Глава 22Человек из Чернобыля, но вовсе не Сталкер
Уже осенью 1924 года я понял, что перерос сам себя. И не только я.
Город Ульяновск рос и развивался, проблем становилось больше и, они обретали всё новые и новые качества… Ситуация была предреволюционная: «низы» ещё могли жить по-старому — но «верхи» уже начинали испытывать затруднения в управлении ими. Но если в отношении себя — я это отчётливо понимал и предпринимал меры, то местная правящая элита такого печального обстоятельства не осознавала и, в лучшем случае — просто тупо «почивала на лаврах», а в худшем — начинала не по-детски быковать…
В отношении Фрола Изотовича Анисимова, это так называемое «быкование» — выражалось тем, что он начинал ревновать меня к своей власти. Ему почудилось, что я перехватываю у него «рычаги управления». Он, проявляя супер-активную деятельность, начал суетиться — откровенно мешая мне своими распоряжениями, или даже отменяя мои.
Дело не в моём уязвлённом самолюбии!
Как я понял, главное правило джентльменов — «оказанная услуга ничего не стоит», Председателю исполкома хорошо известна — хотя он не учился в их Иттонах да Кембриджах. И даже наши грядущие планы — стали не в счёт. В Ульяновске и его окрестностях на какое-то время установилось «двоевластие»: когда правая рука не ведает — что творит левая.
Как-то раз вскипев как самовар из-за какого-то сущего пустяка, товарищ Анисимов вызвал меня к себе «на ковёр» и даже не предложив сесть, даже не сказав «здрасьте» — накинулся с порога:
— Под меня копаешь, Попович?
— Побойся Маркса, Изотопыч! Если бы я под тебя «копал» — ты бы уже давно слетел из своего председательского кресла.
Ярится, глаза — «в щелочку»:
— Ты что брешешь, собака⁈
— Какая, такая «собака»? Помнишь, не прошло и полгода как — ты свой «гребень» за Троцкого лохматил?
Тот замолк, побледнев слегка даже, а я его фейсом — об его же тэйбл:
— А я помню!
И привёл дословно кое-какие его высказывания, скажем предельно мягко — не красящие главу Волиспокома ВКП(б) перед лицом победившего триумвирата, в лице товарищей Зиновьева, Каменева и Сталина.
— Так, кто ж знал…?
— Я ЗНАЛ!!! И неоднократно тебя предупреждал… Тоже, позабыл, да⁈
Молчит, потом нехотя сквозь зубы:
— Так ить, пронесло же!
— Дизентерией бы тебя в тифозном лагерном бараке «пронесло», — швыряю на стол копии телеграмм, — если бы я от твоего имени, не отправлял нужные телеграммы в Москву…!
Конечно, я несколько преувеличивал: в это время оппозиционеров — ещё не сажали и ещё не скоро сажать-расстреливать будут. Отстранили бы от «руля» и определили на какую-нибудь «безвредную» должность.
— … А теперь уездное и губернское начальство поменялось — а ты усидел. Думаешь, почему? Думаешь, за красивые глазки или вовсе за просто так — тебя снова «порекомендовали» в председатели Ульяновского волисполкома?
Да! Одолев Троцкого, Сталин принялся всюду расставлять своих людей и должность 1-й секретаря Нижегородского губкома ВКП(б) занял Андрей Жданов. Ну а тот уже заменил всех нижестоящих партийных руководителей.
Тот, ещё пытаясь залупаться:
— То сын мой — Ефимка!
Складываю из пальцев известную комбинацию и подношу к председательскому носу:
— Индийскую народную хижину — «фигвам» тебе, Фрол Изотопыч! Сын всегда будет на стороне матери — которую ты бросил ради какой-то сисястой дуры в красной косынке. А как относится к тебе твоя «бывшая» — ты сам прекрасно знаешь.
Насмешливо:
— Да, если по справедливости — ты мне кажный день магарычи должен ставить, что до сих пор на своей «англичанке» по городу ездишь — а не у меня в «шарашке» по бараку катаешься, с «машкой» между ног!
«Англичанка» — автомобиль компании «Роллс-Ройс», за окрашенный серебристой краской капот и посеребренную фурнитуру кузова получивший прозвище «Серебряный призрак» («Silvet Ghost»). Его я привёз Анисимову после последней командировки из Ленинграда и стоил он мне…
Да ладно, чего уж там!
Думал, уважу Фрола Изотовича и будет между нами мир и взаимопонимание до скончания веков — пока смерть не разлучит нас.
А вот посмотри, какая мне неблагодарная падла попалась, а⁈
«Машка» — это такая большая швабра, которой самые «привилегированные» заключённые — моют пол. Впрочем, это я стебался: в Ульяновском ИТЛ — не было никаких бараков.
Обалдевши, недоверчиво:
— Брешешь, ведь… Ну признайся — брешешь же!
— Собака брешет, Фрол Изотопыч! А я только истину тебе глаголю и ничего кроме неё!
Надо признаться, Фрол Изотович не пропил совесть на «корпоративах» волостной партийной верхушки, поэтому пряча от стыда глаза, промямлил:
— Извини, товарищ Свешников… Нашло что-то… Извини ещё раз.
— Да ладно, чего уж там, — без приглашения усаживаясь на стул перед ним и закинув нога на ногу, участливо говорю, — запарился ты, Фрол Изотович, понимаю: вон — похудел, аж весь — почернел от беспрестанных забот-хлопот… Всё ж на тебе — весь наш город и волость с ним: это ж надо — какая ответственность!
