аться в себе, особенно если сразу же после вопросов адвокат приводит какие-то данные, не относящиеся к конкретной экспертизе, но выглядящие солидно, — например, выдержки из какого-то руководства или мнение специалиста, называемое «независимой экспертизой». Люди, присутствующие в зале судебного заседания, конечно же, смотрят на выступающих и иногда даже позволяют себе комментировать те или иные вопросы и ответы. Если в придачу ко всему у эксперта есть так называемая боязнь сцены, то ситуация может стать для него мучительной и даже позорной.
Но я-то был предупрежден! Мой опытный босс рассказал мне, о чем меня будут спрашивать и как нужно отвечать. Почти все вопросы он угадал; как я потом убедился, они всегда одинаковые, за редким исключением. Я не забывал перед ответами выдерживать паузы секунды на три, не горячился и выглядел вполне достойно. Меня также проинструктировали о том, что если ситуация выходит из-под контроля, нужно обратиться к судье и дать ей понять: адвокат начинает нести чушь, и этот цирк пора прекращать. Почти всегда подобное обращение работает, и допрос прекращается.
Еще одним раздражающим фактором в таких судейских выступлениях является то, что заседания никогда не начинаются вовремя. Задержка может составлять от нескольких десятков минут до часов, и почти всегда она связана или с доставкой обвиняемого, или с опозданием адвоката, причем последняя причина встречается в разы чаще. Я никогда не понимал, почему все остальные участники процесса должны ждать адвоката, который в свое оправдание приводит какие-то детские причины, а судьи ему не делают никаких внушений. Самое долгое ожидание в моей практике составило почти два часа, но было компенсировано временем моего допроса. Меня вызвали в суд по инициативе адвоката, и когда начался допрос, он спросил: «Это ваше заключение?» — «Да». — «Вы его подтверждаете?» — «Да». — «У меня больше нет вопросов». Судья немного обалдела от такого хода и спросила: «У кого-нибудь есть вопросы к эксперту?» Вопросов никто не имел. «Спасибо, вы свободны», — сказала мне судья, и я ушел, так и не поняв, что это было.
Так постепенно я учился разным житейским премудростям, которые очень помогают в работе, попутно заводя хорошие знакомства среди не последних в городе людей — не только сотрудников прокуратуры и милиции, но и начальников колоний».
Я вопросительно посмотрел на эксперта.
«А они-то тут при чем?»
«Ну как же, — усмехнулся он, — начальник колонии был нужным человеком, и не потому, что требовалось кого-то «отмазывать» или улучшать чьи-то условия содержания, с такими вопросами вообще к ним ни разу не обращались. Дело было в полезности колоний».
«Что вы имеете в виду? Я все равно не понимаю. О какой полезности вы говорите?»
«Я вам объясню. В каждом коллективе время от времени вспыхивают конфликты. Бывают они и в колониях: например, случится драка между заключенными, или сотрудники колонии применят спецсредства, или возникнет какая-то другая ситуация, требующая назначения судебно-медицинской экспертизы. Вот такие экспертизы мы периодически и выполняли. И в отличие от милиции, у которой вопрос телесных повреждений, грубо говоря, один из профильных, колония с такими проблемами сталкивается редко, и механизм дальнейших действий в ней не отработан до автоматизма. Из-за этого затягиваются сроки расследования, что, конечно, отрицательно сказывается на «карме» начальника колонии и всех нижестоящих сотрудников. О том, что в материале проверки или в уголовном деле отсутствует судебно-медицинская экспертиза, сотрудники колонии вообще могут вспомнить за один день до окончания срока расследования. Конечно, они мчатся к нам и назначают эту экспертизу, но, видите ли, с момента принятия экспертизы в работу мы можем делать ее в течение месяца, а это совсем не устраивает «колонистов». Каков выход?»
«И каков выход?» — поинтересовался я.
«Выход простой: эксперта надо заинтересовать. И не финансово — ни разу ни я, ни начальник не брали денег, это пошло и неправильно. Есть вещи нужнее денег. Каждая зона на чем-нибудь специализировалась: в одной занимались текстильным производством, в другой обрабатывали камень, в третьей — металл, в четвертой — дерево. И вот это-то как раз и было нам интересно».
Я все еще не понимал, о чем идет речь.
