Поднеся конверт к свету, я увидела, как пожелтели от времени бумага и трехцентовая почтовая марка. Не было ни почтового адреса, ни указания улицы. Я немного помедлила и, наконец решившись, вытащила письмо из конверта и развернула его.
На нем стояли дата – шестнадцатое июня тысяча девятьсот пятьдесят первого года, и обратный адрес – посольство Германии в Вашингтоне, округ Колумбия.
Уважаемая мисс Жарка,
Благодарим вас за письмо от 14 января 1951 года, в котором вы запросили информацию о солдате 13-й части бронетанковой дивизии Вермахта, которая летом 1944 года стояла под Будапештом.
С прискорбием сообщаю вам, что рядовой Гюнтер Ганс Рихтер из баварского города Линдау погиб при проведении военной операции во время второго наступления на Яссы и Кишинев в Румынии. К сожалению, нам ничего не известно о месте его захоронения.
Пожалуйста, обращайтесь к нам, если вам понадобится дополнительная информация.
Я даже не удосужилась рассмотреть имя и подпись чиновника, пославшего это письмо. Он представлялся мне строгим человеком в очках с металлической оправой и короткой стрижкой в армейском стиле, который даже не подозревал, что буквы, которые он печатал, могли навсегда изменить судьбу человека.
Я удивилась, почему Бернадетт так долго ждала, прежде чем направить запрос, но потом вспомнила, что Германия была оккупирована войсками союзников и посольство Германии открылось вновь лишь в начале пятидесятых годов. Я представила, с каким нетерпением она ждала восстановления дипломатических отношений между двумя странами, а потом тайком от сестры писала это письмо.
Бернадетт все знала. Она с тысяча девятьсот пятьдесят первого года знала, что Гюнтер погиб, и все же не сообщила об этом Хелене.
Я долго смотрела на письмо, и перед глазами стояла Бернадетт, пишущая запрос в посольство Германии в ожидании хороших новостей, которыми она поделилась бы с Хеленой. Она верила, что Хелена делала все возможное, чтобы найти Самюэля и Бенджамина. И когда ответ, наконец, пришел, Бернадетт научилась лгать, чтобы скрыть от сестры жестокую правду.
Сложив письмо и прижав его к сердцу, я думала о двух сестрах, каждая из которых пыталась скрыть от другой ужасную правду, зная, что иногда надежда – это все, что осталось в жизни, и потерять ее означает лишиться всякого смысла существования.
Я представила, как Бернадетт, прежде чем свести счеты с жизнью, вынимает письмо из тайника в крышке корзинки и прячет его в шкафу, а потом убирает ключ в тайник, как это делала Хелена. Как будто она хотела, чтобы его в конце концов нашел кто-нибудь другой, не Хелена. Это ведь часть истории их жизни, истории любви и стойкости перед лицом испытаний, наследие, которое они оставляют потомкам.
Мы никогда не узнаем, что случилось после того, как Гюнтер захлопнул дверцу грузовика и смотрел ему вслед, пока Хелена и Бернадетт не исчезли во тьме навсегда. Доставил ли он записку? Сумел ли предупредить обитателей монастыря об опасности? Удалось ли им воспользоваться этим предупреждением? Он любил Хелену и помог спасти жизнь Бернадетт, и Хелена считала, что он сделает все возможное, чтобы спасти маленького Самюэля и других детишек, если только ему не помешают непредвиденные обстоятельства, нарушая изначальные планы. Нам многое неизвестно, и вряд ли мы узнаем, как было на самом деле. Мертвые всегда хранят свои тайны.
Я повернулась на звук открывающейся двери и увидела Финна. В его серых глазах застыл вопрос. Он подошел ко мне, и я прильнула к нему, словно ища защиты и поддержки, все еще прижимая письмо к сердцу. Я положила голову ему на грудь и начала свой рассказ. Он гладил мои волосы, а я рассказывала ему историю о мужественной женщине с неистовым сердцем, историю любви сестер, которых не смогла разлучить даже смерть.
И где-то во тьме ночи, полной пьянящих запахов спекшейся глины и летних трав, среди криков ночных цапель и хора тысяч насекомых прозвучал стук одной захлопывающейся двери, а затем открылась другая, ведущая к новой жизни.
Эпилог
Я расправила юбку элегантного бордового костюма из тонкой шерсти, поглядывая на группу людей, собравшихся в музыкальной комнате и холле старого особняка. Все картины были сняты со стен, заново покрашенных в бледно-кремовый цвет, который оживил комнату и словно усилил льющийся из больших окон солнечный свет.
Финн и Джейкоб Айзексон были заняты идентификацией и внесением в каталог картин, выяснением их происхождения, чтобы вернуть семьям, которым они когда-то принадлежали. Возвращаемая собственность была лишь ничтожной частью того, что было похищено нацистами во время войны, но все же это был небольшой шаг на пути к восстановлению справедливости.
Тери Уэбер, которую экономка миссис Адлер пригласила, чтобы помочь с угощением, поставила на буфет гостиной большой поднос со своим знаменитым печеньем с шоколадной крошкой рядом с блюдом с mezeskalcs – венгерскими имбирными пряниками, которые испекли мы с Джиджи.
Тут я заметила, что Джиджи, находившаяся в музыкальной комнате, бросилась через холл к угощениям, и остановила ее, положив руку ей на плечо, когда она пробиралась сквозь толпу.
