А потом, много времени спустя, позвонила мать Лехи и сообщила страшное:
«Лешеньки не стало. Он так вас ценил. Вы приезжайте, пожалуйста».
И так паршиво стало, что Костя, не раздумывая, решил ехать. Он, конечно, не полюбил Летчика, но вконец возненавидел себя. Он живой, а Лехи больше нет.
Тогда и решил, что отомстит. Найдет и отомстит. Руками задушит, горло порежет, изобьет до смерти того, кто убил его друга. А как иначе, как еще он мог поступить?
Мужик запыхтел. Нещадно глотал он воздух, не мог раскашляться. Глаза его, белые-белые, заплыли, и Костя сам почувствовал пелену мути, густой войлок слепоты.
– Дай, – шипел он, – дай.
Костя вытащил сигарету, но мужик сжал губы, как ребенок. Не буду.
– Дай, дай, – повторял безумно.
И Косте тоже сказал – дай.
– Я видел там на улице машину. Это ваша машина? Не могли бы вы… ну, может быть, вы одолжили бы машину. Я верну, я отвечаю.
– Машину? – о жил мужик. – Что ты! Машина – это все, что у меня осталось. У меня больше ничего нет. Я всю жизнь старался жить правильно, а теперь что… кусок железа на последнем ходу.
Костя подумал, что машина все равно не спасет мужика.
– Понимаете… я должен добраться до одного места.
Он хотел рассказать, но не стал. Чем он мог помочь, этот пропитой мужик. Казалось, дотронься до него – упадет. Ватная мякоть, резиновый корпус. Вот кому нужно умирать.
Трещала проводка, и моргал назойливо свет.
– Дай, дай, – снова повторил безумный мужик.
– Что тебе дать? – рявкнул Костя.
– Дай, – кряхтел тот судорожно и страшно.
На всякий случай пошарил в карманах. Вытащил сложенную напополам пятихатку и сунул в передний карман кителя. Вбежал дембель. За мгновение до прощального полета мужик вдруг рассмотрел наконец Левчика. Потянул уже руку, рыбий рот задвигался, и выскользнула немота, понятная, может, одному только дембелю. Но тот ничего не ответил. И мужик не смог объяснить.
Дембель уверенно нащупал в его кармане ключ, обнаружил Костину пятихатку и, засияв, предложил взять в дорогу пива.
– Нет, оставь, – возразил Костя, – есть у меня деньги.
Старенькая «Волга» радостно заурчала, когда Костя занял водительское место.
Не поняли пацаны, что мужик ничего не просил. «В рай, в рай, рай…» – долго еще шептал он.
6
Он думал, ведут к начальнику. После какого-то по счету карцерного застоя Денис решил завязать с чернотой и добить оставшиеся два года без авторитетного розжига, козырной масти, кастовой требухи. Корявил желудок – местный врач попросил плюнуть в стаканчик, после чего на глаз определил язву.
– Меньше курить, больше зелени и фруктов.
Денис напомнил, что тюрьма хоть и дом родной, только не курорт. Он решил завязать с табаком. Тяжело прощался с единственной здешней радостью. На сигареты играли в карты. За сигареты можно было чиркануть строчку в соседний корпус. Ради сигарет дрались. Драки иногда заканчивались ножом. Иногда нож заходил так глубоко, что начинала кипеть жизнь. Возбуждали дело, кошмарили хаты опера, уводили основных, и те молчали, молчали, молчали. Какое-то время зона дрожала, а потом мокруху вешали на суицид, отписывались рапортом в Москву и трубили прежним скучным ритмом.
Сидел Денис с зеленой щелочью, молодыми кайфоманами, реже – с бытчиками химии. «Два-два-восемь, папиросим». Говорил он коротко, говорить было не с кем, слова попусту не тратил, ждал.
– Ты кто по жизни? – спросил его один.
В бычьи игры Денис не играл. Ответил раз и навсегда:
– Я с той станции, куда ты не доедешь.
Его не трогали. Его не боялись и не уважали. Его старались не замечать. Жил он сам по себе, без суеты и спешки.
Рассмотрев комнату краткосрочных свиданий, когда завели его, пропащего, для встречи с кем-то из мира живых, Денис обрадовался.
– С какой стати? – с просил дежурного. Тот развел руками – откуда мне знать. Мое дело маленькое: наблюдай за порядком, слушай, о чем говорят.
Ни о чем таком не говорили.
Денис спросил, как дела у матери. Костя ответил «нормально» и долго-долго всматривался в брата, пока тот не психанул.
Его прорвало: как с неба дождь, загрохотали стеклянные капли объяснений. Они бились и разбивались и звучали с такой силой (пойми же), что Костя глянул на дежурного сержанта (сделай хоть что-нибудь), но тот ничего не мог сделать, ведь порядок Денис не нарушал.
Сержант всякое видел. Каждый вторник и четверг наблюдал он, как плачут родственники, жены и матери, как держатся осужденные, как бестолково складывается разговор.
Денис говорил, что устал. «Я нормальный человек на самом деле. Я так больше не могу». Мать всегда говорила: «Кровь никуда не денешь», и Костя хотел бы помочь брату, но что тут сделаешь, как поможешь.
– Ты главное матери скажи: я вернусь обязательно.
– Да скажу, скажу, – уверял Костя.
Сержант посматривал на часы, но куда было торопить братьев. Говорили мало, и время повернулось к свиданке спиной, опустила голову минутная стрелка, задремала часовая. И Денис прекратил трещать.
