Глава 30Ролевые игры «18+» и «важнейшее из всех искусств»
Когда Краснощёкова арестовали, Маяковский и чета Брик находились в Берлине. Поэт первым вернулся в Москву и, узнав о новости — сообщил супружеской чете, задержавшейся с оформлением ввоза в СССР купленной мебели, об этом событии.
Рисунок 54. Дружная семейка: В. Маяковский (Щеня), Л. Брик (Киса) и О. Брик (Котик).
Старая любовь не ржавеет и приехав в Москву, семейка Бриков — даже переселилась поближе к «Матросской тишине», где томился в заключении… Эээ… Один из возлюбленных Лили.
«Киса» (Лиля Брик) — была так шокирована приговором, что подумывала об самоубийстве: «Вряд ли я его увижу. Думаю о самоубийстве. Я не хочу жить».«Шеня» (Маяковский) — как обычно ревновал-мучился…
И творил!
Что чувствовал, говорил или делал «Котик» (Осип Брик) — история умалчивает. Возможно, он просто на всё забил и на всех поклал — оберегая душевное здоровье.
Тоже — молодец, с одной стороны.
Всё это было мне известно из скачанной когда-то в далёком будущем книжке про «секс-символ эпохи НЭПа[1]», поэтому я не сильно удивился когда весной 1925 года увидел эту блядс… Извиняюсь — «шведскую семейку» в Ульяновске. Со времени вынесения приговора, они побывали в Париже, на юге Франции и Берлине. Планировали посетить Британию и Штаты, но в страны развитой демократии этот «любовный треугольник» не пустили — заподозрив в коммунистической секс-пропаганде.
Хахаха! В те времена, это у них — «секса не было»!
Мы же в эпоху НЭПа, в этом отношении, как и в области балета — впереди планеты всей. Разве что ещё до бородатых женщин не опустились, до бракосочетаний гомосеков не догадались и до операций по перемене пола — не дошли, по причине полувековой технологической отсталости.
Знать то я знал…
Но то была — «реальная история», над изменением которой я уже изрядно потрудился-постарался.
В «альтернативной истории» же, вернувшись из заграничного турне и не обнаружив Краснощёкова на привычном месте в «Матросской тишине» — семейство Брик и примкнувший к ним Маяковский, видимо решили инкогнито навестить Александра Михайловича в «Ульяновском ИТЛ».
Мной, этот неожиданный и вероломный «ход конём» текущей реальности — был полностью позорно прошляплен.
Они как раз беседовали с портье «Красного трактира», когда я, будучи «в партикулярном платье» — как раз спустился в зал со второго этажа «Красного трактира» и подошёл к стойке. Мои мысли были о чём угодно, кроме этой известной нимфоманке и её дежурных мужьях. Ещё, рассеяно подумал про Маяковского — стоящего ко мне спиной: «Во, какая дылда!», когда обходя его — мой изумлённый взгляд буквально скрестился с изумлённым взглядом «женщины-вамп». Где-то в районе копчика тревожно заныло и, сперва приветливо ей кивнув, а после рассеяно-озадаченно похлопав себя по карманам:
— Кажется, портмоне на крышке фортепиано забыл…
Развернулся и, уже было удрал обратно вверх по лестнице — как «Киса» злобно зашипела:
— Это он! Тот мерзавец! Быдло, хам, плебей, подонок!
Весь присутствующий в этом заведении народ, в полнейшем обалдении оборачивается на меня, как будто впервые увидев.
— Нет, это вовсе не я! — и было ходу.
Однако, не тут-то было:
— Владимир! Он уходит! Ну, что ж, ты⁈ Будь мужчиной!!!
Чувствую тяжесть чьей-то руки на плече, притормозивший мою позорную ретираду и угрюмо-рокочущий бас:
— Постойте-ка, гражданин!
Делать нечего, деваться некуда — разворачиваюсь, надеясь заболтать эту проблему, и:
— ХЛЕСЬ!!!
Щеку ожгло пощёчиной — это мне Маяковский врезал по морде, сука… Гений!
Меньше всего это напоминало средневековый обряд посвящения в рыцари, поэтому пользуясь что стоял на пару ступенек выше — двумя ладошками ему враз по обеим ушам:
— ХЛОП!!!
В глазах изумление и боль, должно быть всемирно известному поэту — по ушам не так часто бьют, чтоб было время привыкнуть. Но, тем не менее — замахивается огромным кулачищем, целя мне прям промеж места расположения предполагаемых «рогов». Я тоже — далеко не промах: готов уклониться и пнуть в промежность — чтоб всенародно любимый поэт слегка остыл, вспомнил что он мужчина — а не женская гигиеническая прокладка и начал соображать более конструктивно…
Но тут пронзительный двойной пронзительный бабский визг: то моя Софья Николаевна — сцепилась в клинче с его «Кисой».
Описывать женский бой без правил — даже моего недюжинного литературного таланта не хватит, поэтому сей момент в творческом бессилии опущу…
«Котик» принял вид ещё более пофигисткий чем был до того, персонал «Красного трактира» и посетители — пребывали в виде выпавшего на дно водоёма осадка, а ни одного милиционера со свистком поблизости не оказалось… Впрочем, как всегда в подобных случаях. Поэтому растаскивать осатаневших баб пришлось нам с Владимиром — в чём мы и преуспели, хотя и с великим трудом.
