Потаповых проверили осторожно, не напрямую. Нельзя было спугнуть, если виновны. Не стоило порочить, если ни в чём не замешаны. Биография Петра Степановича Потапова была, можно сказать, героическая и трудовая. Он был из семьи потомственных фельдшеров, и сам ещё до Первой мировой окончил школу фельдшеров. С началом военных действий был при лазаретах, выхаживал раненных, в Гражданскую стал красноармейцем и также спасал раненных. В начале 20-го года, прямо с фронта, был отправлен учиться в Харьковскую медицинскую академию. Выбрал специализацию окулиста и успел пройти практику у профессора, глазного хирурга Леонарда Леопольдовича Гиршмана, основателя знаменитой Харьковской Глазной клиники. Много лет работал в городской больнице окулистом, пока не получил новую должность в поликлинике тракторного завода.
О семье Потаповых расспросили новоиспечённых молодожёнов – Фёдора и Антонину Глушко. Со слов сына Дмитрий Кандауров знал, что эта девушка – Тоня, – лучшая подруга Ани Потаповой, знает её с детских лет, часто бывала у Потаповых. Разговор состоялся в партийном комитете швейной фабрики. С ребятами говорили достаточно откровенно. Ведь Фёдор в недавнем – пограничник-дальневосточник. В тридцать пятом году служил на заставе Волынка. Именно там произошёл в октябре бой с японским отрядом, тайно перешедшим границу. Погиб командир, были ранения у бойцов, в том числе и у Глушко, но японцев разбили. Теперь молодой коммунист Фёдор Глушко работал мастером в цехе, учился заочно в институте. Его жена – комсомолка, стахановка… Конечно, они поняли, что их расспрашивают не просто так, но вопросов не задавали. От Антонины узнали историю знакомства Гюнтера Хартмана с Потаповыми. Антонина хорошо помнила – Аня ей рассказывала. Австриец получил на стройке травму глаза, пришёл в городскую больницу, как раз дежурство в отделении скорой помощи было у доктора Потапова. Тот прописал лечение, назначил через три дня прийти на осмотр. А дома рассказал жене и дочери о пациенте, который ему очень понравился. У них, оказывается, завязался интересный разговор, Хартман рассказал немного о себе, о гестаповских застенках, пытках… Аня, на которую всё услышанное произвело сильное впечатление, через три дня зашла к отцу на работу – словно бы случайно, возвращаясь после лекций. Так и познакомилась с Гюнтером. Он уже тогда, сразу провёл её домой… Тоня была убеждена: любовь девушки и австрийского коммуниста была взаимной.
Что ж, на первый взгляд знакомство выглядело случайным, непреднамеренным. Но ни Кандауров, ни Троянец не верили в случайность именно этой ситуации. А тем более – Петрусенко.
– Хартману нужны были люди, живущие в этом подъезде. Знакомство с ними давало хороший повод приходить туда. А уж тем более, ухаживание за девушкой.
– Но для чего? – Дмитрий пожал плечами. – Контролировать? Входить в подземелье? Может быть, конечно… Но зачем такой риск?
– О чём раздумывать, Митя! Чем всё кончилось?
– Точно, Викентий Павлович! – Троянец даже пальцами прищёлкнул. – Ящики спокойно и незаметно вывезли. Во время переезда. Когда этот Гюнтер познакомился с Потаповыми?
– В мае. – Дмитрий тоже всё понял. – Думаю, в мае они уже знали, что получают квартиру, будут перебираться.
– Вот и ответ. А из него напрашивается такой вывод… – Петрусенко сделал интригующую паузу. Однако все молчали, и он продолжил сам. – Ящики с тротилом, скорей всего, лежали там давно. Может быть даже очень давно.
– Значит, кто-то должен был это знать. И о катакомбах. Тот, кто рассказал Хартману. – Троянец покачал головой. – Значит, есть у резидента здесь агентура. Только ли бандиты?
– А теперь тротил понадобился! Выходит, уже с мая, если не раньше, разрабатывалась крупная диверсия. А мы теперь не знаем, где взрывчатка. И когда её пустят в ход!
– Не горячись, Митрий, – остановил Кандаурова Троянец. – За Хартманом следим. Но брать его нельзя. Сам понимаешь: другие нити оборвутся. Да и может просто ничего не сказать. Абвер готовит своих агентов отлично, отбирает людей верных и стойких. Идейных фашистов, одним словом… Значит, с Потаповых подозрение снимаем? Как, Викентий Павлович?
– Думаю, эти люди совершенно ни при чём… Но я всё же встречусь с доктором, чтоб составить мнение. Он уже работает в поликлинике тракторного завода, а я узнавал: к ней прикреплены и работники типографии, где набирается заводская газета. Думаю, за полиграфиста я сойду. Пожалуюсь на зрение – всё-таки с мелкими шрифтами работаю…
Глава 16
В Главном управлении НКВД решили: харьковское УГРО вышло на немецкого агента, ему и продолжать вести дело. По своим каналам столичный департамент постарался выяснить всё возможное о Хартмане. Это оказалось трудно. Среди антифашистов, живших в Союзе, не было тех, кто лично знал Гюнтера Хартмана до эмиграции. Найти его соратников в Австрии и Германии было невозможно. Даже если кто-то и оставался в подполье, как в гитлеровском вермахте можно было добраться до них? Да и были ли они? Кто не погиб, не расстрелян, – в тюрьмах и концлагерях. Известно, что и сам Хартман в тридцать шестом оказался в концлагере Дахау. За полгода до этого он, один из активных коммунистов Австрии, был послан в Мюнхен, в антифашистское подполье, но оно вскоре было разгромлено. Хартмана не расстреляли, как почти всех подпольщиков, может быть потому, что он был австриец. С другими заключёнными, проходившими в концлагере «процесс перевоспитания», Гюнтер работал в химических цехах концерна «ИГ Фарбениндустри». Это там, где разрабатывались и производились удушающие газы, взрывчатые вещества… Оттуда он бежал. Считалось, что побег ему устроили соратники по подполью, но теперь таковых найти не удалось. Появление Краузе, похоже, оказалось неожиданностью.
