ся болезнью, невозможно вылечить с помощью терапии. В итоге остается ложное представление о себе: меня в детстве тоже водили к специалисту. У этих детей и подростков появляется осведомленность о расстройстве, и они оказываются в крайне невыгодном положении, когда дело доходит до формирования здоровой уверенности в себе. Короче говоря, ненужная терапия разрушает больше, чем она способна создать».
«Это нужно прямо сейчас!» – отношения родители – ребенок в терапии
Лотта
Во младенчестве у Лотты была разница между левой и правой сторонами тела. Напряжение ее мышц справа было сильнее, чем слева. Когда она лежала на спине, ее голова всегда была повернута вправо. Если она пыталась повернуть голову влево, то могла сделать это только наполовину. У нее даже был приплюснут затылок с правой стороны. Лотте совсем не нравилось лежать на животе. В этом положении она могла только на несколько секунд поднять голову, поддерживая ее руками. Каждый раз при этом она горько плакала. Педиатр из ее городка на юге Германии говорит матери, что разница сторон тела обычно не представляет собой ничего страшного, ей нужно просто немного позаниматься с Лоттой: посмотреть Лотте в глаза, улыбнуться ей, а затем посмотреть налево. Также она всегда должна подавать Лотте бутылочки и игрушки слева. Ей следует также недолго практиковать нелюбимое положение лежа на животе.
Мать Лотты не доверяет этому совету. Одного за другим она посещает еще нескольких педиатров и наконец находит врача, который назначает Лотте физиотерапию. Различие сторон тела исчезает, но у Лотты остаются моторные нарушения. Она начинает ползать намного позже, чем все остальные знакомые дети, и может свободно ходить только в 18 месяцев. Это поздно, но все еще в пределах нормального развития. Но мать обеспокоена: «Что-то не так!» Лотте назначают эрготерапию.
В возрасте двух лет Лотта вместе с родителями переезжает в Дюссельдорф и начинает ходить в детский сад. Воспитатели также вскоре замечают, что Лотта развивается медленнее, чем другие дети. Здесь мать Лотты тоже ходит от врача к врачу, пока не находит человека, который прописывает Лотте полный комплект – теперь Лотта посещает терапию четыре из пяти рабочих дней в неделю: логопед, эрготерапия, физиотерапия, а потом еще и мотопедия. Но Лотта становится все более неуклюжей и пугливой. Она постоянно падает, когда ходит, и часто натыкается на окружающие предметы, что ей совершенно не нравится. Она «липнет» к своей матери и держится от других детей подальше. Врач подтверждает у нее расстройство восприятия, нарушение координации и внимания без гиперактивности и общую задержку в развитии. Теперь у Лотты действительно проблемы с развитием. Мать Лотты все сильнее беспокоится. Она снова меняет педиатра. Так уж получилось, что в конце концов она попадает ко мне. Она знакомит меня с Лоттой со словами: «Пока ничего не помогло. Теперь действительно нужно что-то делать с ребенком».
«Что еще вы хотите сделать?» – спрашиваю я после осмотра девочки.
Мать Лотты в растерянности. Она сообщает, что ее муж, отец Лотты, говорит, что это все ее вина. Сначала она не замечала проблемы Лотты, потом не нашла подходящего врача, потом ребенок слишком замкнулся в себе… Список обвинений довольно длинный.
Мать Лотты оказалась под давлением. Я высказываю ей свое предложение: Лотте следует сделать перерыв в терапии, чтобы все могли немного расслабиться. Родителям следует обратиться за помощью к специалисту и решить проблемы, возникшие в их отношениях друг с другом.
В фильме сейчас появилась бы надпись: три с половиной года спустя…
После первого посещения моей клиники Лотта продолжала развиваться без всякой терапии. Очень медленно, но в соответствии с возрастом. Ее неуклюжесть сохранилась, но в детском саду у нее есть друг, и она чувствует себя комфортно. Незадолго до поступления в школу ей назначили еще шесть уроков эрготерапии для тренировки мелкой моторики. Потому что теперь Лотта готова к терапии и может извлечь из нее пользу. Она быстро учится пользоваться ручкой и ножницами и с нетерпением ждет начала учебы в школе.
Не только у Лотты, но и у других детей поначалу нередко наблюдается небольшая задержка в развитии, на которую родители могут не отреагировать должным образом. У некоторых, как и у родителей Лотты, проблемы в отношениях, другие возлагают большие надежды на своего ребенка, а третьи позволяют посторонним запугивать себя. И ребенок получает терапию, которая ему на самом деле не нужна и может даже тормозить его развитие. Часто от терапии страдает не только ребенок, но и отношения между родителями и детьми также нарушаются.
