Последние ноты стихли… я опустила руки, и они бессильно повисли вдоль тела.
Я ждала, что Хелена, по своему обыкновению, скажет, что это было не так уж ужасно. Или, наоборот, разнесет меня в пух и прах. Однако теперь ее мнение не имело для меня ни малейшего значения.
– Детей нацисты всегда убивали первыми, – неожиданно громко произнесла старуха, и ее слова эхом отдались в полупустой комнате. Женщина в красном платье взирала на нас с молчаливым осуждением.
Я повернулась и посмотрела ей в лицо.
– Что… что вы сказали?
– Мы же договорились. Вы играете ноктюрн, а я рассказываю вам свою историю с самого начала. А можно сказать, что и с конца. Со смерти детей. И сына Бернадетт.
Хелена
Я залезла в самый конец кузова грузовика, где запах гниющих овощей смешивался с запахом страха и тошнотворно сладким запахом пота. Я прижала смоченную холодной водой тряпку ко лбу Бернадетт и почувствовала в темноте, что она повернула ко мне голову.
– Где мы? – Она попыталась сесть, но я знала, что у нее не хватит сил сделать это без моей помощи.
– Не волнуйся, я обо всем позаботилась. – Я старалась скрыть беспокойство в своем голосе, не показать панику, поднимающуюся от топота ног, бегущих мимо нас по булыжной мостовой. Где-то поблизости со стуком разбилось окно, и ночной воздух наполнился мерзким запахом протухшей рыбы.
Бернадетт застонала… Я крепко зажмурила глаза. Отдаленный грохот разорвавшейся бомбы звенел в ночном воздухе, и грузовик слегка дрожал.
– Что это? – спросила сестра, еле ворочая языком.
– Ничего страшного. – Я сунула ей в рот таблетку, которую дал мне Гюнтер, и поднесла воду к ее губам. – Выпей-ка это, и ты сразу уснешь.
– Где Самюэль?
– С ним все в порядке – он в монастыре. Гюнтер обещал, что будет оберегать его и других детей.
– Отвези меня туда. Ты же сказала, что мы едем к нему.
– Мосты разбомблены, нам придется добираться туда всю ночь. Везде толпы людей и солдаты, по улицам невозможно проехать. Но мы обязательно вернемся за ним.
На самом деле мы не собирались это делать, но я хотела, чтобы она заснула с утешительной мыслью о возвращении.
– Но ты же обещала… – Голова Бернадетт упала мне на руки, когда сон, наконец, охватил ее, и я была избавлена от необходимости лгать дальше. Мы действительно собирались забрать Самюэля. Но американцы своими бомбежками спутали нам все планы. Гюнтер сказал, что нацисты заполонили город, стреляя в ни в чем не повинных людей, и задерживали тех, кто пытался бежать из города. Возможно, и для нас уже было слишком поздно, поэтому мы не могли терять драгоценное время на попытки добраться до монастыря, находившегося по ту сторону реки, на Пештской стороне. Я хотела возразить ему, но поняла, что он прав. Бернадетт уже искали, и ее арест был лишь вопросом времени.
Я отвела с ее лба липкие от пота волосы.
– Так будет лучше, – прошептала я спящей сестре. – Самюэль всего лишь младенец, и с ним все будет в порядке. Без него мы сможем передвигаться быстрее, и не будет опасности, что он от тебя заразится. – Я закрыла глаза, отчаянно убеждая себя, что все, что я ей сейчас говорю, – это правда.
Я полезла в сумочку Бернадетт и неожиданно обнаружила там небольшую серебряную шкатулку, которую ей подарили в монастыре за преданное служение детишкам, там проживающим. Достав из сумочки четки, я обернула их вокруг сцепленных ладоней Бернадетт, надеясь, что талисман защитит нас от сил зла.
Я выскользнула из грузовика и подошла к Гюнтеру, ощущая запах пота и шерсти военной формы. Мимо нас пронеслась женщина, тащившая за руку ребенка. Она налетела на Гюнтера, прижав нас вплотную друг к другу.
– Ничего не бойся, любовь моя. Когда-нибудь в старости мы со смехом будем вспоминать все наши сегодняшние трудности. – Он замолчал на минуту. – Я свернул картины и спрятал их между карт, просто на всякий случай. И если кто-нибудь вас остановит, говори, что это картины из Базилики Святого Иштвана и ты забрала их, чтобы спрятать от русских.
– Кто в это поверит? Русских здесь в помине нет.
Он понизил голос:
– Они скоро придут. Мы не можем сражаться на всех фронтах. Фюрер об этом знает, и скоро ситуация обострится. Я буду спать спокойно, если буду уверен, что ты в безопасности.
– Эти картины… Они действительно из Базилики Святого Иштвана?
Гюнтер нежно поцеловал меня.
– Тебе не стоит беспокоиться. Это наша страховка. Ты ими расплатишься за проезд мимо постов и за билеты на поезд. Командир приказал мне вывезти их из Венгрии, что я сейчас и делаю. От такого подарка судьбы не отказываются.
– Это вовсе не подарок судьбы! – Я вытащила одну из сложенных картин, подержала в руках и сунула ему обратно, ощущая себя апостолом Петром, ожидающим крика петуха. – Это ужасно! Это просто катастрофа. У меня просто слов нет, чтобы передать, что я сейчас испытываю!
