Он указал Палланту на штору. И выждав, когда тот спрячется за ней, крикнул стражника.
Дверь распахнулась. Тиберий, зная теперь, что каждое его слово будет в точности: передано префекту претория, с деланным безразличием сказал выросшему в дверях преторианцу:
- Пока Сеян занят поимкой беглеца, вызови-ка мне Макрона! Хоть я и терпеть не могу этого офицера, но его молодая память лучше моей. А я срочно должен написать, в каком году Сеян вместе с моим сыном доблестно усмирили восстание легионов в Паннонии!
- Вот так! - едва захлопнулась дверь, обратился к заволновавшейся шторе Тиберий, и на его маленьких, резко очерченных двумя морщинами губах появилась горькая усмешка:
-Скажи, мог бы я быть царем в вашей Аркадии?
Паллант не успел ответить, как дверь снова заскрипела. На пороге появился Макрон
- высокий офицер преторианской гвардии с грубыми, словно наспех высеченными из камня природой-скульптором чертами лица. Но его суровость и высокомерие заметно смягчились при виде императора. Он даже улыбнулся, что так не шло лицу воина, привыкшего беспрекословно выполнять приказы командиров, жечь, грабить и убивать.
- Входи! - разрешил Тиберий, и, как только Макрон приблизился к нему, спросил: – Можешь ли ты незаметно вывести из дворца и доставить в Рим моего человека?
Макрон подумав, кивнул.
- Прекрасно... Паллант! - позвал император, и освобожденный им раб вышел из-за шторы.
Ни одна жилка не дрогнула на лице Макрона. Он снова вопросительно взглянул на Тиберия.
- Отправишь его и сразу обратно! - приказал император. - А если Сеян вдруг спросит, что ты делал у меня, скажи: диктовал, что восстание четырнадцатого года было подавлено исключительно благодаря ему. Пусть тешит свое самолюбие и ищет Палланта до утра. Нам будет о чем потолковать за это время...
Оставшись один, Тиберий взволнованно заходил по спальне. Лицо его беспрестанно меняло свое выражение. Целая гамма чувств - от живого страха до предвкушения сладостной мести - проявилась на нем за какую-то минуту.
Наконец он остановился перед столом и, уже не сдерживая себя, ударил кулаком по листу пергамента.
- Ах, Сеян! – с отчаяньем прошептал Тиберий, и теперь его глаза были сведены в злобные щелочки. - Единственный человек, которому я доверял, с которым позволял себе быть на равных! Чего ему не хватало? Так нагло, так ловко провести меня!
Мысли его путались, и пришлось приложить немало усилий, чтобы взять себя в руки и внимательно, вникая в каждое слово, перечитать письмо.
«Твой любимый Сеян, бывший друг моего мужа, воспользовавшись своей властью над войском, которую ты слепо передоверил ему, устроил против тебя опасный заговор, - писала Антония. - Нет такого преторианца, который не был бы теперь верен ему, а к заговору уже примкнули многие сенаторы и вольноотпущенники...»
Тиберий в изнеможении опустился на ложе и вспомнил свою родственницу – большие, как у ее матери, глаза... такое же полное лицо с почти круглыми, сужающимися к низу скулами... Многочисленные ее добродетели в отличие от распутных римских матрон всегда вызывали в нем, ведущем далеко не безупречный образ жизни, невольное уважение к Антонии, Она была удивительно похожа на свою мать Октавию, любимую сестру Августа, вышедшую замуж за Марка Антония, который, впрочем, не стоил даже ее мизинца,,.
«Я знаю, что ты никому; кроме Сеяна, не веришь на слово, - писала дальше Антония, и Тиберий зримо увидел усмешку на ее лице, когда она по своему обыкновению, тщательно выводила эту строчку. – И, тем не менее, постараюсь открыть тебе глаза на то, что представляет из себя на самом деле твой префект. О своем безутешном горе я не буду вспоминать, хотя уверена, что Германика отравили в Сирии по прямому указанию Сеяна. Не стану и говорить, что такая же опасность нависла сейчас над тремя моими внуками. Расчищая себе дорогу к власти, Сеян теперь не остановится ни перед чем...
Скажу лишь о том, что может тронуть тебя - туника ближе к телу, чем паллий! Ты до сих пор пребываешь в уверенности, что твой родной сын умер восемь лет назад от болезни.
Еще бы - ведь следствие по делу его смерти вел сам Сеян! Так знай: именно он по винен в его гибели! Он, а еще жена твоего несчастного сына, которую Сеян сначала склонил к прелюбодеянию, а, потом, пообещав, что она станет его соправительницей, толкнул на то, чтобы отравить своего мужа. Ты по-прежнему не веришь мне? Так оглянись вокруг и сразу увидишь, кем стал ты, и кто теперь Сеян. Приезжай, наконец, в Рим, из которого тебя выгнал, да-да, выгнал, Сеян, и убедись сам, как сенат готовится отметить день его рождения! Повсюду для всенародного почитания выставлены его золотые статуи. Его изображения помещены на знаменах всех легионов, кроме Сирийских.,.»
- Нет! - вскричал Тиберий, отталкивая письмо. - Не может быть!.. Это ложь... Она мстит за Германика! А впрочем...
