– Если бы ты, Митенька, был художником, сказал бы: «Еду к Коровину». Сам Константин Алексеевич не смог стать советским художников, а ведь хотел. Не знаю, кто виноват… Но он остался прекрасным русским художником.
Дмитрий не сомневался в её определении: тётушка была, можно сказать, профессиональным искусствоведом. Он только спросил:
– Коровин, кажется, жив?
– Да, обитает в Париже. Но стар, болен. Однако многие его ученики живут и работают в Союзе. И ездят писать в Гурзуф, «к Коровину».
Художник, к которому Дмитрий подошёл, был не молод. Статный, грузный, в пёстрой свободной рубахе с закатанными рукавами и открытым воротом, он крупными мазками касался натянутого холста.
– Разрешите взглянуть? – Дмитрий остановился в нескольких шагах.
– О, прошу! – Художник наигранно-величаво провёл рукой. – На пленере это обычное дело, все проходящие смотрят. Нас это не отвлекает.
Голос у него был мощный, красивый, чуть ироничная улыбка из-под аккуратных усов, весёлый прищур глаз… Он чем-то похож на Викентия Павловича, вдруг понял Дмитрий. Лет на десять помоложе, а так – улыбка, взгляд, усы, зачёсанные на косой пробор чуть редеющие волосы… Вот только дядя пониже и, хотя тоже не худ, но скорее коренастый, чем полный, да и в движениях лёгок.
– Смотрите, – повторил художник. – Мой этюд как раз закончен, последние мазки положил.
Дмитрий не ожидал, что ему так понравится. У кромки моря загорают люди, волна набегает на гальку, на носы лодок – тех самых, от которых он сейчас идёт. И дальше – тропинка тянется по высокому холму, к домику Чехова. А справа, вдали, в море – Адалары…
– Ну как, молодой человек? – чуть склонив голову, художник смотрит заинтересовано.
– Мне очень нравится. – И вдруг, неожиданно для себя, Дмитрий спрашивает: – А нельзя ли купить у вас этот этюд?
– Вы ценитель? – в весёлом удивлении приподнимает бровь художник.
– Я просто люблю пейзажи. Но в моей семье есть истинные ценители живописи.
– Коли так… – Художник колеблется. – А вы здесь отдыхаете?
– Увы, приехал по работе… Дмитрий Кандауров.
– Илья Машков, – ответно представился художник. – А меня сюда тянет постоянно. В своё время был учеником этого прекрасного мастера.
И он повернул голову, слегка кивнув, в сторону виллы «Саламбо». Дмитрий понял: он говорит о Коровине.
– Да, да, – подтвердил Машков. – Константин Алексеевич был мне и учителем, и другом. Чудные дни проводили мы в этом доме, обители света, морского шума, роз…
Он шумно вздохнул и вновь широко улыбнулся Дмитрию:
– Я этот этюд вам дарю, дорогой мой товарищ офицер… Я не ошибся?
– Майор милиции, – кивнул Дмитрий. – Не спрашиваю, как вы догадались. Глаз художника. Не ожидал, но с радостью принимаю.
– А я с радостью дарю. Сейчас подпишу…
Художник тонкой кисточкой поставил в правом углу чёткую подпись «И.Машков».
– Если можно, – попросил Дмитрий, – на обороте напишите дарственную. Елене Романовне Кандауровой…
– Жене, – не спрашивая, а утверждая, кивнул Машков. – С удовольствием!
В номере санатория Дмитрий поставил этюд так, чтоб он скорее просох. Завтра предстояла ему непростая морская прогулка, но сейчас на душе у него было легко. Он знал: Алёна будет рада подарку.
Глава 12
Наверное с берега казалось, что баркас летит, скользит по волне сам собой. Море и правда было спокойным, по-утреннему умиротворённым. Но сидящие в паруснике всё же ощущали качку. Только не Василь Шурпенко, который ловко перебрасывал брус от борта к борту, приговаривая:
– Э, нет, друг-приятель, нам туда не надо! Ты упрямый, а я ещё больше. Вот, поймал! Веди нас к Белым Камням!
Это он переговаривался с ветром, который в этот день был не совсем попутным. Рыбак ещё на берегу объяснил своим пассажирам:
– Так сидеть и ждать у моря погоды – последнее дело. Ветер, он завсегда с норовом. Но мы знаем, как его поймать в парус и заставить работать.
И точно – баркас быстро приближался к Адаларам, уже было видно, что это не просто скалы, торчащие из морских глубин, а два небольших острова. Один, побольше, с причудливыми обрывистыми скалами, покрытыми водорослями. Второй, метров в сорока осторонь, более приветливый: пологие холмы, бухты.
– Здесь, – мотнул головой рыбак, – до революции ресторан был, «Венеция» назывался. Я ещё молодой, неженатый, возил сюда господ развлекаться.
Из материалов дела Кандауров знал, что «Краузе» у Адаларов не причаливал: с берега видели, как он обошёл скалы и стал удаляться влево.
– Вы, Василий Самсонович, небось прикидывали, что могло случиться? Давайте попробуем вместе построить версию.
Лейтенант Кирьянов хотел сказать, что все предположения уже описаны в деле, но промолчал. Конечно, с живым свидетелем это обсудить лучше.
– Всего не передумаешь, – философски ответил рыбак. – Волна могла лодку перевернуть, или ветер так рвануть, что брусом по голове бедолагу стукнуло. Или, как говорится, в пучину вод затянуть. Это там, где течения разные схлёстываются. Он ведь как раз к мысу Монастырскому повернул, а там и летом-то знать фарватер надо, а уж зимой… Ну а дальше – я так представляю, – течение уже пустую лодку протащило за скалу Медвежье Ухо и кинуло в Ташир-Лиман.
