.
Нас направили в приемную со стенами, покрашенными в яркие оранжевые и желтые цвета, которые сливались у меня в глазах, когда я пыталась высмотреть среди посетителей, сидящих на оранжевых стульях, Финна. В одном углу сидели две женщины с вязанием в руках и мирно болтали. На третьем стуле я заметила мужчину, которого не сразу узнала.
При виде меня он встал.
– Элеонор?
Неужели это Финн? Выражение его ввалившихся глаз напомнило мне взгляд бездомных, который я часто видела на площади Мэрион. Он был в рубашке с короткими рукавами, без галстука и похож на маленького мальчика, таким потерянным и одиноким казался он наедине со своим горем. Безо всяких раздумий я подбежала к нему и обняла, позволяя спрятать лицо у меня на плече.
Я подняла глаза и увидела, как Глен мягко улыбнулся и помахал мне на прощание рукой.
Мы с Финном долго стояли так, не произнося ни слова, а потом он меня отпустил. Взяв за руку, он отвел меня к стульям, обитым ярко-оранжевой тканью. Мне понравилась идея использовать яркие цвета для обоев и мебели, отчего они казались разрисованными цветными мелками. Столь привычные для детей расцветки, вероятно, действовали на них успокаивающе. Но это не распространялось на взрослых. Никакие веселые цвета и приветливые улыбки персонала не могли заставить нас забыть, что мы находимся в месте, куда привозят больных и покалеченных детей, чтобы попытаться исцелить их.
– Как она? – тихо спросила я.
Финн нежно коснулся белой повязки на моей голове.
– Не надо было приезжать. Ты же ранена.
– Как я могла не приехать? – Я чувствовала, что на глаза наворачиваются слезы, которые я пообещала себе не показывать перед ним. – Ведь это моя вина. Был такой сильный дождь, что ничего не было видно. Надо было отложить поездку и подождать, пока дождь не закончится. Или поехать другим путем – это ведь такой опасный перекресток…
Он положил палец на мои губы.
– Перестань. Тут нет твоей вины. Это был несчастный случай, и ничего больше. Не желаю больше ничего слышать о том, что ты виновата…
Я почувствовала, что по щеке покатилась слеза, и смахнула ее в надежде, что он не заметил.
– Как она? – снова спросила я, стараясь не думать о причинах, по которым он избегает отвечать на мой вопрос. – Можно ее увидеть?
Он опустил глаза и посмотрел на наши сцепленные руки.
– Она все еще в реанимационном отделении, куда пускают только членов семьи. С ней там сейчас Харпер. Я вышел позвонить ее мужу. Он в Лондоне. И сообщить всем остальным о несчастье…
Он сжал зубы, чтобы сохранить самообладание, снова оказаться на территории, которую хорошо знает.
– Она… такая крошечная. Поэтому боковая подушка безопасности не спасла… – Он замолчал, а я подумала, что лучше бы он заплакал, но знала, что он себе этого никогда не позволит. Финна c детства учили держать эмоции под контролем. Это было неотъемлемой частью воспитания наряду с умением общаться с сенаторами и притворяться, что складывать бумажные самолетики и разбивать палатки на природе – это удел мальчишек, не принадлежащих к тому кругу избранных, в котором вращается семья Бофейн.
Я уже оставила попытки сдержать слезы, и мне пришлось отпустить руку Финна, чтобы достать из сумки бумажные платочки, которые я всегда носила с собой, вымуштрованная матерью. Впервые в жизни я оценила ее мудрость.
– Да, она маленькая. Но у этой малышки силы духа больше, чем у всех, кого я встречала. Если кто-то может пережить такое испытание, то это она. Думаю, она унаследовала силу духа у тетушки Хелены.
Внезапно в его глазах появилось странное выражение, словно промелькнула черная тень, и кровь в моих жилах застыла.
– Никогда не говори так, Элеонор. Не говори, что у Джиджи есть хоть что-то общее с тетей Хеленой.
Меня бил озноб, и казалось, что я продрогла насквозь.
– Что ты имеешь в виду?
– У Хелены есть свои темные стороны… о которых ты не знаешь. – Он отвел глаза, но я успела заметить, что в них появилось отсутствующее выражение, словно они были завешены шторами. – Нечто порочное. Мне не хочется думать, что эти черты могут проявиться в Джиджи. Тем более теперь, когда надо сосредоточиться на позитивных вещах.
Я подумала о картине на стене музыкальной комнаты, о семействе Рейхманн. Что ему известно? Я обнаружила, что отстраняюсь от него, не в силах встречаться взглядом, и вспомнила град вопросов, которыми он забросал Хелену в ресторане «Прибрежный». Невозможно было забыть, как дрожали руки пожилой женщины, сжимающие петушка из херендского фарфора.
Финн снова заговорил таким знакомым мне спокойным голосом, свидетельствующим о том, что ему наконец удалось взять себя в руки.