Если по прилёту самолёта раненный умирал или же это с ним случалось до прилёта в окружной госпиталь – давшего «ложный» вызов ждала грандиозная взбучка. Мёртвых же, засунув в специальный чёрный полиэтиленовый мешок, полагалось класть на ледник и вывозить с места лесоповала вездеходами – вместе с отработавшими двухнедельную вахту зэками-лесорубами.
– Да и чёрт с ним, – после некоторого раздумья – а правильно ли он поступил, сказал сам себе Старшой, – всё одно скоро уволят в запас.
Подойдя к Чмырдяю и, опять – по полезной привычке подстелив под себя кусок «полевого коврика» через который не чувствуется холод, он присел рядышком на довольно обхватистое бревно…
Видать – то самое!
Посмотрев в начавшее вроде бы розоветь после обезболивающего укола лицо, доставая портсигар и зажигалку, участливо спросил:
– Куришь?
– Нет…, - еле слышно сквозь звуки работающей техники, ответил тот, – берегу здоровье…
– И правильно делаешь!
Прикурив, старшой чисто для продолжения разговора:
– Что ж теперь не поберёгся, а? Ведь, осталось чуток – списки амнистированных уже на утверждении и ты них на первом месте числишься.
Он здорово соврал: бериевской амнистии подлежали все участники войн – вплоть до Русско-японской «Незнаменитой», инвалиды и тяжелобольные, беременные и имеющие детей до трёх лет женщины, несовершеннолетние, «аварийщики»… Не совершившие особо опасных преступлений… Ни под одну из этих категорий – этот «троцкист», «вредитель», «участник контрреволюционного заговора» – не подпадал.
Вместо ответа, Чмырдяй глазами показав на одиноко-скромную орденскую планку «Красной звезды» на груди и одинокую же «золотую» нашивку за тяжёлое ранение, спросил:
– Расскажи, как ты воевал, Фёдор?
Старшой, на долю секунды закрыв глаза, вспомнил собачий холод и снежные бураны зимы 1940–1941 года, вспомнил торосистый лёд Ботнического залива, по которому они с финскими егерями на снегоходах совершили бросок к шведской столице – к Стокгольму. Короткая победоносная Зимняя война случилась после того, как шведское правительство отказалось прекратить поставлять фашисткой Германии железную руду.
Вспомнил адский рёв «Валькирий» – самолётов-снарядов над самой головой, вспомнил видные издалека вспышки и грибы от их разрывов над ночным огромным городом.
Вспомнил горящие «Бураны», трупы товарищей в белых масхалатах на льду уже у самого берега, огромные чёрные полыньи от разрывов снарядов – в которых исчезали взводами и ротами и… Вспомнил собственный липкий страх – сменившийся холодной беспощадной яростью, когда же всё же они добрались до вражеских окопов… Вмерзшие в лёд корабли и беспощадные рукопашные схватки в их стальных утробах, после которых не помнишь ничего… Лишь засохшая кровь на руках и лице… Выстрелы с каждого чердака и испуганно-покорные глаза шведских kvinnor – готовых отдаться победителю прям на пороге собственного дома, куда заходишь просто попросить воды или чисто из любопытства…
Однако, открыв глаза, он:
– Да, что там рассказывать? Воевал как все.
– А как в вертухаях оказался?
Старшой, с невольной ненавистью скосившись на эмблему НКВД на петлицах:
– Воевал то я в «хозяйстве» Голованова… Слышал про такого?
Казалось бы, несколько снисходительно улыбнувшись синими, бескровными губами:
– Да, вроде что-то слышал.
– Без единой царапины воевал два года, пока не ранили в декабре сорок второго при десантировании под Варшавой. Поляки решил поднять восстание против немцев, а мы их опередили… Хахаха! А меня в сторону отнесло, да ещё и прямо над зенитной батареей пронесло. Вот и поймал штук пять осколков… Вдобавок ещё и обморозился – на дереве почти сутки висел и, если бы не новое лекарство…
Он перекрестился:
– …То только поминай б, как звали! После госпиталя на комиссии признали негодным к строевой в войсках. Вот так и оказался я в этих краях.
Помолчали, потом Старшой, не так в отместку – как из искреннего любопытства:
– Лучше расскажи, как ты во врагах народа оказался! Никогда не понимал таких: неужели вы в самом деле против народа и народной власти? Почему?! Расскажи, всё как на духу – теперь тебе бояться нечего.
Прикрыв глаза, тот забубнил заплетаясь:
– Всё началось с того, как на подаренной мной за «Чужого» «Ренюшке», Киса сбила насмерть девочку… Да… С того всё и началось – все мои несчастья.
Ничего не поняв кроме названия фильма, Старшой, тем не менее внимательно слушал.
– …Затем, у моего компа сгорел жестяк. При новом Наркоме, в НКВД – решили скопитатить «шарашки» примеру моего «ОПТБ-007», но без компа с программами им не обломилось. По примеру «завода заводов», Оржоникидзе приказал строить заводы из монолитного железобетона… Разве ж, можно сделать без лазерного дальномера? А он у меня к тому времени… Я ему объяснял, а он… Что возьмёшь с фельдшера-недоучки?