– Эх, и зачем ему вздумалось звонить, предупреждать друга Гюнтера о приезде! Нагрянул бы неожиданно!
– Во всём, Гриша, есть две стороны, – не поддержал Зарудного Кандауров. – Так мы узнали, что агент связан с Брысём. Звонок тоже оказался для него сюрпризом, вот и пришлось обращаться за помощью к бандитам. Об их главаре кое-что уже мы знаем.
Дмитрий имел в виду сведения, которые сумел выяснить лейтенант Качура – интересные и несколько неожиданные. Виктору Качуре было поручено заняться конкретно домом на улице Коцарской. Честно говоря, значительных результатов никто не ожидал. Однако молодой лейтенант решил поискать людей, лично знавших итальянского архитектора. А вдруг что-то прояснится… В самом доме все жильцы, понятное дело, были новые – раньше весь дом принадлежал только итальянцу и его семье. Но рядом стояли два дома из бывших «доходных». Там Качура и стал искать старожилов. Ему подсказали: есть тут старушка из «бывших», каждый день гуляет со своей собачкой в близком сквере. Виктор и в самом деле нашёл её там днём, на тихих аллеях, и они хорошо поговорили. Вера Афанасьевна, худенькая, энергичная женщина лет шестидесяти, жила в соседнем доме от «особняка итальянца». Сама рассказала, что до революции там же, в этом доме, она арендовала целый этаж. И жила там, и содержала мастерскую по плетению кружев.
– Это, молодой человек, очень тонкая работа, и только ручная. Ни одна машина не сделает вологодское, ирландское или брюггское кружево! А мне это умение от матери и бабушки досталось. Я овдовела рано, надо было сына вырастить, вот я и держала пятерых мастериц. От мужа-покойника небольшой капитал остался, но в основном зарабатывала сама. Клиентов было много, дамы все обеспеченные, ценили мои кружева. Я ведь и сама работала – узоры придумывала, плела. И ведь советская власть не посчитала меня мироедкой, даже жильё мне оставила там же. Правда, не весь этаж, комнату…
Они сидели на скамье, в тени большого ясеня, собачонка Веры Афанасьевны смирно пристроилась у её ног, дремала. Тоже старенькая была. Лейтенант внимательно слушал женщину, не останавливал её воспоминаний. Гораздо проще вести нужный разговор с человеком, если тот выговорится, доверчиво откроется перед тобой. А Вера Афанасьевна рассказывала о единственном сыне – ясно, что он был её гордостью. В двадцатые годы в Харьковском университете хранилась экспозиция Херсонесского археологического музея: её вывезли сюда из Крыма ещё в Первую мировую войну. Костя, сын, как-то попал на выставку – экспонаты время от времени выставлялись, – и очень увлёкся. Поступил на исторический факультет, стал ездить в Херсонес на раскопки с группами археологов. А сейчас он сам уже археолог, руководит раскопками, курирует студентов, пишет книги…
Вера Афанасьевна тихонько засмеялась, что-то вспомнил, Качура чуть склонился к ней – мол, я слушаю, – и она поделилась:
– Вот вы спрашивали про итальянца, который был нашим соседом. Тогда ещё, давно… У него во дворе дома стояли статуи красивые, теперь только одна осталась…
Лейтенант уже знал, что итальянский архитектор в личном саду при доме установил уменьшенные копии известных мировых шедевров: Артемида с оленем, Лаокоон с сыновьями, обвитые змеями, Мальчик, вынимающий из ступни занозу, Дискобол и Крылатая богиня Ника. Сейчас осталась только Ника, но и у неё одно крыло было наполовину отбито. Об этих скульптурах было упомянуто в архивных документах, да и люди рассказывали. Вот теперь Вера Афанасьевна вспомнила.
– Костик мой всё пробирался в этот сад, лазил через забор, так ему статуи эти нравились. Он уже тогда чувствовал, что эта античность – его призвание…
Старушка с такой гордостью и старанием выговорила слово «античность», что Виктор улыбнулся. Ясное дело: коль сын – археолог, мать теперь знает подобные названия. Но тут же встрепенулся: Вара Афанасьевна сказала:
– А камердинер итальянца гонял его, воришкой обзывал и ко мне приходил жаловаться! Глупый и злой человек был.
– Камердинер архитектора Фарнезе, вы сказали? А помните, кто таков? Фамилию, или куда делся? Здесь не живёт поблизости?
Одно из его заданий было: попробовать найти кого-то из слуг итальянца.
– Помню, – кивнула головой собеседница. – Барысьев его фамилия. Я бы, может, и не запомнила, да он всегда на мальчишек кричал «Брысь! Брысь!» Я ещё тогда сыну говорила: какая фамилия, так и кричит. Похоже очень.