– Вы готовы ехать домой?
Она удивила меня тем, что даже не стала спорить, а просто кивнула и позволила мне положить ключ обратно в корзинку, накрыть ее крышкой, а потом помочь подняться со скамейки.
Мы подошли к могиле Магды, и тут вдруг стрекоза внезапно ожила и, замахав блестящими радужными крылышками, переползла на другой край надгробия.
– Жаль, что вы не можете познакомиться с Магдой, – сказала Хелена. – Это была самая умная женщина из всех, кого я когда-либо знала, и сердце ее было полно доброты и сострадания к людям. Финн очень похож на нее.
Она приложила пальцы к губам, а потом дотронулась до каменного надгробия и тихо произнесла несколько слов на венгерском языке.
Когда она закончила, я спросила:
– Это была молитва?
– Да, в определенном смысле, – ответила она, поворачиваясь ко мне и глядя в лицо своими пронзительными голубыми глазами. – Это то, что Магда сказала мне перед смертью, и все это время я не могла понять, что означают эти слова. – Она закрыла глаза и какое-то время молчала, а потом продолжила: – Есть прошлое и будущее, а есть мгновения между ними, когда мы выбираем, какие двери в своей жизни открыть, а какие закрыть.
Стрекоза взмыла в воздух, какое-то время повисела над нашими головами, а потом стремительно полетела к старым дубам, укутанным испанским мхом, словно шалью. Старуха взяла меня под руку, и мы медленно направились к машине, предаваясь размышлениям о дверях, которые нам приходилось открывать в своей жизни и которые закрывались за нами, а также о тех, которые все еще были для нас открыты.
Глава 36
Элеонор
Я лежала в своей спальне в «Лунном мысе», слушая мерный гул кондиционера, и из головы у меня не выходили слова, которые произнесла пожилая женщина на безлюдном кладбище. Пустая комната Джиджи по соседству со мной просто кричала об одиночестве, и страх затаился там, словно зверь, готовый к прыжку.
Мы с Финном созванивались по нескольку раз в день, и каждый раз он сообщал об улучшении в состоянии Джиджи. Гематома спала почти полностью, и врачи уже готовились вывести ее из искусственной комы. Следующим шагом было выяснить, в состоянии ли она дышать самостоятельно, но так далеко мы заглядывать боялись.
Наконец я выбралась из постели и открыла окно, чтобы вдохнуть пряные ароматы летней ночи, надеясь, что музыка прибрежных болот сотрет воображаемый стук дверей, которые открывались и закрывались в моем сознании. Я замерла, гадая, не послышался ли мне шум приближающейся машины, из окон которой доносились призрачно легкие звуки фортепьяно, они словно совершали в ночном воздухе свой причудливый танец.
Звук становился все ближе, и я высунулась из окна, прислушиваясь, пока не заметила свет двух фар, движущийся между пекановыми деревьями по направлению к дому. Я оторопела, узнав звуки мазурки Шопена, и сразу поняла, кто приехал.
Я сбежала по ступенькам, пробежала через холл к входной двери и распахнула ее как раз в тот момент, когда машина остановилась перед домом и музыка умолкла вместе с мотором, но свет фар по-прежнему лился, словно два белых светящихся туннеля, идущих вдоль дороги и заканчивающихся там, где темнота сливалась с водой.
Финн открыл дверь и вышел из машины. Щебенка на дорожке скрипела под его ногами. Я медленно пересекла крыльцо, ступая очень осторожно. Лунный свет бросал на поляну серебристые тени и рассыпался тысячью бликов на поверхности бухты, там, где она сливалась с рекой.
– Финн? – Вопрос растаял в ночном воздухе вместе с надеждой и страхом, которые меня переполняли.
– Она пришла в себя. Понимаешь, Джиджи уже в сознании. Она разговаривает и задает вопросы. Сканирование мозга показало, что повреждений нет.
Его голос сорвался на последнем слове, но я видела, как сверкнули в темноте его белые зубы, когда он улыбнулся, пытаясь взять себя в руки.
Я сбежала по ступенькам, не чувствуя под собой ног, не чувствуя ничего, пока не оказалась в его объятиях и не прижалась лицом к теплой груди.
Он обхватил ладонями мое лицо, освещенное лунным светом, и принялся целовать мокрые щеки, пробуя на вкус слезы, которые я даже не заметила. Его губы прижались к моим, давно не бритые щеки царапали лицо, и я ответила на его поцелуй. Я без слов говорила ему, как счастлива, что с Джиджи все будет в порядке, словно торопясь высказать все, что накопилось у меня на душе с того самого момента, когда он впервые поведал мне о той звездной ночи в детстве, которую он провел под моими окнами и с восторгом слушал музыку, рождающуюся под моими пальцами.
Я отстранилась и прислушалась к нашему прерывистому дыханию, видя в его глазах немой вопрос, а потом взяла его за руку и повела в дом, беззвучно закрыв за нами входную дверь. Мы так и поднялись по лестнице, держась за руки, и я помедлила секунду, прежде чем распахнуть дверь в его спальню.
Мы стояли в полутемной комнате, лунный свет лился из окна, освещая лицо Финна и отражаясь в удивительных серых глазах. Он прикоснулся пальцами к моей щеке, губам, а я отступила назад, стянула футболку, и она упала на пол у моих ног.