– Еще не время есть сладости. Ты же не хочешь, чтобы жирные крошки на твоих пальцах испачкали клавиши и пол? Поверь мне, уж я-то знаю, как это бывает. – Я улыбнулась. – Сейчас схожу, принесу салфетку и припрячу несколько штук для тебя.
Личико девочки просияло.
– Спасибо, Элли.
Я прижала ее к себе и обняла, закрывая глаза в благодарственной молитве. Шрамы на наших телах заживали, но, должна признаться, в глубине души я хотела, чтобы какие-то их следы остались, как шрам на пальце от падения с дерева, чтобы напоминать нам о пережитых сражениях с судьбой, из которых мы вышли победителями.
– Ты нервничаешь из-за своего выступления? – спросила я.
– Совсем чуть-чуть. Я часто выступала с танцами, но никогда не бывала на сцене одна. Правда, ты будешь рядом со мной, переворачивая ноты. Но все же это совсем другое дело, потому что играть будешь не ты, а только я, по крайней мере, в начале выступления. Ведь я сыграю четыре пьесы, а потом будешь выступать ты. – Она остановилась, чтобы перевести дух. – Скажи, а ты нервничаешь?
Я кивнула:
– Конечно. Я ведь никогда не выступала ни перед кем, кроме своих и твоих родственников.
По ее серым глазам было видно, что она успокоилась.
– Это даже хорошо, что мы нервничаем. Ведь излишней самоуверенностью Господь наделяет лишь тех, у кого недостает таланта.
Она без запинки протараторила эти слова, а я взглянула на нее с подозрением, так как была уверена, что слышу их не впервые.
– Это сказала мадам Лефлер? – спросила я, бросая взгляд в сторону столовой, где, увлеченная беседой с Харпер, у стола стояла упомянутая особа – высокая, темноволосая и тонкая, как бритва.
Джиджи покачала головой.
– Нет, мэм. Тетя Хелена. – Она снова улыбнулась, а затем побежала к входной двери, так как увидела на пороге свою лучшую подружку – «Крошку» Тинси Олсен в сопровождении матери.
Финн подошел ко мне сзади и поцеловал в шею, и в этот момент я поймала взгляд Люси. Она сидела между Гленом и инвалидным креслом Евы в первом ряду зрителей прямо перед роялем. В ее глазах так и читалось: «Вот этот мужчина – то что надо!» Я невольно залилась краской и повернулась к Финну. Тот, как всегда, был одет в темный костюм и серый галстук. Полагаю, некоторые привычки остаются на всю жизнь.
– Выступление начнется с чардаша, – пояснила я. – Ты уверен, что не поддашься на мои уговоры исполнить перед публикой этот венгерский танец? Ты же отлично знаешь все движения.
– И не подумаю, – мягко ответил он, и мы оба улыбнулись при мысли о том, как венгерские тетушки заставляли маленького Финна разучивать зажигательный народный танец.
Тут внимание Финна отвлек какой-то мужчина, который был мне незнаком, а ко мне в это время подошла Джиджи вместе с Тинси и ее матерью Шэрон. У Шэрон были ярко-рыжие волосы, излучающие доброту зеленые глаза и очаровательная улыбка.
– Я уже давно искала преподавателя игры на фортепьяно для моей Тинси. Джиджи сыграла одну из пьес, когда гостила у нас на прошлой неделе. Мы были просто в восторге, и я надеюсь, что вы не откажетесь взять еще одну ученицу.
Я улыбнулась Тинси, которая была почти на голову выше Джиджи и такая же рыжеволосая, как ее мама.
– Я об этом не думала, но, уверена, мы сможем договориться. На самом деле я сейчас буду учиться в музыкальном колледже, чтобы получить диплом преподавателя музыки, но это не будет отнимать все мое время.
– О, Джиджи нам об этом говорила. Что вы собираетесь делать, когда получите диплом?
– Надеюсь преподавать музыку в рамках проекта внешкольного образования для детей из малообеспеченных семей в Северном Чарльстоне. Я уже помогаю им на добровольных началах.
Джиджи подпрыгнула от радости, все еще держа Тинси за руку.
– Как моя тетя Бернадетт, когда жила в Венгрии, – заявила она, видимо, повторяя слова отца.
– Точно, – сказала я. – Что-то в этом роде.
– Это просто замечательно, – просияла Шэрон. – Позвоню вам на следующей неделе, а пока подумаю, как вам помочь в этом деле.
Они отошли от меня, а мы с Финном принялись зазывать гостей в залитую солнечным светом музыкальную комнату. Тяжелые шторы были сняты с окон, а стены перекрашены в тот же неяркий кремовый цвет, что холл и столовая. Теперь это светлое помещение превратилось в истинную обитель музыки, где ничто не мешало наслаждаться ею.
Кушетка, на которой обычно сидела Хелена, слушая, как я играю, была придвинута к стене и оставалась пустой. Я была этому рада, представляя, что она сидит сейчас там и внимательно слушает.
Через три месяца после того, как Джиджи вернулась из больницы домой, Хелена во сне тихо отошла в мир иной. Мы закончили составлять памятный альбом за пару дней до ее смерти, и мне казалось, что Хелена сама решила уйти после того, как была рассказана история ее жизни. Джиджи спросила, может ли она продолжить вставлять фотографии в альбом, и я ей это позволила, зная, что Хелена была бы только рада этому. Джиджи стала связующим звеном между прошлым и тем, что случится в будущем, и пусть пустые страницы альбома станут теми самыми дверями, которые мы с ней когда-нибудь откроем.