Тяжелый удар сшиб с ног, выбив из дурмана. Ничего не понимающий, он покатился по слизкой грязи, но его подхватили чьи-то крепкие руки. В самое ухо дохнул знакомый голос:
– Тише! Эк тебя скрючило. Сдурел без бабы-то? Да стой ты!
Его встряхнули как котенка. Усатое лицо всплыло в поле зрения – он этого человека знал и даже уважал и любил, но никак не мог вспомнить, кто это.
– Пусти! – слабо потребовал он. – Пусти к ней! Может, в беду попала? Надо помочь. Она ведь меня так ждала, так ждала!
– Ага, ждала, как же. – Усатый крепыш оттолкнул его, так что Ратгой обидно сел на задницу, а затем гнилой веткой швырнул прямо в прекрасное лицо девы. – Прочь пошла, шалашовка болотная! С ребятенком я, видишь? Он от голой сиськи голову теряет напрочь, только мычать может.
На груди мужика раскачивался светящийся мертвенным голубоватым светом медальон, при взгляде на который Ратгой почувствовал, как загудела голова, да так, что он не удержал стона. Деву свечение ослепило, и, не желая его терпеть, она отвернула свою прекрасную голову.
– Поднимайся! – рявкнул мужик.
– Не могу, – прохрипел Ратгой.
– Вставай, язви тебя черти! – рыкнул мучитель и дал зубодробительную пощечину. – Вот тебе гостинец, угощайся. А вот еще!
– Хватит, дядько Лисослав! – вырвалось после очередной.
– Ну вот, другое дело, – обрадованно откликнулся Лис. – Бегом – к остальным! Слышишь, плеск какой?
– Не уходи, мой герой! Рабой твоей буду, только не уходи! – взмолилась нежить, понимая, что добыча ускользает. – Сруби ты этому старому пню башку и ступай ко мне! Мы будем счастливы. Вечно!
– Лиса! – рыкнул боярин, толчками гоня перед собой квелого гридня. – Куси тварь!
В ночном воздухе свистнуло – прекрасная дева, дрогнув, пала, ткнувшись царственно-красивой головой в берег болотного островка: из каждого глаза у нее торчало по стреле. Вздрогнуло и оборвалось в груди у молодого витязя, его скрючило и вырвало желчью. Он бы упал, но Лис заботливо поддержал.
– Так, парень, так. Уже лучше и проще.
– Срань! – Ратгой обрел дар речи. Его мутило, но далеко не так, как минуту назад. – Дерьмо!
– Еще бы! – участливо подтвердил десятник. – Ужинал бы сегодня болотный Нечистый твоей молодой печенкой.
На груди пыхнул холодом медальон. Со стороны берега раздались многочисленные вопли и шипение – оглянувшись через плечо, Лис увидел не менее десятка болотниц, схожих с убитой. Больше не пряча своего нечистого естества, они выли и рыдали над сраженной, скаля длинные рыбьи зубы, и сыпали рыгочущие, квакающие, но вполне различимые проклятия.
– Медальон! Пророчество! – слышалось вслед. – Рви-и!
– Лиса! Куси! В душу мать – ишь как припекло стервам!
Засвистели стрелы: рядом с первой легли еще трое, прежде чем остальные с громким плеском ушли в болотный туман, махнув на прощание мускулистыми сомьими хвостами.
Пологий склон вершины острова поднимался длинным языком над его частью – именно в эту естественную выбоину втерлась гридь, построившись для боя. В верхней точке, над ними, на косе горел яркий костер, у которого осталась лишь степнячка с несколькими колчанами стрел. Остальные, прикрытые естественными складками суши с флангов и тыла, выстроили стену щитов. Десятник силой втащил ослабевшего гридня внутрь строя.
– Кажись, всё? – предположил Барсук, прислушиваясь к отдаленным воплям болотниц. – Ушли? Ратка! Чуть не пропало бабино трепало?
– Пошел ты, – отмахнулся от гогочущего друга Ратмир. – Меня даже нечистые бабы любят, в отличие от иных.
– Что ты имеешь в виду? – насупился гридь.
– Сидит белка на суку, кажет дырку барсуку: «Накось-выкусь, барсучок, – хрен запрыгнешь на сучок!»
Глаза Бразда подернулись дурной кровью, а кулаки сжались, но десятник опередил расправу.