— Да, завалили из Центра бумагами, — жалуется, — бюрократы проклятые, передохнуть некогда! Только и знаешь — как отписываешься, отписываешься, отписываешься…
— Ты уж побереги себя — вредно в твоём возрасте так надрываться, Изотыч! С уже подорванным в окопах здоровьем, то.
Сказать по правде, товарищ Анисимов сам себе работы — процентов на восемьдесят пять, создаёт своей бестолковой суетливостью.
Тот, только разводит руками:
— Да, как тут побережёшься? Ты же знаешь наших олухов бестолковых — ничего им доверить нельзя!
Сделав вид, что крепко задумался…
— ЭХ!!! Была, не была — выручу я тебе ещё раз!
Недоумённо на меня пялится.
— Есть у меня на примете один человечек — для себя берёг, но что только для родной Советской Власти не сделаешь — на какие только жертвы не пойдёшь… Забирай!
Как мне доподлинно известно по нашим с ним взаимоотношениям, товарищ Анисимов понятия «Я» и «Советская Власть» — с самых пор установления последней, не отличал и, мою «жертву» с готовностью принял.
В созданном при Ульяновском исправительно-трудовом лагере — по моей инициативе, при поддержке ульяновской общественности и силами могущественного НКВД (не путайте с ужасным ОГПУ — в то время это были совсем различные конторы) «Особом проектно-техническом бюро № 007» (ОСТБ-007), прообразе знаменитых сталинских «шарашек» — я по-прежнему занимал скромную должность технического консультанта и имел решающее слово в подборе «контингента» из осужденных…
По сути же своей, я был здесь «Хозяином» — как меня за глаза называли зэка с чьей-то лёгкой руки.
По инструкции из Москвы подписанной самим Феликсом Дзержинским, Начальник исправительно-трудового лагеря занимался в основном охраной периметра и вопросами «режима» и, в вопросы внутреннего устройства не лез. Тем более уже к осени 1924 года, «ОСТБ-007» не только достигла самоокупаемости, но и давала некоторую — пока ещё довольно скромную прибыль в бюджет родного Наркомата внутренних дел. Получая в конверте из моих рук самую «малую толику» из этой прибыли — начальник ИТЛ дал мне полный карт-бланш и «стучал» «куратору» — в исключительно положительном для меня духе.
Как уже рассказывал, ещё в самом начале при создании «ОСТБ-007», я назначил главой внутренней администрации лагеря зэка Овильянского Илью Михайловича. Это довольно опытно-матёрый хозяйственник и администратор из бывших царских чиновников, к которому — за весь год его пребывания в лагере, у меня никаких претензий не было.
Илья Михайлович за шесть лет Советской Власти — шесть же раз умудрился побывать в «местах не столь отдалённых», но каждый раз после отсидки или амнистирования, его вновь брали на работу в госорганы…
Ибо, «кадровый голод» костлявой рукой — цепко держал большевиков за их лужённую глотку!
Последний раз нашему «герою» — достигшему возраста Кисы Воробьянинова, но в отличии от Остапа Бендера — так и не научившемуся «изымать» деньги не нарушая закон, впаяли за махинации стройматериалами один год. Практически отсидев его, тот — за действительный или мнимый (нет охоты выяснять) побег получил ещё год, с которым и пришёл к нам.
В ноябре 1924 года срок заканчивается и Илья Михайлович крепко чешет свой плешивый сверху череп в моём «лагерном» кабинете:
— На службу то-то меня возьмут, да вот где жить? С комнаты то, меня по суду выселили…
Повздыхав:
— … Как знать, где новую дадут?
Вопреки мной ожидаемому, он не торопится после «звонка» прописаться у нас в Ульяновске, а собирается вернуться в столицу. Однако, у меня на наго кое-какие планы — поэтому отвечаю, со всей серьёзностью:
— Эка печаль! И полугода не пройдёт, как Вы проворуетесь и Вас снова в «казённый дом» определят… Без крыши над головой не останетесь!
Тот, не высказав особой озабоченности на этот счёт:
— Хахаха! Ну, это уж как водится!…Возьмёте меня снова к себе, Серафим Фёдорович?
— С превеликим удовольствием. И даже походатайствую перед пролетарским судом — чтоб Вам пожизненное дали. Хахаха!!!
— Хахаха!!! — но уже несколько напрягся, — … так, ведь нет у нас в Республике пожизненного заключения?
Бросив мимолётный взгляд на сейф, тут же им замеченный и нужным мне образом расцененный, я многозначительно:
— Пока нет! Но народные власти уже призадумываются — чтоб, ввести такое наказание… Специально для рецидивистов.
Шутливо грожу пальцем:
— А Вы у нас — рецидивист, Илья Михайлович… Да ещё какой!
Сперва скиснув, тот тем не менее — хорохорится, не отрывая впрочем взгляда от сейфа с документами:
— С таким «Хозяином» как Вы, Серафим Фёдорович — можно и пожизненно сидеть! Тем более — «жить» то мне осталось… Всего ничего.
«Осталось»… И пятидесяти пяти лет нет: вполне ещё бодрый и жизнерадостный старикан — не пропускающий ни одного «банно-прачечного» дня по скользящему графику и, даже не ленящийся дополнительно заработать подобный «профит». Правда, как мне докладывают — предпочитает оральные ласки и среди «прачек» заслужил прозвище «Лезбиян».