«Все просто. Например, нам требовались фартуки для вскрытия. Это сейчас они одноразовые, меняй хоть десять раз за день, а тогда мы о такой роскоши и мечтать не могли. После вскрытия фартук мылся водой и сушился до следующего дня. Нам понадобились новые, а где их взять? Бюро ничего не давало, несмотря на то, что заявки мы направляли регулярно. Зато на зоне нам их сшили быстро и качественно, к тому же совершенно бесплатно. То же касалось, например, и формы для выездов на места происшествия. Условия осмотра трупа бывают разные и далеко не всегда они комфортные: есть вероятность того, что придется лезть в грязь, в подвал, в карьер, просто осматривать гнилой труп, то есть довольно легко там испачкаться — да хоть в той же самой крови. Свою одежду марать не хотелось, а формой нас не обеспечивали. И в колонии нам сшили несколько комплектов прекрасной формы, по нашему эскизу, очень удобной, функциональной и даже со светоотражающими надписями. Ни у кого в Бюро такой формы не было — только у нас. Как такую продукцию учитывал (и учитывал ли вообще) начальник колонии — нас не интересовало, важно, что взаимовыгодные интересы соблюдены. Никакого криминала в наших действиях не содержалось, просто экспертиза делалась не через две-три недели, а на следующий день, нам это труда не составляло. То же самое касалось и остальных зон. Начальник никогда не просил первый, он справедливо считал, что если просишь ты, то ты и становишься обязанным. Он терпеливо дожидался удобного случая, а они возникали в конце каждого месяца, когда «колонисты» приезжали и просили провести экспертизу побыстрее, то есть автоматически становились обязанными ему. Приобрести оригинальные сувениры из камня, металла или дерева, такие как шахматы, ножи, канцелярские наборы, картины и многое другое, что потом можно было передарить другим нужным людям, — вот в чем смысл. И конечно, наиболее красивые и качественные вещи мы оставляли себе; у меня, например, до сих пор есть столовые ножи, которым и спустя двадцать лет нет сносу, хотя они и не иглой заточены».
Я опять вопросительно посмотрел на эксперта.
«Это один из способов заточки. Вначале нож точили как обычно, на станке, но так, чтобы режущую кромку образовывало схождение не двух плоскостей, а двух окружностей. После этого бралась обычная швейная игла, и ею в течение многих недель заточка доводилась до бритвенной. Фактически это была не заточка, а постепенное смятие молекулярных слоев, прессовка на молекулярном уровне. Такие ножи длительное время не тупились. Но и обычная заточка служила долго, особенно если использовалась качественная сталь. Лет через пять после начала работы я по такой же схеме заказал в колонии комплект рабочих инструментов, и это были лучшие инструменты в моей практике. Я сам нарисовал эскиз; длину клинка и форму рукоятки мастера адаптировали под мою руку, и сталь была изумительного качества. Мало того, по договоренности с начальником колонии мой шеф неоднократно загонял к ним машину для предпродажной подготовки. За пару блоков сигарет и пачек чая через неделю он получал автомобиль в идеальном виде: подкрашенный, отполированный, с исправленными мелкими дефектами кузова».
«И вся эта красота только ради быстро сделанной экспертизы?»
«Вы не представляете, насколько соблюдение сроков расследования важно в карьере того или иного дознавателя или следователя. Хотя… — эксперт на секунду задумался, — однажды я реально помог, так сказать, «отмазать» нескольких сотрудников колонии от срока».
«О как! — воскликнул я. — Каким образом?»
«Это был один из двух случаев, в которых я, как эксперт, немного покривил душой. Но мне не стыдно. У нас с вами есть еще время, поэтому расскажу. Я уже говорил, что при получении заключенным каких-то повреждений в колонии их требовалось описать и оценить по степени тяжести, то есть провести освидетельствование. Бывает и так, что заключенные в колониях умирают, как правило, это или ненасильственная смерть в силу естественных причин, или самоубийство. И то, и другое встречается редко, а ситуации, когда заключенный погибает от действий сотрудников колонии, вообще единичны. Но именно с такой ситуацией я и столкнулся на шестом году своей работы. Начальник мой уже к тому времени уехал на ПМЖ за границу и я сам заведовал отделением. В один осенний день в морг пожаловала вся администрация одной из колоний, что само по себе уже указывало на ЧП. Выяснилось, что накануне в колонию прибыл очередной этап, который следовало осмотреть. Осмотру подлежит все тело, включая естественные отверстия — рот и задний проход, поскольку там можно пронести всякую дрянь, вплоть до наркотиков. Осмотр занимает очень непродолжительное время: заключенный раздевается, открывает рот, потом нагибается, раздвигает ягодицы, а врач пальцем исследует прямую кишку. Ничего оскорбительного для сидельцев в этом нет, просто правила безопасности. Однако с этим этапом прибыл тип, который считался «отрицалой», то есть человеком, отвергающим всякие правила, предусмотренные в местах заключения. Он везде, где сидел, конфликтовал с сотрудниками колонии, попадал в карцер, но отношения своего к правилам не изменил. В тот день он категорически отказался демонстрировать свой задний проход, объясняя это тем, что его мужское достоинство будет унижено и оскорблено. В случаях неподчинения сотрудники колонии имеют право применить спецсредства: наручники и резиновую палку (знакомую мне по студенчеству), и они этим правом воспользовались, а через некоторое время буян скончался. Ситуация наискандальнейшая. Необходимо было срочно определить, от чего же умер заключенный, поскольку в случае смерти в результате травмы будущее администрации колонии представлялось туманным и печальным».