– А ну к такой-то матери, заткнись, придурь! Срамоту вспомнил? Нашел чем гордиться? Сколько говорить: Тьма всегда лжет?! Так какого рожна?
– Сам не понимаю.
– Не понимает он, – проворчал Ратмир, из мрачной темени впадины. – Срамота, да и только! С каких пор в Турове ратный пояс раздают таким глупым щенкам, как вы?
– Ну не все ж старикам службу ладить?
– Так-то ты ее ладишь? А потом бегай, десятский, спасай? Баба нужна дома, чтоб любила и ждала. Дома! Не блукать по блудницам. Оттого уд сохнет и душа чернит!
– Прости, старшой, – повинился молодой гридь. – Не знаю, как вышло, – захотел глянуть, а она возьми и покажи мне всякое.
– А ты и буркала в стыдобу влупил? – покачал головой десятник. – В следующий раз меня рядом может и не быть. Иди к костру, дурень. Бразд – с ним.
Могучий гридень коротко ткнул кулачищем Ратгою под дых, отчего того скрючило и он непременно б упал, но Барсук сам заботливо поддержал ослабевшего за плечи.
– Забыли? – осведомился молодой богатырь.
– Забыли, – откашлявшись, подтвердил Ратгой. – Прости, братка.
– Тихо! – Лис властно поднял руку, прислушиваясь.
В ночной тиши звенели комары, уже успевшие к весне проснуться и проголодаться по кровушке.
– Вроде тихо? – непонимающе пожал плечами Ратмир.
– А где твои? – Боярин окинул взглядом собравшихся – троих из компании Ратмира не было, лишь отрок робко жался, прикрывшись щитом. Ратмир пожал плечами:
– За хворостом ушли.
Медальон на груди Лисослава вновь мелодично и протяжно загудел, осветив полумрак впадины призрачным светом.
– Кажись, не все, – покачал головой десятник.
– Болотницы обиделись? – предположил Ратгой. – Они, конечно, нежить, но все ж бабы. Могут.
– Дурень! Много ты разбираешься? – Десятник досадливо скривился. – Лиса! Две с огнем – в кромку берега!
Две стрелы с подожженной паклей юркнули в сторону берега.
– Ох, мать! – просипел Лис. – Еще! Поджигай ветвь!
То, что он увидел, на мгновение заставило желудок по-недоброму ухнуть к ногам, а сердце подпрыгнуть к горлу. Подожженная ветвь, брошенная не по-женски сильной рукой, наконец осветила самую кромку берега на достаточное время, чтобы увидели все.
– Стена щитов! Быстро! – крикнул десятник.
Мгновение – и земляную выбоину перегородил правильный строй гридней, наставя копья во мрак. Словно страшный сон, словно дурное видение, словно выдумка больного разума, жуткие видом, странные существа медленно ковыляли от берега к ним. Их было сложно назвать людьми, хотя, без сомнений, судя по рванине одежды, когда-то они ими были. Они скорее походили на поломанных, неуклюжих кукол, разбухших и покалеченных, с изгрызенной плотью, без страха бредущих к стене щитов. Да они и не могли знать, что такое страх – поднятые чужой волей, они просто шли туда, куда указывал хозяин, готовые разорвать в клочья каждое живое существо, оказавшееся у них на пути. Яркий свет костра тварям тьмы не нравился – они хрипели и выли, закрываясь клешнями-отростками, но упрямо шли вперед.
– Дер-рьмо! – просипел Ратмир и глянул на Лисослава. – Надеюсь, успели помолиться? Потому что, видать, сегодня будем пить пиво на другом Свете. Со Святославом за одним столом.
Опытные воины, не раз и не два бывавшие в жарких сечах и сшибках, стушевались, неверяще уставившись на наползающее полчище. Даже десятник пришибленно замер: на глаз тварей было никак не меньше сотни.
– Осподи! Спаси и сохрани. Вручаю в руки Твои душу свою, а тело…
– Прекратить! – рыкнул очнувшийся Лис. – Никто не смеет умирать, пока не позволю! Лиса! Найди шептунью, что их подняла! Гридь – к бою! Не страшно! Второй ряд – бей! Первый ряд – бей!
