В первом танке с визжащими толчками рвались снаряды сотрясая корпус, гусеницы, скрежеща, подрагивали, и отвратительный, сладковатый запах жареного мяса, смешанный с запахом горевшего масла, распространялся в воздухе.
Значительно дальше первых двух, справа, на самом краю начинающейся балки, вываливал боковой чёрный дым из третьего танка.
«Это я подбил три танка? — тупо подумал Кузнецов, задыхаясь от этого тошнотворного запаха и соображая, как все было, — когда меня ранило? Куда меня ранило? Где Зоя? Она была рядом…».
— Зоя! — позвал он, и его опять затошнило.
— Командир… Миленький!
Она сидела под бруствером, обеими руками рвала окровавленную на животе гимнастёрку, из прорех которой вывались сизые кишки, расстегивала пуговицы на груди, видимо, оглушенная, с закрытыми глазами. Аккуратной шапки не было, длинные русые волосы рассыпались по плечам, по лицу, и она ловила их зубами, прикусывала их, а зубы белели.
— Зоя! — повторил он шепотом и сделал попытку подняться, оторвать непослушное тело от снарядного ящика, от стальных головок гранат, давивших ему в грудь и не мог этого сделать.
Движением головы она откинула прядь, посмотрела на него с преодолением страдания и боли и, отвернулась. Сквозь тягучий звон в ушах он не расслышал звук ее голоса, только заметил, что взгляд ее был направлен на тихо скребущую ногтями землю руку Касымова, вытянутую из-за колеса орудия:
— Командир, миленький, помоги!
— Зоя, — шепотом позвал он и, сплюнув кровь, отдышавшись, сполз со снарядного ящика под бруствер, взял ее двумя руками за плечи с надеждой и бессилием, — Зоя! Зоя, слышишь? Ты ранена? Зоя! Где бинт?
— Ты обещал мне, что не будет больно… — с укоризной прошептала она между мелким вдохом и выдохом, — обманщик… Все вы — обманщики… Мальчики…
Он долго не мог найти слов, потом с натугой выдавил из себя:
— Извини, Зоя…
— Так помоги… Вот здесь, в сумке, немецкий «парабеллум». Мне подарили его давно. Ты понимаешь? Если сюда… Не нужно делать перевязку…
— Ясно, — шепотом проговорил Кузнецов, — о чем ты меня просишь? Ты ошиблась: я не похоронная команда!
Достав из её же санитарной сумки остаток бинта, Кузнецов принялся её неумело перевязывать поверх гимнастёрки, стараясь не дышать смрадом крови и развороченных внутренностей.
«Почему нас не учли этому, почему? — пульсировала в голове мысль, — этому надо учить всех ещё в школе…».
Зоя не сопротивлялась под его руками, сопротивлялись ее глаза — с сузившимися в чёрную точек от боли зрачками, ее сомкнутые искусанные губы под прядями волос. Она вдруг обратной стороной кисти вытерла ему подбородок и, он различил свежую кровь на её руке.
— Господи, — шепотом сказала она, — как мне жаль вас всех, мальчиков…
— Это ерунда — меня оглушило, ударило о ящик, — крикнул он, — Зоя, что с Давлатяном? Что с Чубариковым?
— Чубариков ранен, а Давлатян… В сам начале.
Плохо скрывая невольную радость, Кузнецов:
— Зоя, как Володя? Где он? С ним можно говорить?
— В землянке пехотного санбата. Сейчас нет. Я хотела тебе сказать… Когда он приходит в сознание, все спрашивает, жив ли ты. Вы из одного класса?
— Из одного… Но есть надежда? Он выживет? Куда его ранило?
— Ему досталось больше всех. Не знаю. В голову и в бедро. Если немедленно не вывезти в госпиталь, с ним кончится плохо.
Вдруг, два неправдоподобно чистенько и опрятненько выглядевших человека, как будто из какой-то другой — не этой земной жизни, вбегают на огневую позицию и знакомый голос загнанно переводя дух, выговорил:
— Из штаба полка спрашивают — почему молчит батарея, а он тут с медсестрой…Кузнецов, к орудию!
Он узнал обоих. Это были его комбат Дроздов с наганом в руке и командир взвода управления Голованов. Не закончив перевязки, Кузнецов встал:
— Комбат! Танковая атака на правом фланге отбита. Уцелевшие танки белых прошли левее той высотки и отсюда мы их не достанем.
— Товарищ командир взвода, — взревел тот, — я Вам приказываю: К ОРУДИЮ!!! Голованов, заряжай!
— Комбат! Правильнее было бы отнести уцелевшие огнеприпасы Уханову…
— Пристрелю! К орудию!
— Есть!
Пришлось подчиниться. Накрыв Зою чьей-то шинелью и напоследок ободряюще подмигнув, прильнув снова к уже опостылевшему прицелу, Кузнецов сделал около десятка выстрелов в дым, пока Дроздов, как бы в растерянности не подал команду «прекратить огонь».
Обернувшись, он с изрядной долей сарказма сказал было:
— Надеюсь, хоть в кого-нибудь да по…
Зоя зажмурясь, лежала на боку, свернувшись калачиком, подтянув ноги, будто ей было холодно. Не по-военному изящный «парабеллум» валялся около ее неподвижно круглых поджатых колен и, что-то темно-красное, ужасающее Кузнецова, расплывалось возле ей головы с обезображенным смертью лицом.
