С одной стороны — вроде всенародно любимый, всемирно известный поэт…
С другой стороны — «наших бьют»!
Причём большинство делали ставки явно не на меня: уж больно непритязательно я выглядел по сравнению с именитым соперником. Впрочем, в конечном итоге — почти никто не сомневался и, лишь спорили о том — на какой минуте я его пристрелю:
— Счас он его враз — как этот, как его? Как их Дантес — нашего Пушкина!
— Ему, чё? Справка есть — закон не писан! Фрол Изотович пожурит, Абрам Израилевич поругает, Михаил Ефремович — пилюлю какаю даст и как с гуся вода!
Несколько сомневались и спорили насчёт моих бойцовских качеств, что было весьма обидно:
— Этот нашего — соплёй перешибёт!
Но мои шансы, тоже котировались достаточно высоко:
— Скажешь тоже: его железный трактор давил — не задавил! А этот антилигент по любому — жиже машины будет.
В толпе, том и дело интересовались «мухой» — которая нас «укусила» и, самой популярной версией была моя мнимая контузия:
— Апосля того двенадцатидюймового польского фугасу — он на всех как бешенный кидается!
— Мелкий, как блоха — но до чего же лют!
Впрочем, были и варианты: «видоки» — реальные или мнимые, тут же опровергали:
— Да, не — не так всё было… Тот длинный, с вон той шлёндрой к нам приехал, а наш не будь дурак — её за задницу ущипнул.
— Не ущипнул, а хлопнул!
— Погладил всего лишь, да видать — против шерсти.
— Не поймёшь этих баб: бьёшь — не нравится, гладишь — ваще дуреют.
Лиля Брик присутствовала и её фигура — мужикам откровенно не нравилась:
— Эту, штоль? Тьфу… И как только позарился: у его Софьи то — жоп…па ширше. Не иначе, как по темну дело было.
— А ты Графиню вспомни: у той жоп…пы — ваще нет. И тем не менее — женихались, же!
Мечтательно:
— Да… Будь здесь наша Лизавета — мы б уже за упокой этой лярвы самогон пили и блинами закусывали…
Скидываем пиджачки: он — парижского пошива, я — одного не менее искусного, но дюже жадного до денег нижегородского еврея и передаём их «секундантам»:
— Ну… ПОНЕСЛАСЬ!!!
Послышались непрошенные советы Маяковскому:
— Слышь, длинный? Ты его там шибко по голове не бей! Вообще умишком «тронется». Вы то уедите, а нам с ним тут — жить-мучиться.
Тем не менее, первый удар был именно по голове и я его пропустил!
Лишь успел чуток присесть и «пудово-поэтический» кулак — не вбил одним махом мне зубы в глотку, а всего лишь попав в лоб — посадил на оппу. На пару, а может больше секунд — «потерялся» как ёжик в тумане, в котором почему-то летали разноцветные искры и слышался весёлый колокольный звон.
Как сквозь вату, слышу:
— Ну всё — разбегайся народ! Счас он напропалую во все стороны палить начнёт…
Правила джентельменского поединка соблюдались — «лежачего не бить» и, подождав когда я приду в себя, Маяковский подошёл и, протянув широкую — как вяленный лещ ладонь, улыбаясь спросил:
— Может, с тебя достаточно? Извинишься принародно перед Лилией Юрьевной и, на этом закончим сей нелепый инцидент.
Встав, воспользовавшись любезно предоставленной им возможностью, я удивлённо:
— Извиниться? За что? За то, что не наставил вам с «Котиком» рога, хотя мог⁈ Ну, уж нет — продолжим!
Поэт, взбешён презело и буен в неправедном гневе:
— Так, тебе мало⁈ НА!!!
В этот раз я был наготове и поднырнув под атакующую правую руку, обеими руками схватившись за его плечи и подпрыгнув — нанёс сокрушительный удар головой в подбородок. Лязгнули зубы («как бы язык не откусил!», — запоздало) и, на оппе оказался мой противник.
— А наш то, — послышалось сквозь одобрительный гул, — головой работать могёт!
— Помню, мы с кумом-покойничком — быка-семилетку валили, — в ответ, — так после удара балдой меж рогов — тот точь-точь так же, кума и забодал… Царство ему небесное!
Так же, по-джентельменски, подождав когда Маяковский придёт в себя — подхожу и как можно более приязненно улыбаясь, протягиваю руку:
— Может, с тебя достаточно? Извинишься принародно перед мной — за сей нелепый инцидент с пощёчиной и, разойдёмся бортами — как два парохода посреди Миссисипи.
— Извиниться? После того, как ты…
— Что, «как я»?
Что, интересно, она ему такого наговорила про меня?
Ревёт бычарой, вскакивая:
— ПРОДОЛЖИМ!!!
Избежав бурной всесокрушающей лобовой атаки, я «затанцевал» вокруг Маяковского, при любой возможности контратакуя.
Тот, забеспокоился:
— Дерись честно, недоносок!
— Как только подрасту до твоих габаритов — так сразу, сейф с отходами жизнедеятельности!
Неоднократно видел, как бьются-дерутся хроноаборигенны: никакой техники — всё наскоком, да нахрапом. Очень редко попадается хладнокровный и думающий боец.
Далее, поединок продолжился с переменным успехом и обоюдными телесными повреждениями лёгкой тяжести. На его стороне — рост и вес, на моей — молодость и здоровый образ жизни.
