яжно стонет, когда его собратья рвут его гнилую плоть, в попытке убрать препятствие, мешающее добраться до свежей крови. Надо бы добить, но за тебя это делает гридень второго ряда, обрушив на голову разрываемой живьем нежити норвегскую секиру. Вновь кто-то орет, рычит, вновь мелькают копья и руки, и думаешь, что этому не будет конца.
Воя учат подолгу вести бой, позволяя себе лишь небольшие перерывы. Сражаться весь день кряду – но можно ли выдержать ад так долго? Поднятую руку с зажатым мечом уже не раз цепляли чьи-то когти, но доброе железо кольчуги спасало. Клинок окончательно застрял в чьем-то черепе, на щит навалился гнилец – клацая зубами, он тянет зловонную пасть к лицу, хрипло ревя от вожделения. Ты стиснут настолько, что правая рука, уже бросившая меч, лишь с трудом елозит по наборному поясу в попытке достать нож. Хрипящая пасть, полная гнилых зубов, раскрылась перед глазами плотоядным оскалом – десятник боднул головой, защищенной шлемом, прямо в нее. Тварь дернулась, удивленно булькнув, в стороны, на щит и шлем, брызнули смердящие потоки черной клейкой крови, и это отвратительнее смерти. Мертвец, хрюкнув, отдернул голову, а рука наконец смогла нащупать рукоять кинжала.
– Давай, мразь!
Следующий рывок твари он поймал кинжалом в гнилой глаз. Медальон гудел и подрагивал, сияние усиливалось – в голове складывались слова, а слова – в грозный повелительный крик:
– Я – посланник Света! Да будет мой глас громом для прячущихся во Тьме. Да будет мой меч разящим для тех, кто живет во Тьме. Да будет каждый удар мой решающим в споре Света и Тьмы, и нет числа нежити, которую я погубил и еще погублю! Не мы боимся Тьмы – она боится нас! Так было и будет всегда!
Свет медальона усилился, голос гремел, словно разом сотня выкрикнувших витязей, – даже безмозглые твари неуверенно остановились, щурясь на дивное свечение. Его отряд – упирающийся, держащий вал напирающих на него тварей – сделал шаг вперед, затем другой. Упыри замерли, зачарованные, послушно валясь под ударами мечей и топоров.
– Шаг! Шаг! – ревел во всю мощь глотки Лис. На каждый выкрик гридь с выдохом делала шаг, тесня врага все дальше, сминая мертвяков, обращая их вспять. – Не страшно! Шаг! Еще!
Почти у берега десятник увидел то, что не видел никто – оставшиеся болотные упыри вдруг развернулись и бросились врассыпную, наутек.
– Такое бывает? – покачал головой Бразд.
Весь черный от гнилой крови, он сейчас походил на болотную нежить едва ли не больше чем убегающие.
– Чтоб я знал! – буркнул в ответ Ратмир, вытирающий потеки с меча об обрывки одежд ближайшего трупа.
– Лиса нашла шептунью, – догадался Лис, провожая бегущих тварей взглядом. – Над ними нет власти. Кому охота лишаться даже такой, пусть и чудовищной, но жизни?
– Подлые твари! Говорят, в своих болотах они приносят головы убитых к дому на курьих ножках, где живет лютейшая из ведьм, – и ими украшают частокол.
– Нечистые твари. – Лис осуждающе покачал головой. Заметив, что одна из болотных дев, ранее казавшаяся мертвой, слабо трепыхалась в попытке уползти, он, вынув топор, тюкнул ее обухом в темя – не сплеча, чтобы размозжить в кашу, а в самый аккурат, со знанием дела. – Ничего святого. Нежить, одним словом. Но мы – не какие-то дикари, и нам не чуждо милосердие.
– Мы не желаем битвы!
Болотник был редкостным уродом: длинный как жердь, в вонючей накидке непонятной кожи поверх изорванной кольчуги. Длинные, свалявшиеся и слипшиеся патлы его были перехвачены неровными металлическими кольцами и какими-то костями – явно какой-то вождь. Уродливая морда растягивалась в жабьей улыбке почти до ушей. Под стать ему были и его люди – с вытянутыми конечностями, пучеглазые, полностью лишенные бород и усов: предавшие христианскую веру и отринувшие веру пращуров, они приняли черные верования, жили в скверне, блудили с нежитью, что не могло не сказаться самым чудовищным образом на их облике.
– Зачем нам кровь?
– Ах ты чертова баба, драть тебя во все дупла! – проревел Бразд, потрясая тяжелой боевой секирой. – Закрой свой сраный рот и дерись как мужчина!
В словах Барсука был резон – погоню заметили задолго до того, как отряд чужаков оказался в опасной близости, а почуяли еще раньше. Не спавший всю ночь из-за жуткого зловония тел мертвяков, он сразу припомнил, как не торопился уходить с островка Ратмир. Слишком долго боярин копался над погибшим отроком, слишком долго искал пропавших, слишком надолго задержался на смердящем мертвечиной островке, – и только злые окрики заставили его двинуться в путь вместе с остальными. От болотников сложно оторваться – ходят по топям они с невероятной скоростью, обвязавшись длинной рыбьей кишкой вплотную друг к другу.
– Твои? – Вопрос прозвучал как утверждение. Ратмир промолчал. – Ясно, куда делись, когда упыри поперли!
