Так вот я не просто пришел в обещанный вечерний час, а смог достать настоящий бинокль. «Бледный, – сказал я одному шинкарю, – давай сюда свои окуляры, хватить заглядывать в окна».
– Гриша, – говорю, – надевай куртку, холодно.
– Ну, можно без куртки? – уговаривает Гриша, хотя сам уже кружит в прихожей возле шкафа.
– И шапку не забудь.
– Ну, папа.
Он говорит мне это «ну» и «папа», и я понимаю, как же люблю Гришу. Господи, знал бы ты, как я люблю его. И нет предела этой любви, потому наматываю вдобавок шарф. Гриша недовольно жмет губы, но все равно невозможно не увидеть, как светится мой Гриша, как торопится он в ночь на встречу с кометой.
Неживая холодища бродит на балконе. Миндалем светит луна и, наливаясь голубым сиянием, дышит и растет на глазах.
– А почему ты без куртки?
И ответить нечего – накидываю капюшон толстовки, и Гриша замечает:
– Ну, ты хитрый, папа.
Он еще не знает про бинокль. Я протягиваю, на, смотри, но сын не знает, что делать. «Это зачем?» – хохочет. Но стоит объяснить и показать, в общем, сделать то, что должен нормальный родитель, как Гришу не оторвать уже от бинокля.
Весь мир перед ним, и, кажется, благодаря тебе. Словно ты и впрямь тот самый человек, кто способен сделать ребенка счастливым. Гриша ухает, вроде «охо-хо» и тут же издает протяжное «бли-и-и-ин», звонкое и настоящее.
– Папа-папа, смотри, – в изжит он, – папа, ты видишь?
– Вижу, – говорю, – конечно, вижу.
Что он там рассмотрел, понятия не имею.
– На луну посмотри обязательно.
– Ага… – тянет сын. – Папа, видишь, какая луна?
И туда посмотрит, и в сторону, и вот уже оставил небо и бросился выслеживать кого-то из людей, как настоящий шпион, не денешь никуда оперскую кровь, и снова затянулся вверх.
– Смотри-смотри.
Он вдруг убирает бинокль, чтобы посмотреть, вижу ли я. Но вместо того, чтобы разделять с Гришей радость свидания с ночной свободой, я залипаю в телефоне.
– Папа! Ты что, не смотришь?
– Смотрю-смотрю, сынок, отвлекся тут, – пряча телефон.
Гриша таращится, будто проверяет, правду ли я говорю. Он следит за каждым моим движением, вот я засунул руку в карман, потому что телефон опять прожужжал, вот почесал затылок – нервничаю, что ли. Увожу взгляд, но чувствую, что Гриша смотрит и смотрит. Представить могу, кто вырастет из него, не спрячешься, не проведешь. Убедившись, что готов к появлению кометы (стою себе, смотрю в небо), Гриша протянул бинокль и, как-то, извиняясь, пояснил:
– Ты бы сразу сказал, что не видно. Прости меня.
Говорю, что ты, Гриша, я все вижу, не думай даже. Прошу взять бинокль обратно, но Гриша упертый, ни в какую, нет, и все. Смотри, папа, расскажешь, какая там луна. А я проверю.
Изображаю, что рассматриваю небо, и тоже «ого-го-каю».
– Сынок, я увидел. Давай теперь ты.
– Точно?
– Сто процентов.
– Двести процентов?
– Триста! Честное слово.
Дальше трехсот мы считать не умеем.
Гриша принимает бинокль, но теперь то косится, проверяя, смотрю ли в небо, то без конца интересуется, не хочу ли взглянуть.
– Твоя очередь, папа.
– Да ничего, сынок, я потом посмотрю.
Мы ждем комету, и уже до того стемнело, что непривычная тишина глубже, чем сама ночь.
Уже поздно, и завтра мне заступать на дежурство. Утром придет мать и потащит Гришу в детский сад на собеседование. Какое такое собеседование, что они хотят проверить? Сомневаются, все ли в порядке с моим ребенком, так, что ли? Мать говорит, это нормальная процедура, что сейчас везде одни подготовительные беседы, якобы новая атмосфера, к ней нужно готовить. Я же думаю, что воспитатели, не видя еще Гришу ни разу, считают того неполноценным.
– Гриша, – говорю, – ты хочешь в детский садик?
– Наверное, – отвечает сын, – бабушка сказала, там интересно.
– Ты расскажи завтра в саду, как мы с тобой здесь… хорошо?
– Я расскажу, – обещает Гриша, а сам все ждет и ждет, когда обещанная мной комета изволит показать свой огненный хвост.
Мне начинает казаться, что комета не прилетит, что меня обманули (и вообще, где я прочитал эту новость), вслед обманул Гришу и теперь окончательно стану конченым болтуном. Что за отец, который не держит слов.
– А что мне рассказать?
– Ну, про комету расскажи, про бинокль.
– А про луну?
– И про луну расскажи.
– Вот они с ума сойдут.
Телефон никак не успокоится. Оксана зовет на ужин, ей хочется, чтобы сегодня все получилось. А мне хочется, чтобы наконец появилась, комета, потому что небо чистое и высокое и комету мы должны разглядеть. У меня в планах еще смотаться на любельку, расслабиться и улететь.
Да неужели…
– Смотри, – кричит Гриша, – папа, смотри.
Я рыскаю по всему полотнищу, от звезды к звезде и между, но ничего не вижу.
– Папа, – продолжает голосить Гриша, – ты видел, падала звезда? Ты видел? Папа, ты правда видел?