Он взял холст и сунул его за пазуху.
– Обещаю, дети будут в целости и сохранности. Я заранее предупредил сестер, они их спрячут. И с этим кошмаром будет покончено раз и навсегда. Регент станет посговорчивее после сегодняшних ночных бомбежек, демонстрирующих военную мощь Соединенных Штатов, и остановит депортацию евреев. Поверь, это начало конца.
– А когда все закончится, ты разыщешь меня и привезешь нам Самюэля?
Гюнтер крепче прижал меня к себе.
– Да. Обещаю.
– Ты сообщишь об этом Бенджамину?
Он неожиданно напрягся.
– Бенджамин пропал.
– Что значит – пропал?
– Его схватили, когда он выходил из конспиративной квартиры с поддельными документами, и куда-то увезли.
– Боже! Что же я скажу Бернадетт?
– А ей и не надо ничего знать. Скажи ей, что Бенджамин разыщет ее после войны.
– А ты… ты в это действительно веришь?
Гюнтер не ответил, а я, двадцатидвухлетняя девушка, не могла понять, что кроется за его молчанием. Мое сознание отказывалось принять мысль, что Бенджамина отвели на берег Дуная и расстреляли. По правде говоря, я не слишком жаловала его как человека, который принес в наш дом опасность и вовлек мою простодушную сестру в деятельность подполья. Я ненавидела все эти ее поездки с запасами продовольствия в концентрационные лагеря под Будапештом, откуда она возвращалась с тайными посланиями от заключенных. Моя милая, нежная сестра с золотыми локонами, настолько застенчивая и беспомощная, что мне приходилось принимать за нее все решения и взваливать на себя заботу о семье, ради Бенджамина стала совсем другим человеком. Она совершенно не страшилась передавать письма и возить в лагеря припасы. Именно там она и заразилась тифом.
Но Бенджамин был отцом Самюэля – моего драгоценного племянника с темными волосами и озорными глазами, которого мы были вынуждены прятать еще до рождения и, разумеется, после него. Сестры в монастыре были рады помочь нам и приняли малыша к себе, сделав вид, что это просто один из детей, с которыми занималась Бернадетт.
Гюнтер взял меня за руку и отвел к кабине… я села за руль… Я чувствовала его нервозность, ведь все наши планы пошли наперекосяк, потому что именно сегодня ночью американцам вздумалось бомбить Будапешт. Ему не надо было объяснять мне, что второго шанса у нас не будет.
– Я закрыл верхнюю часть фар, чтобы с самолета вас было сложнее увидеть. И сделал пометки на карте, чтобы вы избегали тех объектов к северу от Будапешта, которые они, скорее всего, будут бомбить. Если же вас вдруг остановят солдаты, покажите им пропуск. Я обеспечил вам максимальный уровень допуска.
Гюнтер поцеловал меня в последний раз.
– Храни тебя Господь, любовь моя. Когда все закончится, я приеду за тобой.
Он закрыл дверь грузовика… я включила зажигание. Не оглядываясь назад, я проехала через средневековые городские ворота и направилась к спасительной темноте пригородных лесов, раскинувшихся на холмах. Эта территория охранялась немецкими солдатами. Они в любую минуту могли остановить грузовик безо всяких на то причин, но у меня не оставалось иного выбора, кроме как продолжать путь. Отъезжая от города, я смотрела в зеркало заднего вида на горящие здания, и дорога казалась мне ножницами, перерезающими нить моей жизни и навеки делящими ее на время до расставания с родиной и время после.
Элеонор
– Записка, которую вы положили в карман Гюнтера, – что в ней было написано? – Меня подташнивало от истощения и беспокойства за Джиджи, а теперь еще я узнала о событиях той кошмарной ночи семьдесят лет назад, отголоски которой до сих пор звучали в стенах этой комнаты и в сердце сидящей передо мной пожилой женщины.
На лице Хелены не отражалось ровным счетом никаких эмоций, и я подумала, что, наверное, она научилась скрывать свои чувства во время того долгого опасного путешествия через темные венгерские леса.
– Это было название и адрес монастыря, куда должны были направиться монахини. – Она закрыла глаза. – Как видите, мы все спланировали. Гюнтер должен был заранее предупредить сестер о готовящемся рейде, чтобы у них оставалось время спрятаться. У меня тогда просто не было выбора. Гестапо все знало о деятельности Бернадетт, о том, что она помогала подполью. Они следили за ней, и рано или поздно в нашу дверь постучались бы среди ночи и… арестовали бы ее.
Сестра не пережила бы тягот концлагеря. Она была больна и сильно ослабла после рождения Самюэля, потому что отдавала почти всю свою еду детям. Она бы там точно не выжила. У меня не было выбора. А Самюэль… мы должны были забрать его той ночью, но не смогли. Мосты были разбомблены американцами. Со всей этой паникой на улицах, когда город наводнили нацисты, мы добирались бы туда несколько часов, а мы не могли позволить себе терять время. Фашисты знали, кто такая Бернадетт. У нас было больше шансов обмануть их, если бы нас остановили в пригороде, куда информация о Бернадетт еще не дошла.