Тянуть со встречей не было смысла: на первом же островке и остановились. Длинная змея чужого отряда, растянувшаяся по тропе, уткнулась в стену щитов и копий дружинников. Разномастные щиты, рогатины и остроги – все это выдавало племенное ополчение местных. Да, в словах Барсука был резон – болотников было с полсотни, и большому десятку гридней, даже вымотанному бессонной ночью, ничего не стоило перемолоть язычников на узкой тропке, если бы не одно очень большое НО – у клятых болотников были их клятые стрелы! Лишь от одной мысли, чем эти подлые твари смазывали свои наконечники, у любого доблестного воина от головы до пят прокатывалась волна гадливого омерзения. Десятник предусмотрительно отделил степнячку и Ратгоя от основного отряда, посадив на деревья с приказом бить стрелой любых болотников, что осмелятся направить лук в их сторону, но это не давало полной уверенности.
– Нам нужен лишь один – боярин Ратмир Владигорович. Отдайте его – и проваливайте. Мы не тронем.
Предложение было щедрым, вот только одна загвоздка не давала покоя – на кой хер он болотникам?
– Что, Лис, жалеешь, что сразу не рванул в Киев? – ухмыльнулся Бразд, глядя на него из-под щита. – Спал бы на теплых шкурах и не блукал по клятым топям. В дружине избавителей от Тьмы – в почете и любви.
– Это и не твое дело, – откликнулся десятник. – Но отвечу – я в нужном месте. В нужное время.
Лис прочистил глотку и крикнул свое:
– Эй, болотник! А что, если мы просто разойдемся с милыми улыбками? Вы к своей клятой болотной матери, а мы к себе? Крови между нами – не было.
– Боюсь, что не выйдет! – прокричали в ответ.
– Отчего так? Не нравятся улыбки? Или побитые мертвяки – родня твоей матушки?
– Улыбка согреет душу и весь мир, боярин. – Язычник даже приложил руку туда, где должно биться сердце. – И мне срать на мертвяков. Но разойтись – никак. Нам нужен боярин. За ним и шли.
– На кой? В чем такая важность-то? Он чужой!
– Нет, боярин! – возразил вождь противников. – Он нам не чужой. Остальное – знает он да мы, а тебе знать – необязательно.
– Я – любопытный!
– Во многих знаниях – много печали, поверь. Отдашь?
– Погодь. – Лис встопорщил усы. – Надо подумать.
И повернулся к Ратмиру.
– Что будем делать, боярин? Вишь – тебя желают. А у меня нет желания отдавать. Чуйка какая-то нехорошая. Ты подумай хорошенько.
– И так все ясно, – пожал плечами новгородец. – Отпускаете меня – сами уходите. Мы ж не хотим крови? Ее еще не пролито. Выбор невелик. Болотники дружны с ночными тварями. Им некуда спешить: падет мрак – сюда прибудет столько мертвяков, сколько необходимо, и вас разорвут. Мне этого не хочется.
– А ежели не отпускаем и идем далее? До суши – недалече.
– Тогда без крови не обойтись. Ты ж не желал ее лить?
– Ну почему же. – Десятник поскреб подбородок. – За год я уже и соскучился по доброй битве. Всё, понимаешь, нежить, нежить…
– Шутки шуткуешь? – осведомился Ратмир. – Туда погляди. У них не меньше десятка стрельцов со стрелами. Себя не жалко – жалей людей! Ты вчера так говорил? Кому в Киев надо, чтоб нас, грешных, спасать? Ты добром вчера, я к тебе сегодня.
– Добро – конечно, хорошо, – размышлял десятник. – Вот только дело это плохо пахнет. Ишь, как о тебе пекутся? Значит, отдавать нельзя.
– Выходит, миром не разойтись, – понял Ратмир.
– Ты, я вижу, совсем забыл кой-чего.
– Чего?
– Клятву свою. Что б сказал Святослав? Позор, да и только!
– Верно, ядрена мать.
– И как поступим? Не отстанут?
– Не отстанут. Я знаю способ, который может решить затруднения.
– Какой же?
– Поединок. Он – у всех в чести. Пусть сильнейший воин выйдет против сильнейшего. Пусть Небо решает, кто одолеет.
– Хороший план. Толковый. Мне нравится. Кто выйдет от вас? – Лис хитро прищурился, склонив голову.
– Я, – кивнул новгородец, понимая, куда клонит боевой товарищ.
– Выходит, надо выбрать того, кто выйдет супротив тебя меч на меч?
– Похоже на то, – согласился северянин.
Десятник глянул на своих, грязных, уставших, но все еще грозных гридней: Ратгой Сорока, Бразд Барсук, Храбр Молчун, Будило Кремень, Карп, Звяга, Буревой, Стемид Рачьи Глаза, Кирша, Святобор, Вит Скороход, Злат Камыш – он к ним давно привык. Для них, двадцатилетних парней, он, сорокатрехлетний крепкий муж, казался дедом, старым для ратного дела. Что поделать, десять лет братоубийственной войны сильно выкосили дружины и встретить такого опытного, убеленного сединами мужа, как он, стало сложно. Да, они иногда подшучивали над ним и его возрастом, однако они всегда его уважали и кликали батькой. Да, для иных он, по сути, батьку и заменял – войны ведь многих унесли.
– Если ваш одолеет, – продолжал северянин, – мои препятствий чинить не будут, идете к себе. Коли одолею я – вас вяжем, и идете, куда поведем. Святослав одобрил бы поединок.
– Слишком жирно для вас, – покачал головой десятник. – Достаточно и того, что мы, коли проиграем, отпустим тебя к твоим и не станем головы рубить до самой ночи, а просто уйдем.
– Этого мало.