– Конечно, видел.
– Нет, ты не видел, бинокль же у меня.
– И что, – пытаюсь выкрутиться, как жулик на допросе, – я хорошо вижу. Когда ты подрастешь… – Но Гришу не проведешь.
– Папа, – смотрит на меня сын. – Не расстраивайся, я тебе расскажу.
И тут он говорит, что звезда долго-долго летела, а потом погасла.
– Она спряталась, папа. Давай найдем ее. Такая яркая звезда, давай найдем.
– Давай, – говорю.
Мы ищем ту самую звезду. Я предлагаю Грише, может, вон блестит или вон – тускнеет. Никак нет – звезда спряталась, и все. Гриша водит биноклем в разные стороны, и я зачем-то спрашиваю:
– Ты успел загадать желание?
Гриша убирает бинокль, глядит растерянно.
– Какое желание?
– Когда падает звезда, нужно загадывать желание. Тогда оно обязательно сбудется. Разве ты не знал?
Но Гриша, кажется, действительно не знал. Да и откуда знать ему, если с одной стороны кружит дебильный папаша, а с другой бабушка, которая не может рассказать все.
Сын стоит и не знает, что делать. Я думаю, он бы заплакал, если бы жил в нормальной семье и вообще плакал бы гораздо чаще, если кто-то мог видеть его слезы. Но даже сейчас, когда я был рядом, Гриша, скорее всего, понимал, что плакать бесполезно. В любой момент я могу неожиданно исчезнуть, как та звезда. Сколько ни загадывай желаний, ничего не изменится.
– А если я сейчас загадаю, – спрашивает Гриша, – не сбудется?
– Сбудется, конечно, – радуюсь я детской находчивости.
При этом думаю, вполне возможно, что Гриша сам решил спасти ситуацию. Меня выручить, глупого и безнадежного. Честное слово, Гриша – особенный.
Кажется, про комету мы совсем забыли. Где она, кто же знает. И никто не ответит. Зачем я вообще придумал эту историю, поверив в очередную новостную байку.
– Ты не замерз? Может, погреемся?
– Нет, не замерз. А ты?
Качаю головой. На свежем воздухе мне хочется курить, но достать при сыне сигарету – все равно что совершить преступление на глазах толпы, тогда ты не сможешь доказать, что невиновен.
– Если ты замерз, ты иди, папа.
– Нет, давай постоим.
Молчим и ждем комету. Ночь уже с головой окунулась куда-то внутрь и, кажется, в самого меня проникла, растворившись и поглотив окончательно до самой последней черноты. Не выдерживаю, достаю телефон, но в этот раз объясняю Грише, что нужно позвонить.
Оксана молчит, скорее всего, уже легла спать. Думаю, к лучшему, но при этом понимаю, что должен разбудить ее. Как же так, разве может она не говорить со мной, разве способна вот так не взять трубку. Кто она вообще такая, чтобы… но тут приходит сообщение: «Я легла спать, если хочешь – приезжай, жду тебя в любое время». Отвечаю: не выйдет, давай попробуем завтра.
Спокойный, что хоть кому-то нужен, продолжаю упрашивать ночь на встречу с кометой. Нет, и все.
Я выдумываю сказку, которую мог бы рассказать Грише перед сном. Мог бы, если бы Гриша хоть иногда просил почитать ему. Но, скорее всего, он думает, что сказок я не знаю, потому что сказки может знать только мама.
Но все равно я что-то сочиняю. Вот жила-была комета, и летела она из тридевятых земель на нашу единственную Землю. Летела она долго-долго, сквозь миллионы световых лет, через небесные пустыни и космические леса, звездные поля и галактические озера. И гнал эту комету самый злой из всех чародеев, и звали его (в общем, как-то его звали). И неслась комета от чародея так быстро, что сумела вырваться из далекой вселенной и пробраться на Млечный Путь. Каждый знал, как страшно бедной комете – единственной в нашей вселенной, – как хочется ей быть замеченной, как хочется найти приют и родного брата. И каждый стоял на своем балконе и думал, что сможет протянуть небесной гостье руку и помочь чужестранке. Но когда комета узнала, как много людей жаждут встречи, что каждый норовит хватануть ее за дышащий лавой хвост, так стало страшно этой крохотке, что решила она исчезнуть. Так и спряталась под небесным одеялом, и никто ее не дождался.
– Что ты там, папа?
– Да я просто… ничего.
Тогда он и спросил о матери. Точнее, сказал, что мама, наверное, летит сейчас на той самой комете, которую мы ждем. Но, видимо, что-то случилось, может, пришлось приземлиться на Луну, и сегодня встретиться не получится. Гриша снова стал рассматривать бездушный холодный диск и, вздохнув, протянул мне бинокль, покачав головой.
– Она прилетит, правда?
Прижался ко мне. Крохотный, бедный мальчик, обнял мою ногу, опустил голову. Я присел, чтобы видеть его лицо. Да, он заплакал бы обязательно, но я сказал:
– Сынок, ты просто не представляешь, как я люблю тебя.
– Я тебя тоже, папа, – говорит Гриша, а голос дрожит и вот-вот прорвется.
– Хочешь, мы купим телескоп? Самый настоящий, как у астрономов.
– Астро-гномов?
– Да, самый настоящий телескоп.
– Не знаю, – жмет он плечами, – наверное, хочу.
– Я тебе обещаю, мы обязательно дождемся маму.
– Да. Обязательно.
– Ты мне веришь?