Он на минуту закрыл встревоженные глаза, прикидывая, как здесь, на Капри, можно немедленно проверить сообщение Антонии, а когда открыл, то в них уже поблескивали хитрые огоньки.
- Охрана! - громко позвал Тиберий и нарочито любезно обратился к выросшему в дверях преторианцу: - Я вспомнил, что у нашего дорогого префекта скоро день рождения.
Как думаешь, обрадуется ли он такому подарку, как скажем, небольшой дворец или… перстень с моим изображением?
Губы могучего преторианца презрительно дрогнули, но он тут же взял себя в руки и почтительно поклонился императору:
- Думаю, мой начальник будет счастлив получить от тебя любой подарок!
- Хорошо, иди! - кивнул Тиберий и, проводив глазами охранника, снова задумался.
«Антония права, представляю, что творится в Риме, если даже рядовой преторианец уже почти не скрывает своих чувств ко мне... Но у меня еще есть время! – понял он. - Иначе этому громиле незачем было бы сдерживать себя. Подошел бы ближе, положил свои ручищи мне на горло, и... Ах, Сеян, Се ян! - в который уже раз покачал он головой. - Ведь мы же с тобой делали одно дело с той лишь разницей, что ты старался для себя, а я - для своего единственного внука!»
Тиберий порывисто встал и вновь взволнованно заходил по спальне.
Все семнадцать лет своего правления он был занят тем, что расчищал путь к власти своему родному сыну, а после его смерти - внуку. Серьезным препятствием в осуществлении замысла была семья Германика, связанная с Августом кровным родством.
И он убирал одного за другим ее членов руками Сеяна, абсолютно уверенный в надежности префекта претория. Так как же случилось, что Сеян предал его?
Тиберий замедлил шаг и прищурился на замершие огоньки канделябра, вспоминая события почти уже двадцатилетней давности, 1 Германик - старший сын Антонии, усыновленный по приказу Августа Тиберием, был отравлен наместником Сирин Пизоном в 19 г.
Нерон, Друз и Гай - сыновья Германика и Агриппы Старшей, главные претенденты на императорскую власть.. Последний, после смерти Тиберия, действительно станет императором и войдет в историю под именем Калигулы «Самая непостоянная на земле вещь - это огонь, - с возрастающим раздражением подумал он. - Ему все равно где гореть: в светильнике у колыбели новорожденного, в жалкой могиле бедняка или на погребальном костре императора! Была бы только подходящая пища...»
Августа, вернее то, что осталось от его семидесятилетних радостей, надежд и мучений, этот огонь испепелил в каких-нибудь полчаса... Казалось, что он, Тиберий, глядя на тот погребальный костер, должен быть на вершине счастья. И потому, что власть наконец перешла к нему. И потому, что умер человек, который всю жизнь унижал его: вынудил восемь бесконечно долгих лет прожить в добровольном изгнании на Родосе, заставил развестись с любимой женой и жениться на своей дочери - развратной Юлии...
Сорок лет ждал он изо дня в день этого часа. Засыпал и просыпался с надеждой. А дождался - счастья и не было. Был лишь жгучий стыд после оглашения завещания, от которого у него запылали щеки.
Столько лет прошло, удивился Тиберий, а до сих пор он слово в слово помнил начало завещания, которое во всеуслышанье зачитал вольноотпущенник:
«Так как жестокая судьба лишили меня моих сыновей Гая и Луция, пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь», Даже в своем последнем слове к живым Август не забыл напомнить, что он, Тиберий - его пасынок, продолжая унижать и после своей смерти.
Если бы не Сеян, не продержаться бы ему тогда у власти и полугода... Именно Сеян сумел вовремя раскрыть заговор знатнейшего из римлян Луция Либона. И Сеян - он не кривил душой, когда говорил об этом Макрону - помог ему усмирить восставшие в Паннонии легионы. Одним воинам через своих агентов он удачно истолковал лунное затмение, как неблагоприятный знак для восстания. Других - запугал. Третьим пообещал вдвойне выплатить задержанное жалованье. Но главное - Сеян вовремя угадал его ненависть к Германику. .
Одно упоминание этого имени вызвало в Тиберии вспышку ярости. Он упал на ложе и, стиснув кулаки, принялся колотить ими по пуховым подушкам.
Да, Германик однажды отказался от императорской власти, которую настойчиво предлагали ему германские легионы. Но была ли гарантия, что он стал бы поступать так и впредь? Тогда Сеян, как обычно, не предлагая открыто убийства, вскользь заметил, не слишком ли привязан народ к его приемному сыну Германику? И он тоже, будто обмолвившись, ответил: Гай и Луций Цезари - родные внуки и приемные сыновья Октавиана Августа, умершие в юношеском возрасте.
«Пожалуй, что слишком».
После этого он перевел разговор на последнее представление в театре, говорил о непомерно высоких ценах на коринфские вазы, о других незначительных делах, зная, что участь Германика уже решена.
И действительно, не прошло и трех месяцев - обычного срока действия медленно убивающего яда - как из далекой Сирии пришла весть о безвременной кончине его главного конкурента. Вот какого префекта претория послала ему судьба! Так, когда же Сеян предал его?..