Я пропустил зачётный удар в «фанеру» — отчего она выгнулась как мембрана в обратную сторону и обратно выправилась. Как говорится — «на сердце стало очень тяжело». Он проворонил целую серию молниеносных ударов под дых и в печень, отчего побледнел и стал дышать через раз.
От удара в левое плечо — оно онемело, а рука повисла как плеть… Компенсировал пинком подошвой берца под колено, отчего поэт заметно охромел.
Наконец, когда мы с ним оба окривели — обзаведясь почти одинаковыми бланшами под левыми гляделками, я сказал:
— Тебе не кажется, что если мы продолжим — то примем вид египетских мумий?
— Извинись… — тяжело, хрипло дышит.
— Шиш… — я выглядел намного свежее, — мне-то пофиг, а тебе в этом году в Америку ехать.
— … Откуда знаешь?
— «Оттуда»… Будешь дальше быковать — очутишься экспонатом в Нью-Йоркском «Музее естественной истории», а не туристом в отеле «George Washington».
Вижу — и рад бы, да эта «кошма в юбке» — держит его за самое сокровенное:
— Она, не…
— Понимаю. Тогда, предлагаю перевести наш поединок из вульгарного мордобоя в поэтическое состязание. Забьёшь меня рифмой — извинюсь перед Лилией Юрьевной.
Сомневается.
— Тебе важнее ездить или шашечки рисовать?
— Что?
— Тебе надо, чтоб я извинился или просто руками помахать?
Обрадованно-подозрительно:
— Точно извинишься?
На всякий случай, пальцы за спиной «крестиком»:
— Да, чтоб я сдох!
— Условия?
— Каждый день читаем стихи — определённого размера, конечно, которые ещё не публиковались… Не парься — договоримся, об условиях!
Подзадориваю, беря «на слабо»:
— Опять сцышь?
— Согласен!
Он, даже не спросил — что я потребую, в случае выигрыша. По ходу, он меня снова недооценивает. Ну, что ж — один раз ты уже лажанулся, Вован!
— В случае же, если победителем окажусь я…
Взгляд презрительно-снисходительный:
— … Извинюсь, что дал тебе пощёчину.
Усмехаюсь:
— Экая невидаль — мужику по морде получить! Местные, от делать нечего — то и дело друг друга волтузят и, даже не думают каждый раз извиняться.
— Тогда, что ты хочешь?
— Слушай внимательно…
…Когда я сообщил, что хочу — у Владимира Маяковского шары на лоб полезли, а челюсть отпала:
— Ты сумасшедший?
— Нет, всего лишь два раза контуженный. Первый раз — польским фугасом, второй раз — тобой.
Действительно, именно после его удара в лоб — меня как Ньютона после яблока, осенило одной довольно рискованной — но зато многообещающей идеей. Должно быть мои мозговые извилины — сотряслись и в нужную комбинацию сложились.
Ещё одна версия:
— Ты шутишь?
— Никаких шуток! Условия поединка будут официально оформлены у нотариуса, так что не соскочишь.
— …
— Так, что? Соглашаешься или продолжим друг другу «фотки» ретушировать? Кстати, предупреждаю: челюстно-лицевого хирурга в Ульяновске нет. Мне то — пофиг, а вот как ты потом будешь стихи в Америке эмигрантам читать…
Отбросив сомнения, протягивает свою ладонь — широкую, как панцирь камчатского краба:
— Согласен!
Остаток дня ушёл на утрясение условий пари, ещё неделя на создание и приезд специального общественного жюри и прочие организационные вопросы. Позже прослышав, в наш город съехалось множество причастного к поэзии народу, корреспонденты газет — рабкоры и фотокоры, в большинстве своём прикормленные мной. Жилья не хватало и гости города ночевали даже в Волисполкомах ВКП(б) и РКСМ, волостном Совете народных депутатов, в зале Народного суда и, даже в свободных камерах предварительного заключения…
Да, везде!
Лишь в Райотдел НКВД, в собственный кабинет, Абрам Израилевич никого ночевать не пустил — по причине своей зловредной жидовской натуры.
На две недели, Ульяновск стал поэтической столицей России — когда в недавно построенном ульяновском «Дворце культуры и досуга», началась моя поэтическая дуэль с Владимиром Маяковским.
Лиля Брик миловалась в комнате свиданий с Александром Краснощёковым — о чём я своевременно получал самые пикантнейшие подробности, а Маяковский действительно — ревновал, психовал, страдал и творил шедевры. Начав с ещё не законченного «Третьего фронта» — посвящённого Первому всесоюзному съезду учителей, он продолжил «Рабкором», «Немножко утопией», «Двумя маями», а затем ваще — понёс какую-то дикую «отсебятину», не имеющуюся в моём «послезнании».
Я же, особо не заморачивась, шпарил подходящие к эпохе или наскоро переделанные стихи поэтов — творивших гораздо позже, предпочитая Роберта Рождественского — похожего по стилю на стиль стихов соперника. Мне, злые языки приписывали плагиат — но Маяковский подтверждал, что это стихи не его.
Жюри оценивало — является ли прочитанное нами стихами, подходящими к условиям состязания и, тут же корреспонденты наперегонки бежали на почтамп — стремясь передать их в свои редакции первыми.