В надвигающихся мертвяков сыпануло сулицами – тяжелые дротики сшибали с ног, опрокидывая пораженных на идущих следом. Мертвяки были бесхитростны – те, кому копье попало в голову, оставались лежать, извиваясь под топчущими их ногами в последней агонии, но уцелевшие не замечали потерь. Первые твари уже добрались до щитов воинов, царапая и грызя эту деревянную преграду на пути к такому вожделенному теплому мясу. И падали под короткими молниями ратной стали.
– С Богом, – отмолвил десятник, когда мертвяки волной накатили на щиты.
Мертвяки дружно взвыли – и последние шаги преодолели бегом, намереваясь сокрушить строй всею массой.
Тяжко. Тяжело даже гридням держать кромешную тяжесть разогнавшихся тараном мертвяков. Спасает, что в плотном строю ряда спинами упираются в земляную насыпь. Крепежный ремень большого щита скользит в потной руке под ударами, но упустить его – верная гибель, кольчуга не сможет спасать вечно – нежить все равно вгрызется в лицо, а там – поминай как звали! Твоя гибель – это брешь, шанс на прорыв строя и гибель побратимов, и потому даже смертельно раненные будут биться. Держишь щит с мрачной решимостью, закостеневшей от тупой боли шуйцей, чувствуя, как в спину давят щиты таких же, как ты, не давая ни упасть, ни увернуться. Рычащий, пускающий слюну от вожделения мертвяк так же напирает на своих передних, они стиснуты, как и ты, в монолитного, многорукого зверя, которому противостоит сейчас другой рычащий от натуги зверь под названием «строй». Здесь нет места одиночке – выскочившего из строя дурака порвут в куски в несколько дюжин рук, запихают в жадные клокочущие рыком глотки, будь ты хоть трижды берсерк или ульфхеднар. Строй – это спасение, только плечо побратима, затянутое в кольчужную сетку, как и твое, – надежда на благоприятный исход. Каков он может быть в такой грызне? Только уцелеть. Только жизнь может быть удачей, и она, клятая стерва, сейчас балансирует на кромке меча – твоего и побратима. Сейчас в строю всё – общее, и всё тут – самое важное. Есть только живые и есть мертвые, которые хотят вас сожрать. Все остальное – пустое. Копья заднего ряда мелькают без перерыва, а болотники, стиснутые со всех сторон, не могут увернуться от разящих ударов. Это дело лишь времени, лишь крепости духа и твердости руки. Остается лишь уповать на везение, на щиты, на то, что успеешь подставить шлем под удар, который не пробить даже самой когтистой лапе. Правая рука, высоко поднятая над щитом, также не знает устали, разит одутловатые морды утопленников прежде, чем они доберутся до тебя. Прямо перед тобой остекленевшие, мертвые глаза сраженного болотного упыря – он убит в самом начале столкновения, с такой дырой в черепе не живут даже мертвяки, но он не может упасть, стиснутый щитами и беснующейся толпой мертвых со всех сторон. В тяжелом колыхании рядов иные убитые оседают на землю, под ноги, которые их беспощадно топчут, превращая в смердящее месиво. Нет времени для жалости! Отбить атаку, выдержать строй, не прогнуться и не поломать слаженного многорукого братства, разящего врага. Кровь стучит в висках от напряжения, кровь хлещет фонтаном откуда-то сбоку – то упырь, пробитый тремя копьями, с надрубленной головой, вытянувшись, таки достал новгородского отрока когтистой лапой, вырвав горло напрочь. В следующее мгновение его череп взрывается фонтаном слизи и крошками костей – Ратмир с руганью отдергивает булаву. Неуклюже выдергиваешь меч из стонущего то ли от боли, то ли от тоски мертвяка, молясь всем богам, каких знаешь, чтобы так же, как и недавно отрока, узловатая лапа не поймала уже твоего горла. Видят боги, в этом везет, хотя вон тот одноглазый без нижней челюсти честно пытался, но удар его лапы сбил в сторону древком копья твой побратим из второго ряда – дай Бог ему здоровой и обильной жизни! Ты цел, мелкие ушибы не в счет, а вот твой враг тяжело ранен: черная кровь хлещет ключом из того места, где когда-то был глаз. Враг беспомощно урчит, копье порвало какую-то важную часть мозга, но не убило, а лишь обездвижило. Безучастный ко всему, он лишь прот