Усевшись в одном из кресел, я схватилась было за пульт телевизора, но тут же отложила его. Совершенно не было настроения смотреть бесконечные повторы старых фильмов, которые обычно показывали по ночам, и любоваться красавцами с белозубой улыбкой, призывающими непременно приобрести какую-нибудь необыкновенную овощерезку или тренажер. Очень хотелось позвонить Финну, но я боялась разбудить его, если вдруг ему удалось заснуть. Я вовсе не претендовала на его внимание или любовь его дочери, но, как оказалось, в глубине души я просто жаждала этого.
Мой взгляд упал на стопку непрочитанных книг из библиотеки, лежавшую на полу у кресла. Я подняла толстые книги по истории и наткнулась на маленькую брошюрку, которую в последний момент добавила к выбранным книгам. «Католическая церковь и Холокост в Венгрии». Тогда она меня заинтересовала, так как там упоминалось название монастыря, где Бернадетт преподавала детишкам музыку, но сейчас я выбрала ее из-за небольшого размера, достаточного, чтобы удерживать мое внимание и не давать мыслям убегать в опасном направлении.
Пролистав книгу, я отметила, что там очень мало текста – она в основном состояла из перечня различных католических учреждений в Венгрии, существовавших во время Второй мировой войны. Мое внимание привлекло название «Сестры Спасителя», и я быстро пролистала книжку, чтобы найти нужную страницу. Заголовок, напечатанный жирным шрифтом, гласил: «Обитель ордена Сестер Спасителя». Далее шел следующий текст:
Монастырь предоставил тайное убежище 150 детям, в основном еврейского происхождения, многие из которых страдали серьезными физическими и психическими заболеваниями. Их поддерживало подпольное движение Сопротивления, которое снабжало монастырь продуктами питания и лекарствами. В июле 1944 года нацисты, получив от осведомителя информацию об этом, вторглись на территорию монастыря и забрали всех детей, за которыми последовали некоторые из сестер, не захотевшие расставаться со своими подопечными. Их направили в концлагерь «Аушвиц». Считается, что все они погибли.
Я сидела, уставившись на эту страницу. Вся усталость куда-то улетучилась. Пульсирующая боль в голове усилилась, но я не замечала ее, словно она существовала отдельно от меня. Слова на странице сливались, двигались и меняли положение, как куски головоломки. Головоломки, часть которой вдруг начала складываться, и уже легче было увидеть общую картину. Июль 1944 года. Считается, что все они погибли.
Мысли проносились в моей голове с бешеной скоростью и снова возвращались, пока правда не предстала передо мной во всей своей жестокой неприглядности. Я вспомнила разговор с Хеленой и Финном о событиях той ночи, когда она с сестрой бежала из Будапешта, о Гюнтере и Бенджамине. Об их опасном пути в Швейцарию и крошечном домике с пекарней на первом этаже, где они выросли. Но у меня были лишь разрозненные куски информации, связанные одной датой – тысяча девятьсот сорок четвертый год – и названием монастыря, где работала Бернадетт. И картинами. Они привезли картины из Венгрии, и, по крайней мере, одна из них принадлежала еврейской семье, все члены которой погибли в Аушвице, за исключением маленькой Сары Рейхманн.
Брошюра выскользнула у меня из пальцев, и я позволила ей упасть на пол. Пульсирующая боль в голове снова вернулась, усиленная растущим смятением и беспокойством. Джиджи лежала в коме, а мне предстояло сообщить о несчастье Хелене, которая не так давно хотела умереть после кончины сестры. Бернадетт покончила с собой. Все эти линии судьбы, словно нити пряжи, свились в тугой клубок. И в центре этого клубка находилась старая женщина со множеством темных тайн.
Я принялась рыться в сумочке в поисках болеутоляющих таблеток и, найдя, тут же их отбросила, подумав, что сейчас мне понадобится ясная голова. Вместо этого я приняла две таблетки сверхсильного адвила, который завалялся на дне бокового кармана сумочки, а потом откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, готовясь к неизбежному.
Хелена
Мне снова снился сон, в котором струился голубой Дунай, а я шла по мосту под руку с Магдой и Бернадетт. Мы снова были молоды, с атласной кожей и блестящими волосами, и казалось, что война, смерть и разлука где-то очень далеко. Потом вдруг небо потемнело, и бомбы посыпались, словно дождь, а я смотрела, как волны реки становятся красными.
– Хелена?
Это была Элеонор. Должно быть, уже настало раннее утро, и сквозь щели с обеих сторон штор пробивались солнечные лучи. Как давно она начала называть меня по имени? Я вдруг поняла, что, как ни странно, меня это не раздражало. Я моргнула, чтобы сфокусировать зрение, а потом почувствовала, что она надевает мне на нос очки. Увидев марлевую повязку на ее голове, я поняла, почему покраснели воды реки в моем сне.
– Что с Джиджи?
Ее взгляд был ответом на мой вопрос. Она подошла и взяла меня за руку. Кожа ее была так же холодна, как моя.
– Вчера на пути сюда мы попали в аварию. Какой-то ненормальный поехал на красный свет… – Элеонор остановилась, понимая, что подробности не имеют никакого значения, ведь они не могут изменить конечный результат. – Она сейчас в больнице. У нее гематома в мозге, и ее ввели в искусственную кому. Если гематома спадет, у нее есть шанс на полное выздоровление. Все решится в течение нескольких дней. Финн и Харпер, разумеется, там, с ней.