Как терапия меняет отношения родители – ребенок
Терапия всегда вмешивается в уклад семьи и меняет его. Это еще одна причина, по которой все участники должны быть уверены, что терапия необходима. Потому что физический реабилитолог дает родителям домашнее задание, показывает им, как следует заниматься с ребенком до следующего сеанса терапии. Система родители – ребенок превращается в систему физический реабилитолог – родители – ребенок. Контакт между родителями и ребенком меняется. Они пытаются следовать инструкциям специалиста, что оставляет меньше простора для спонтанного взаимодействия между родителями и ребенком.
Такое вмешательство может оказаться положительным, если родители до сих пор не знали о потребностях своего ребенка, если они не оказывали ребенку достаточной поддержки или подавляли его. В процессе терапии этих родителей побуждают заниматься с ребенком и создавать благоприятную среду, в которой он может развиваться.
Однако родителей, которые чутко воспринимают сигналы своего ребенка, понимают его действия и реагируют соответствующим образом, терапия может привести к чрезмерным тренировкам и тревожному наблюдению, которое заменит интуитивно правильное поведение: «Достаточно ли мы сегодня практиковались? Работает ли терапия? Почему у ребенка вообще нет никакого прогресса?»
Часто матери рассказывают мне, что терапия меняет их отношения с ребенком. Они начинают видеть в своем ребенке пациента, а в себе – физического реабилитолога / специалиста.
Прежде сбалансированные отношения между родителями и ребенком превращаются в улицу с односторонним движением. Если до сих пор мать наблюдала за игрой ребенка и хвалила прогресс, то теперь она занимается целенаправленными тренировками. Родители – чаще всего мать – дают ребенку инструкции, просят его выполнять различные упражнения. Ребенок должен чему-то «научиться». Взаимный обмен, который раньше был интуитивным и сопровождался положительными эмоциями, пропадает. Ребенок лишается своей активной роли, а вместе с ней и ощущения того, что быть активным, пробовать что-то, искать и получать собственный опыт, а также развиваться – это весело. При таком целенаправленном обучении ребенок не понимает, что другие люди реагируют на него и заражаются его активностью.
Многие родители также говорят мне о невероятном количестве времени и усилий, затрачиваемых на организацию терапии. Потому что терапия обычно означает поиск присмотра для братьев и сестер, вырывание ребенка из игры, организацию его времени таким образом, чтобы он мог посещать терапию «регулярно и пунктуально», а также его транспортировка в машине на терапию и обратно.
У некоторых родителей нет возможности организовать присмотр для братьев и сестер ребенка, поэтому им приходится сажать двух или трех детей в машину, чтобы получить только одно: чистый стресс.
Поэтому многие родители хотят, чтобы терапию проводили в детском саду. Тогда им не пришлось бы ни о чем беспокоиться. Но, опять же, в этом случае отсутствует контроль родителей. Такие терапии в детском саду излишни и бессмысленны. Они ничего не дают.
Не каждая терапия правильная
Терапия также может оказать на ребенка негативное воздействие, если его отклонения требуют лечения, а терапия не дает нужных результатов. Поэтому перед каждым назначением врач должен проверять, какая терапия соответствует конкретным потребностям ребенка. Какие из них перегружают ребенка и родителей, поэтому о них следует забыть? Даже во время терапии на эти вопросы приходится отвечать снова и снова. Педиатр наблюдает за тем, что изменилось, были ли достигнуты первоначальные цели и как продвигается процесс. Только при соблюдении этих условий терапия может иметь положительный эффект.
Из клиники в www
C рождения до самой нашей смерти все личные данные, получаемые от нас во время обследований и лечения, хранятся в цифровом файле пациента. Регистрируется каждая физическая и психологическая слабость. Навсегда. Электронная медицинская карта все помнит.
Пациенты постоянно меняют страховые компании, некоторые переходят от государственного медицинского страхования к частному медицинскому страхованию. Родители просят у меня справки о состоянии здоровья их ребенка. Если ребенок уже прошел курс терапии, я должен написать об этом в справке, что поднимает стоимость перехода в новую страховую компанию. Поскольку частные страховые компании придерживаются мнения, что любой, кто проходил терапию в прошлом, может страдать от болезни, которая также будет стоить больших денег в будущем. Поэтому мы с самого начала берем более высокий страховой взнос, чтобы «оценить» риск, связанный с последующим лечением.
Иногда такая терапия может разрушить детские мечты о будущей профессии. Детей, которые сегодня проходят терапию из-за диагноза «СДВГ», завтра могут не принять на учебу в полицию, вооруженные силы или в другие профессиональные сферы, связанные с обеспечением безопасности. «Для нас СДВГ является очень четким критерием отказа в поступлении на службу в полицию, поскольку мы считаем, что такое заболевание останется у человека на всю жизнь», – говорит представитель полиции Северного Рейна – Вестфалии Вольфганг Беус.
Таким образом, данные, содержащиеся в медицинской карте, используются не только в медицинских целях. По крайней мере, пока пациенты могут быть уверены, что информация в их электронных медицинских картах защищена их лечащим врачом от несанкционированного доступа. Будут ли врачи продолжать это делать и в будущем, остается под вопросом.