Наконец, услышав что-то понятно-знакомое, Старшой кивнул:
– Помню, помню эту историю про «рационализаторов-вредителей» и их целиком отлитые из бетона заводы – в школе на политинформации рассказывали… Так это был ты?
Утвердительно кивнув, Чмырдяй продолжил:
– Мне в тот раз удалось выкрутиться, как и в истории с «золотым унитазом».
– С каким-каким, унитазом? С «золотым»?!
Издав хрипло-булькающий звук, похожий на хриплый смех, тот пояснил:
– С титановым напылением – может, слышал?
Только фыркнув:
– Как не слышать! Вообще вы, образованные – нас за дураков держите.
Заметно оживившись, зек приподняв голову:
– Сказать по правде, с моей стороны это был откровенный стёб. Я хотел осуществить давнюю мечту марксистов-догматиков об «эквиваленте стоимости» – пущенном на изготовлении нужников. Золотой унитаз с пролетарским дерьмом в нём – что может быть прикольнее?
– Ну и…?
Бессильно уронив голову:
– Я планировал оснастить «золотыми унитазами» Дворец Съездов к очередному партийному мероприятию и гостиницу для иностранцев – мол, пускай срут и завидуют. Но первый экспериментальный образец я поставил у себя дома и, меня неправильно поняв…
– …Посадили?
– Да, ерунда – у Жданова в Ленинграде, как у Маркса за пазухой. Нет, всерьёз посадили меня за то, что я отказался проектировать линкоры для Сталина.
– Почему?
– Потому что знал, что они окажутся бесполезны в этой войне. Мда… Подставил я тогда Андрея Александровича… Хорошенько подставил!
Закурив ещё раз, сделав пару глубоких затяжек, Старшой задумчиво протянул:
– Так вот, оно что… Мой брат Иван погиб в сорок третьем на пляже в Нормандии, когда американцы по нашим из линкоров врезали. Пушки у тех – самый толстый поросёнок без мыла влезет! Слышал, наверное, да?
– Слышал – прорыв танковой армии Телегина на Омаха-бич. Санька это был или Ванька? Способные парнишки.
– Не знаю – просто генерал армии Телегин и всё. Американцы с англичанами приготовились высаживаться, а там уже наши танки. Вот они и, врезали по нашим с досады! Потом, повинились – ошибочка, мол вышла – думали это немцы… Наши им: мы тоже «думали» – да и потопили какой-то «умной» бомбой их «Миссури». Да, что толку? Не только от Ивана – от танка ничего не нашли! Набрали в гроб песочку с того пляжа и отправили через военкомат родным…
Помолчав:
– Я вот и подумал, узнав: а где наши линкоры были? Почему не защитили? Почему не присоединили к Евроазиатскому социалистическому союзу ещё и Англию с Америкой? «Нет у Сталина своих линкоров», – офицеры говорят. А почему? «Сами не знаем, – говорят, – и тебе знать не положено». А оно вот, оказывается как…
Вздохнув:
– Ты только не подумай – я тебя не обвиняю! Кто ж знал, что так получится? Все мы задним местом думаем и задним же умом сильны. Если человек образованный – это не значит, что он умный. Я столько учённых дураков за свой короткий век повидал… Мама не горюй!
Как-то весьма странно смотря ему в глаза, Чмырдяй вдруг неожиданно спросил, назвав по имени:
– Фёдор, как там баб… Наталья Григорьевна – сестра твоя сводная, как поживает?
Уронив от неожиданности сигарету, закашлявшись дымом до слёз в глазах, он не сразу смог ответить:
– Спасибо… Хорошо поживает – в войну санитаркой в госпитале работала, сейчас – снова в домохозяйках.
– А Максим Прокопьевич?
«Значит, всё-таки родственник!».
– Отец мой умер в сорок втором, тогда же – когда и Сашка…
Как об хорошо знакомом:
– Александр, значит, тоже…
– Погиб под Балатоном. Это озеро такое в Венгрии – если не знаешь.
– Отца на шахте задавило?
Старшой удивлённо:
– Какая «шахта»? Отец мой природный пахарь был – это мы все городскими стали. Ну, кроме нашего старшака, конечно… Зимой мобилизовали лошадей из Монголии гнать на мясокомбинат – заблудился в пургу в степи, да замёрз. Мать же, тоже недолго батю с Сашкой пережила: хворая уже была – да и уж больно убивалась по ним. Да тут ещё и я со своим ранением.
Глядя на него, Чмырдяй протянул задумчиво:
– Даже, вот как оно всё обернулось…
Затем, перевёл взгляд на небо и, вновь сказав непонятное, замолчал надолго:
– … Всё-таки существует какая-то предопределённость в этой жизни.
Пока он молчал, Старшой прикурил новую сигарету и, жадно глотая дым – напряжённо думал, ломая в догадках голову:
«С какой стороны родственник? Мать из Оренбуржья – круглая сирота. Со стороны отца…?».