И перекошенное, ошеломленное лицо Дроздова, как бы говорящее: «Разве я хотел её смерти?».
После сегодняшнего, как будто вместе с ней умерла часть его:
— Зоя… Что ты, Зоя? Зачем?
Затем, осознав что непоправимое всё же произошло, кровь ударила в голову и обернувшись к комбату, с трудом себя сдерживая чтобы не ударить, он:
— Ты! Ты!! ТЫ!!! Там где ты — там всегда кто-то умирает! Давлатян, Касымов, теперь Зоя!
— Думай, что несёшь, Кузнецов, — но за наган не схватился, как по обыкновению, — приказываю прекратить истерику! На войне всегда кого-нибудь убивают. Возьми себя в руки: ты командир Красной Армии — а не забеременевшая институтка!
— Слышу стреляют — дай думаю загляну, — раздалось вдруг сзади, — глядишь огнеприпасиком разживусь… Мой то, уж давно кончился.
Странно засмеявшись, Уханов с бессмысленной усмешкой опустился на землю около орудия и, так с биноклем на распахнутой гимнастёрке откуда выглядывала тельняшка, уселся отупело уставясь куда-то перед собой.
— Жив? — без особой радости его видеть, спросил Кузнецов, — как там орудие? Расчёт?
— Пуля для меня еще не отлита, — Уханов, приподнявшись на бруствере, на секунду глянул острыми зрачками в глаза Кузнецову, жила на шее, исполосованной струйками пота, набрякла туже, — орудию тоже ничего не сделается — оно железное. А вот расчёт… Остались мы вдвоём с Чибисовым.
Ездовой услышав свою фамилию, на мгновение высунулся из-за внешней стороны бруствер — за которым спрятался видать опасаясь комбата.
— А вы здесь чего не поделили?
Не получив ответа, Уханов внимательно осмотрел разгромленную огневую позицию взвода Давлатяна, изуродованное осколками орудие Чубарикова, особенно задержав взгляд на остывающем теле Зои:
— Жалко девку! Значит, здесь тоже… Все? Мы одни остались, командир?
— Выходит, так, — угрюмо подтвердил Кузнецов.
Дроздов, не к месту оптимистично:
— Ничего! Выведут на переформирование и пополнят.
Вдруг, Чибисов испуганным зайцем перескочил через бруствер и застыв с поднятой к козырьку фуражки рукой:
— Таащ… Там кажется какое-то начальство ходит!
— Что за начальство? Куда «ходит»?
— Прямо к нам!
— Точно! Никак, сюда идут, — подтвердил Уханов высунувшись из-за бруствера, — командарм наш новый вроде… Ну тот, с палочкой.
— Товарищ Бессонов! Всем привести всем себя в порядок, — зашипел Дроздов, оправляя гимнастёрку под ремень, — трупы накрыть чем-нибудь… Быстрее!
— Хочу сейчас пройтись по тем артиллерийским позициям, товарищ Веснин, именно сейчас… Хочу посмотреть, что там осталось… Вот что, возьмите награды, все, что есть тут. Все, что есть, — повторил он, — И передайте Дееву: пусть следует за мной.
Бессонов, на каждом шагу наталкиваясь на то, что вчера еще было батареей полного состава, шел вдоль огневых — мимо срезанных и начисто сметенных, как стальными косами, брустверов, мимо изъязвленных осколками разбитых орудий, мимо земляных нагромождений, черно разъятых пастей воронок, мимо недвижных ещё чадящих нефтяной копотью танков… Мимо разбросанных как попало, ещё не убранных тел погибших бойцов…
Его бойцов!
Дроздов подбежал к группе командиров и, стоя перед Бессоновым навытяжку в наглухо застегнутой, перетянутой портупеей гимнастёрке, тонкий, как струна, четким движением строевика бросил руку к виску:
— Батарея смирно! Товарищ командующий армией…
Положив руку на плечо, остановил:
— Не надо доклада… Всё видел, всё понимаю.
Помолчав, тщательно всё разглядев:
— Значит, ваша батарея подбила вот эти танки?
— Да, товарищ командарм, — Дроздов вытянулся стрункой, — сегодня мы стреляли по танкам, пока у нас оставалось снаряды.
Бессонов, тяжело оперся на палочку, повернулся к Веснину и Дееву:
— Всем ордена «Красного Знамени». Я повторяю: ВСЕМ!!!
И потом, вручая ордена от имени Советской Власти, давшей ему великое и опасное право командовать и решать судьбы десятков тысяч людей, он насилу выговорил:
— Все, что лично могу… Все, что могу… Спасибо за подбитые танки. Это было главное — выбить у них танки. Это было главное… Все, что могу…
И, быстро пошел по ходу сообщения в сторону командного пункта.
— Как в народе говорят: «Всем сёстрам по серьгам», — садясь на станину, беззлобно засмеялся Уханов и полез в свой казалось бездонный вещмешок, — ну что ж, братцы, обмоем ордена, как полагается. Чибисов! Организуй-ка, папаша, нам котелок воды — я там в балке родничок видел.