Я отбросила покрывало на постели и легла, наблюдая в полутьме, как он сбрасывает свою одежду, а на его коже играет лунный свет. Он скользнул под одеяло рядом со мной, и я почувствовала тепло его тела, когда он склонился надо мной, покрывая поцелуями.
Наши ласки были неторопливыми, мы прикасались друг к другу нежно и уверенно, словно ждали этого момента уже очень давно и знали, каково это будет – ощущать под руками обнаженную кожу и слышать биение наших сердец. И теперь мы знали, чувствовали, что впереди целая жизнь, наполненная счастьем и единением.
Потом, когда мы лежали в объятиях друг друга, с переплетенными ногами, на узкой односпальной кровати, я посмотрела на потолок, с которого свешивались реликвии его детства – ракеты, несущиеся сквозь бескрайнее космическое пространство, и вспомнила, что он сказал, когда я впервые переступила порог этой комнаты. «Я хотел быть астронавтом».
– Тебе надо бы снова начать учиться пилотированию, – прошептала я, уткнувшись в его грудь.
– Зачем?
– Почему бы не попробовать?
Он тихо рассмеялся прямо мне в ухо.
Я поднялась, опираясь на локоть.
– Потому что ты этого всегда хотел. А если не знаешь почему, то есть вероятность, что понимание придет в процессе.
– Ну хорошо, – мягко сказал он. – Но только в том случае, если ты составишь мне компанию.
– Зачем? – передразнила я его.
– Потому что это как раз в твоем духе.
Я улыбнулась, подставляя лицо лунному свету, чувствуя на щеках прикосновения его прохладных пальцев.
– Хорошо, я согласна.
Он снова притянул меня к себе, и наши губы слились в долгом поцелуе, а потом отстранил мою голову, обхватив ее ладонями, и посмотрел мне в глаза.
– Люблю тебя, Элеонор Мюррей. Думаю, я полюбил тебя уже тогда, когда тетушка Бернадетт привела меня к бухте Рассела и я услышал твою божественную игру на пианино. Ты вкладывала в музыку все свое сердце, и это было восхитительно.
Я перекатилась на спину, увлекая его за собой. Теперь его лицо находилось над моим.
– А мне кажется, я влюбилась в тебя, когда ты признался, что снова пришел к моему дому, чтобы услышать, как я играю.
Он опять начал меня целовать… мы любили друг друга под планетами и космическими кораблями – воплощением мечты его детства, парящими под потолком в серебристом свете луны и Полярной звезды, которая указывает заблудшим душам путь домой.
Когда я наконец пробудилась, было уже позднее утро и комнату заливал яркий солнечный свет. Финна в комнате не было, но подушка еще хранила отпечаток его головы и запах. Когда я села в кровати, моя рука наткнулась на листок из блокнота, на котором было что-то написано рукой Финна. Он, должно быть, нашел блокнот в ящике детского письменного стола. Представляя, как он ищет ручку и бумагу в детском столике, чтобы написать мне записку, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить меня, я невольно улыбнулась.
«Еду в больницу навестить Джиджи. Ты так сладко спала, что я не решился тебя разбудить. Позвоню позже, и мы решим, когда мне лучше за тобой заехать, чтобы ты могла с ней повидаться. Люблю тебя».
Я зажмурилась, наслаждаясь теплом его слов и солнечных лучей на моем лице, но тут же спохватилась, осознав, что уже позднее утро, и принялась поспешно искать часы. На тумбочке стояли старые электронные часы со слегка выцветшими, но все еще различимыми оранжевыми цифрами. Девять двадцать три.
Я с трудом вылезла из постели, путаясь в простынях. Давно уже мне не приходилось спать так долго, а после этой ужасной аварии меня все время терзала бессонница. На этот раз мне, видимо, позволило уснуть то облегчение, которое я испытала при известии об улучшении состоянии Джиджи. Причем уснула я так крепко, что меня не разбудили даже уход Финна и яркие солнечные лучи.
Быстро приняв душ и надев чистую одежду, я бегом бросилась вниз по лестнице, в комнату Хелены, но обнаружила там лишь сестру Уэбер, стоявшую на лестнице-стремянке перед одним из окон с измерительной лентой в руках.
Сиделка спустилась на пол и быстро записала в блокнот несколько чисел.
– Хелена на застекленной веранде, – сказала она на мой безмолвный вопрос. – Она сегодня поднялась ни свет ни заря и все ждала, когда вы появитесь. – Она добродушно улыбнулась и передвинула стремянку на другую сторону окна.
Я обнаружила Хелену на веранде, сидящую за старинным чугунным столиком. Перед ней стояла соломенная корзинка со снятой крышкой, а на столике в несколько рядов были разложены фотографии, словно Хелена раскладывала пасьянс. Она даже не соизволила поднять голову, когда я вошла.
– Не думаю, что Финн платит вам деньги за то, чтобы вы целый день валялись в постели.
Я вздохнула почти с облегчением, радуясь, что снова вижу перед собой прежнюю несносную, язвительную Хелену. Я подтащила стул к столику и села рядом с ней, догадываясь, почему она снова пребывает в воин