Мое сердце наполнил леденящий холод, что, как ни странно, принесло облегчение, так как я больше не чувствовала биения в груди. Я не испытала никаких эмоций, глядя на израненное лицо Элеонор, на катившиеся по ее щекам слезы, которые она пыталась смахнуть. Сложно изобразить удивление, когда уже так давно душа замирает в ожидании печальной новости и ты знаешь, что несчастье лишь ждет удобного случая, затаившись, словно пантера, готовящаяся к прыжку.
Выражение лица Элеонор изменилось – она, видимо, подумала, что я нахожусь в шоковом состоянии и не понимаю, что она говорит. Я отдернула руку, изображая нетерпение.
– Я хочу есть. Сестра Кестер уже готовит завтрак?
Элеонор отпрянула от меня.
– Разве вы не слышите? Джиджи в больнице. Она может умереть.
– Я все прекрасно слышу, не глухая. Но, повторяю, я хочу есть.
Мой желудок не принял бы еду, но все, что я хотела, – это чтобы Элеонор ушла прежде, чем я скажу ей, что это все моя вина, что все эти годы я ждала, когда Всевышний обрушит на меня свой гнев, ибо Священное Писание гласит: око за око, зуб за зуб. Дитя за дитя. Я хотела рассказать ей, как старалась не привязываться к Джиджи, но не смогла устоять, как старалась казаться холодной, чтобы уберечь ее. А когда она справилась со смертельной болезнью, я было подумала, что Господь смилостивился и я чудесным образом избежала его кары. Но оказывается, он лишь выжидал, чтобы покарать меня.
– Бог дал, бог взял, – сказала я, надеясь, что Элеонор поймет.
– Вы хотите сказать, что не сожалеете? – спросила она едва слышным голосом, полным неверия.
Я бессильно откинулась на подушки, испытывая странное облегчение от того, что теперь знала, какое наказание уготовила мне судьба.
– Mindenki a maga szerencsejenek kovacsa, – прошептала я, обращаясь к темному углу комнаты, где прятались призраки.
– Каждый – кузнец собственного счастья, – перевела Элеонор, медленно произнося каждое слово, как будто в них заключалась разгадка, почему я не плачу из-за моей милой Джиджи.
Плечи Элеонор были опущены, ладони плотно прижаты к коленям – передо мной снова была та девушка, которую я увидела во время нашей первой встречи, поразившая меня странным сочетанием осанки человека, признавшего свое поражение в жизни, и глаз, полных неистового блеска. Даже тогда я заметила проблески ее истинной неукротимой натуры, а сейчас было видно, что ее дух уже почти полностью возродился. Наверное, если бы она сейчас села за рояль, из-под ее пальцев выходили бы чистейшие, божественные звуки, которые заставили бы мое сердце трепетать, оплакивая все скорби мира сего. А если бы при этом присутствовала Джиджи, она от восторга прижала бы к сердцу маленькие ладошки.
– Не понимаю, – произнесла Элеонор, и в ее голосе звучали гнев и смятение. – При чем тут Джиджи? Какие могут быть грехи у невинного ребенка?
Я покачала головой.
– Речь вовсе не о Джиджи, а обо мне.
Элеонор смотрела своими светло-голубыми глазами куда-то вдаль, не видя меня, и я представила, как перед ее мысленным взором проносятся страницы прочитанных книг, обрывки разговоров со мной и Финном, и она пытается найти разгадку истории, конец которой, я знала, заставит ее содрогнуться от ужаса.
Элеонор выпрямилась, распахнув от удивления глаза. Мы смотрели в лицо друг другу, но в этой битве воли никто не хотел отводить взгляд. Я чувствовала, как одна за другой рвутся нити опутывающей меня паутины, и отчаянно сопротивлялась, пытаясь ухватиться за те, что еще оставались. И тут я прибегла к единственному оружию, которое еще было мне доступно.
– А как поживает ваша сестра Ева? Беременность протекает нормально?
Элеонор не удостоила меня ответом, но иного я от нее и не ожидала.
– Хочу задать вам вопрос. Спросить кое-что, о чем думаю все эти месяцы. – Я притворилась, что собираюсь с мыслями. – Теперь, когда вы влюблены в Финна – только не говорите, что это не так, – вы уже больше не желаете ей смерти?
Она чуть не упала со стула.
– Я вам никогда не говорила этого.
– А вам и не надо было этого говорить. Не забывайте, у меня же было целых две сестры. Было бы странно прожить жизнь с сестрой, и чтобы при этом никогда не возникали подобные мысли, хотя бы однажды. Любовь и ненависть – это лишь две стороны одной медали.
Элеонор метнулась к двери, но, пока она не уехала из дома, я не могла считать свою победу окончательной. Элеонор вдруг остановилась, потом медленно обернулась, и тут лопнула еще одна нить, связывающая меня с прошлым.
– В чем истинная причина таких нападок? Вымещаете на мне собственное чувство вины из-за смерти Бернадетт? Да, Финн сказал мне, что она покончила с собой. А вы хотели умереть, потому что не могли жить без нее, но не смогли это сделать. Все дело в том, что жизнь для вас стала невозможной, ведь вы знали причину смерти Бернадетт.