Костя рассказывал, как служил в армии, как осточертели ему шакалистые офицеры и как рад он был вернуться. Он сказал: «Еще три года», и Денис, не выдержав, хватился за голову и замычал.
– Чего ты, Дэн? Денис, ты че?
– Я больше не могу, – повторял.
Сержант проронил однозначное «Неверов». Костя растерянно глянул на дежурного.
– Неверов! – повторил сержант. И Денис перестал.
– Ты знай, мы тебя все ждем.
– Все – это кто? Ты да мать.
– Старшой постоянно спрашивает. Это он же помог, он меня привез. Договорился с этими, – махнул Костя в сторону сержанта, – ну, не конкретно с этим, с верхушкой, наверное, то есть…
Костя не договорил, Денис не дослушал.
– Ты чо! – крикнул брат. – Ты ошалел? Да ты хоть знаешь, сопливый, что это все Старшой?! Это он замочил того, это он тут должен гнить. Это я, дурак, грузанулся. Иначе бы мы группой пошли. А ты знаешь, что такое группа? Это минимум два года плюсом. Старшой! Да гнать его в щель! – орал Денис во всю глотку.
Срывался голос, все тише и тише, через силу плевался Денис.
Потом прошли силы, и стало так неудобно и тесно, что зажали стены, опустился потолок и снова запахло тюрьмой.
– Меня тут в ментовку звали работать. Представляешь? – засмеялся Костя, пытаясь о чем-нибудь другом поговорить.
– Ну, а ты чё?
– Ну, а я чё. Нет, конечно, не согласился, – с гордостью ответил Костя.
– Ну и глупый, – сказал Денис, – надо жизнь устраивать. Ты у матери один. Ты о ней подумай.
– Да я думаю, что ты мне объясняешь.
– На меня-то не рассчитывай. Я уже списанный экземпляр.
– Да ладно тебе, – продолжал Костя.
– Складно. Гони этого Старшого и передай, что я все помню. А он ответит.
– Хочешь, он прямо сегодня ответит? – зачем-то предложил Костя, словно мог что-то сделать авторитетному Старшому.
– Я тебе сказал, делом займись. Работу найди. Хоть грузчиком, хоть дворником. Что у тебя, рук, что ли, нет? Голова вроде тоже на месте, ты же учился в школе, шарил там в этой математике. Армию вон прошел. Хули ты шкеришься.
– А нет никаких перспектив, – махнул Костя.
– Никаких перспектив нет здесь, на зоне, – ответил Денис, – а на свободе можно жить, ты мне тут не заливай.
Костя рассказал бы, как безуспешно искал работу, пока Старшой не появился, пока не подарил веру в лучшую денежную жизнь.
– Все будет нормально, – пообещал и сам вроде поверил в сказанную чепуху.
– Только попробуй накосячить. Я специально выйду, чтобы тебя придушить. А если не выйду – сбегу.
– Да выйдешь, куда ты денешься. А если бежать, найдут же.
– Найдут, – согласился Денис, – знаю.
Костя уже расхотел прощаться, но Денис кивнул и показал кулак. Смотри у меня.
– Ты понял? Будь молодцом! Не ввяжись никуда.
– Да знаю, знаю, – отмахнулся Костя.
Мать говорила, что не простит.
– Ну почему ты не сказал? Я бы тоже поехала.
– Мама, перестань, – объяснял Костя, – Старшой и так еле договорился.
– Старшой. Нашел друга.
– По крайней мере, он помог.
– А мы бы сами справились. Я бы сама все решила, – не выдержала мать. Она взяла и расплакалась и успокоилась очень быстро, выплеснув разом порцию назревших слез.
– Дениска мой, как же он там?
– Нормально. Я бы сказал, очень даже. Поплотневший такой, краснощекий.
– Честно?
– А то, – соврал Костя.
Он не стал передавать слова Дениса.
– Я, наверное, пойду в полицию работать.
Мать кивнула.
– В полиции сейчас хорошо, у одной на работе сын там. И живут нормально.
– Ну вот, – взгрустнул Костя, – я думаю, справлюсь.
Весь день он лежал на стареньком своем диване с подбитыми ножками, взбивал без конца подушку и хотел уснуть. Иногда засыпал, проваливался в получасовой трепетный лабиринт. Зудело в ногах, тянуло в суставах. Снилось, как ходит по району, собирает алкашей. Вокруг теснится толпа, и каждый кричит обидное «мусор».
Потом просыпался и понимал, что не возьмут на службу. Судимый брат, у самого – те еще задатки. И легче как-то становилось, курил в форточку, и ноябрь бил в лицо когтями проступающих холодов.
Он не стал бодаться со Старшим. Пожал руку и сказал:
– Слушай, я, наверное, не пойду к вам.
– Это еще почему? Я почти договорился. Там серьезные люди все решают.
– Ну да, – согласился Костя.
– Ты пойми, я бы тебя взял без разговоров. Я тебя хорошо знаю. Я брата твоего знаю. Но пока ничего не могу сказать.
– Ладно, – сдался Костя, – если получится, я пойду. Не получится, пускай. Не судьба, значит. Но ты спроси все равно.
– Как там брат?
– Рассказал, как было на самом деле.
Старшой сделал вид, что не слышит, не понимает, о чем вообще разговор.
– Ты передал ему? Я переживаю. Все дела.
– Передал, – ответил Костя.
С очередной безнадегой, с былым безденежным постоянством он шатался по квартире и места не находил. Позвонил одному – извини, дружище, работаю. Позвонил второму – давай в другой раз, жена рожает. Третьему позвонил, не дозвонился. А четвертый позвонил сам, но Костя не ответил.