Да, Кандауров помнил, что побитый баркас нашли как раз в бухте Ташир-Лиман. Тогда, будучи уверенны в личности «австрийского коммуниста», розыскники рассуждали приблизительно так же, как и сейчас Шурпенко. Но при новых обстоятельствах…
– Давайте-ка и мы в Ташир-Лимане причалим, – кивнул Кандауров. – Не сложно это?
– Причалим, – уверенно согласился рыбак, и вновь ловко перебросил брус к другому борту.
Издали, с моря, легендарная Аю-Даг – Медведь-Гора, – казалось, опускается к воде полого, ровной береговой полосой. Когда же они подошли ближе, Дмитрий увидел крутые скалистые обрывы, острые каменные уступы, маленькие, недоступные бухточки между ними. Мрачная и суровая картина. Но вот открылась довольно большая бухта с окатанными морем валунами серо-розоватого, фиолетового цвета. Рыбак пару раз выправил парус и загнал баркас на пологое место берега.
– Вот она, Ташир-Лиман.
Кандауров и Кирьянов прошлись по бухте, осмотрелись.
– Значит, здесь… – протянул Дмитрий. Запрокинул голову. – Круто, однако. Но, кажется мне, подняться можно. А?
– Точно, – кивнул Кирьянов. – И вообще здесь полно разных старинных троп, даже дорог. Когда-то контрабандисты ходили, да и местные жители.
– Здесь живут? – удивился Дмитрий.
– На Аю-Даге есть два поселения, татарских. Одно как раз почти над этой бухтой.
– Вот как… – Дмитрий думал недолго. – Тогда пошли. Только как станем потом спускаться? Это труднее.
– А зачем? – весело пожал плечами лейтенант. – Я потом вас выведу верхом прямо к лагерю Артек. А вы думаете, почему именно меня с вами послали? Я же местный парень, родился и вырос в Ай-Даниль, это село совсем рядом. А какой здешний мальчишка не лазил по Медведь-Горе?
– Отлично! – Дмитрий улыбнулся совсем молодому, двадцатитрёхлетнему парню, русоволосому, гибкому, в синей футболке и спортивных брюках. Он и сам одет был почти так же – собирались ведь на морскую прогулку, но для похода в горы эта одежда тоже подходила. – Тогда отпустим нашего капитана.
Через пять минут они оба помахали руками отчалившему баркасу, и Кандауров сказал:
– Ну, Миша, веди.
Сначала пришлось преодолевать участок голых камней, но скоро они вышли на травянистую почву, а ещё через время Кирьянов, шедший впереди, крикнул:
– Ну вот и тропа. Теперь живём!
Подниматься вверх стало заметно легче: тропа петляла, «выбирая» более пологий путь. На первой попавшейся поляне они передохнули, и Дмитрий впервые по-настоящему огляделся вокруг. Высокая трава, казалось, звенела от пронизывающего солнца и небольшого ветерка, пестрела жёлтыми и синими цветами. Но дальше начинался густой тенистый лес. Было уже не так круто, и Дмитрий продолжал с любопытством рассматривать необычные растения. Вот небольшое дерево: гладкая кораллово-красная кора, листья, как у фикуса, гроздь плодов – круглые игольчатые шарики, красные, жёлтые, оранжевые. Ну просто ёлочные игрушки! Он оглянулся на Мишу, и тот пояснил:
– Земляничное дерево. Вечнозелёное. Можно сказать, редкость.
И дальше показывал: иглица понтийская, ладанник крымский…
– Его ещё «скальной розой» называют, – сказал, указывая на сероватый кустарник с густым опушением. – Цветки у него на шиповник похожи. Жаль, отцвёл уже, а то они такие красивые, розовые, пурпурные, пахнут нежно. Вот, уже коробочки образовываются. Из них смолу ароматическую добывают, тот самый ладан…
Подъём внезапно кончился, они вышли на обширный горный луг, здесь паслась небольшая отара овец. В их сторону побежал с лаем пёс, следом шёл, с посохом наперевес, невысокий пастух-татарин.
– Селям алейкум, абай, – поздоровался лейтенант. – Мы – в посёлок. Бригадир там?
Пастух ответил по-татарски, кивая головой, потом что-то спросил. Кирьянов легко и свободно тоже ответил ему.
– Пошли, товарищ майор, тут рядом.
– Свободно говоришь на крымско-татарском? – не без удивления спросил Кандауров.
Миша засмеялся.
– Так у нас в Ай-Даниль татарских домов больше, чем русских. С рождения понимаем друг друга. Вообще-то посёлок мой старинный, и генуэзцы, вроде, были в нём, и греки. Русский монастырь святого Даниила, говорят старики наши, когда-то там стоял, оттого и название пошло. Не знаю насчёт монастыря, а имение графа Воронцова точно было. Но уже тогда татары всё больше Крым заселяли. Но заметьте, товарищ майор, почти не перемешивались – семей смешанных ни те, ни другие не одобряли.
– Сохраняли этническую целостность, – улыбнулся Кандауров.
– Точно! Но это раньше, а сейчас у нас интернационализм. Мы ведь все советские, правильно? У меня друг на татарочке женился – такая красавица! Да они вообще симпатичные и хорошие девчонки… Вот, уже пришли.