Если нам с «Щеней» можно было присудить боевую ничью, то в женском — «по очкам» победила всё-таки Лиля Брик. Правда, применив «запрещённый приём», с изрядным ядом обратившись ко мне:
— Извини, я не знала что ты здесь с мамой.
Моя Софья Николаевна расплакалась и убежала наверх: она ужасно комплексовала по поводу нашей с ней разницы в возрасте… Возраста тел, разумеется. Ментально, я был — как бы не вдвое старше её, она это чувствовала и вела себя соответствующе.
Мне за хозяйку «Красного трактира», с коей было проведено так много страстно-жарких ночей — стало обидно, поэтому усугубил:
— Ну и стерва же Вы, Лиля Юрьевна! Жалко, что на «Титанике» Вас не было — когда он утонул.
Вижу, Маяковский — вновь быкует, замахиваясь. Тотчас поднимаю руку с открытой ладонью:
— СТОП!!! Не знаю, как там в Европах — откуда к нам прибыла ваша группа «свингеров», а в нашей тихой провинции — принято устраивать «бой быков» в специально отведённом для этого месте.
Неподалёку, между стадионом и спортгородком — есть довольно укромное местечко, где местные хроноаборигенны выясняют меж собой отношения.
Откровенно надсмехаясь надо мной, басит:
— Не слишком ли хлипко для боя выглядишь, «телец» семимесячный?
Врёт, орясина длинномерная!
«Там» — меня моя мама, как положено — девять месяцев вынашивала, прежде чем благополучно разрешиться от бремени. А «здесь» — я за несколько секунд клонировался, я так думаю. «Телец семисекундный» — ещё куда не шло, но «семимесячный»…
Ты мне ещё за слова ответишь!
Окинув с ног до головы, иронично снизу верх глядя, задиристо выпаливаю:
— Типа — здоровый, что ли? Так, запомни Четвёртый закон Ньютона: чем крупнее шкаф — тем с большим грохотом он падает!
Смотрю, Софья Николаевна мигом проплакавшись, со второго этажа — целит в «секс-символ» из мужниного ружжа:
— Серафим, отойди! Я, счас «бекасом» — из жоп…пы этой шалавы, дуршлаг для нашей кухни сделаю!
Не, ну до чего сексуально выглядит — так бы и «влындил»!
Коль после сегодняшнего жив-здоров останусь — обязательно надо будет разнообразить наши с ней постельные сцены эпизодами с заряженным ружьём.
Тут, та бабка ещё — кухработница, добавляет экстрима:
— Сперва в еёйного ёб…ыря пали, Софьюшка! А эту лахудру я ухватом хвачу — она и окочурится вмиг!
— Этого длинного — Серафим сам из «нагана» застрелит, не сплошает чай!
Не, ну — цирк шапито…
Однако, она точно счас по ней бабахнет самой мелкой дробью вперемежку с самой крупной солью…
Впервые за время наших с ней близких отношений, подражая Климу Крынкину, я грозно прикрикнул:
— Цыц, баба! Убежала на кухню — чугунками греметь! А ты, старая, какого лешего сюда припёрлась с этим дрючком? Брысь за печку — «шептунов» пускать!
В этих заповедных местах сурово-кондовый патриархат — ещё не пал окончательно перед сладко-липкой эмансипацией. Слово мужицкое — что-то ещё стоило и, обе представительницы противоположного пола меня послушались. Правда, Софья Павловна — перед тем как покинуть нас, опасливо:
— Серафимушка! Ты там осторожней с ним — вон какой здоровый…
Несколько излишне бравурно, я:
— Диплодок — куда как здоровее был, да и тот — уж давно вымер.
Часто ей рассказывал про динозавров, сколько в каждом из них было мяса и сколь крупные яйца они несли.
Одним — весь Ульяновск можно было накормить!
Но это я отвлёкся.
Обращаясь к Владимиру Маяковскому:
— Так, что? Схлестнёмся «гребень на гребень» — как меж пацанами водится, иль засцал?
Признаюсь честно — надеялся, что он всё же «засцыт».
Однако, ни фига!
Тем временем на шум спустилось большинство постояльцев гостиницы, немало народу ввалило с улицы, поэта опознали и повсюду послышались сперва шёпотки, а затем и выкрики:
— Это ж — Маяковский… Маяковский! МАЯКОВСКИЙ!!!
Кто-то, взяв меня за рукав, теребит:
— Серафим, Серафим! Это ж — САМ(!!!) Владимир Маяковский!
— И что ж мне теперь? Кровью от восхищения сцать⁈ Подумаешь — какой-то там «Маяковский»… Да, будь он хоть сам Кассиус Клей! А люлей он у меня сегодня огребёт — это однозначно.
Впрочем, прекрасно отдаю себе отчёт что самому «огрести» — вероятности куда как значительно больше. Не знаю, возможно — это у меня синдром Герострата: хоть так — да увековечит своё имя.
Поэт с готовностью и даже с немалым апломбом:
— «Схлестнёмся», коль так настаиваешь! Показывай, где здесь у вас «ристалище».
Народ безмолвствует, куея…
Прям как у самого Пушкина в «Борисе Годунове»!
На «ристалище» прибыли уже в сопровождение внушительной толпы, которую при желании можно было принять за антиправительственную демонстрацию, или даже за начало очередной «апельсиновой» революции в какой-нибудь вэликой аграрной дэржаве. В ней, даже затесалось несколько милиционеров — кои, впрочем, не предпринимали пока никаких активных действий.
Народ, образовавший «круг» терзали самые противоречивые чувства.