«Доктор, вы меня удивляете. Вы допускаете избиение задержанных, я правильно понял? А как же клятва Гиппократа?»
«Ну, во-первых, сам я никого никогда не бил — это что касается клятвы Гиппократа. А во-вторых, я категорически против беспредела, кто бы его ни учинял. Нельзя из человека выбивать показания, нельзя просто так мутузить задержанных, нельзя издеваться над людьми. Садист, получающий удовольствие от избиения человека, подлежит изоляции. Но есть персонажи — как правило, асоциальные типы, — не признающие никаких человеческих правил, с которыми просто не получается по-другому, они не способны понять нормального отношения и воспринимают его как слабость. Не признавать этого факта — значит смотреть на мир через розовые очки. Я вам даже так скажу: я на законодательном уровне ввел бы телесные наказания для населения за некоторые преступления. Поверьте, это не варварство — наоборот, это разговор с преступником на его языке. Противники такого рода наказания утверждают, что толку от порки нет. Возможно, для самого преступника и нет, но для десятков потенциальных нарушителей закона публичная порка — очень доходчивый способ профилактики.
Я вам расскажу интересную историю. У меня был друг (он уже умер) — о таких говорят «честный мент». Однажды мы с ним выехали на труп какого-то алкоголика в неблагополучный район города (хотя там все районы были неблагополучные). После осмотра тела опера начали искать свидетелей, брать с них объяснения, тем же занимался и мой товарищ, несмотря на то, что находился уже в должности заместителя начальника УВД. Один из местных жителей, в прошлом, судя по всему, неоднократно сидевший, стал вести себя плохо: грубил на ровном месте, не отвечал на вопросы, угрожал сотрудникам — короче, строил из себя крутого дядьку. На все увещевания милиционеров гражданин реагировал странно — он думал, что за их попытками наладить с ним нормальный диалог кроется страх перед ним. Что должны были сделать сотрудники в этом случае? Увести его в УВД? Посадить на пятнадцать суток? Какой в этом смысл? На этого типа все указанные меры не оказали бы никакого воздействия. Но зато подействовал «лечебный» удар по печени, который нанес мой друг. Вы не можете даже представить себе, насколько один удар может преобразить человека! Куда делась вся крутость, куда исчезли наглость и мат? Товарищ заговорил вежливо и учтиво, на вопросы отвечал по существу и после беседы был отпущен восвояси. Так что телесные наказания необходимы некоторым категориям граждан».
«Может быть, вы и смертную казнь допускаете?» — поинтересовался я, хотя уже знал ответ.
«Не только допускаю, но и считаю, что она должна быть обязательной при некоторых преступлениях. Я вижу в ваших глазах вопросы и даже догадываюсь, о чем они. Да, есть риск осуждения невиновного, да, формально, человек убивающий преступника-убийцу, сам становится убийцей. Но я выступаю за применение смертной казни только в абсолютно доказанных случаях, и не надо твердить, будто таких случаев нет. Сегодня существует множество способов доказать причастность того или иного человека. Самый простой пример — запись преступления на камеру внешнего наблюдения, не говоря уж о генетической экспертизе и тому подобном. Во всех сомнительных ситуациях смертная казнь просто откладывается на неопределенный срок. А по поводу убийцы… Попробуйте объяснить родителям девочки, которую изнасиловали и убили, что смертная казнь негуманна. Для них негуманно — знать, что их дочь лежит в могиле, а убийцу кормят за их, в том числе, счет. Вот и вся справедливость».
«И вы смогли бы…» — начал я.
«Да, смог бы. И множество людей смогли бы выступить в роли Правосудия, совершив казнь преступника».
«Но вы же врач», — заметил я.
«Поэтому я применял бы максимально гуманный способ казни — выстрел в затылок. Кстати, делать это можно вообще без ведома преступника, например, во сне».
Я молчал. Наш разговор зашел явно не туда, куда я планировал, мы начали погружаться в социальные проблемы мироустройства. «Так и до политики недалеко», — подумал я. Еще с юности я понял, что самые непродуктивные разговоры, которые нередко заканчиваются ссорой и даже дракой, — это разговоры о религии и о политике. «Надо менять тему», — решил я. Тем более что усиливалось ощущение, будто это мой собеседник изучает меня, а не наоборот. Опять заболело в груди.
Молчание прервал сам эксперт.
«А все-таки легкие человека, который курил двадцать лет, выглядят ужасно, — почему-то сказал он. — Отвратительное зрелище».
«Кстати, я неоднократно слышал о том, что у жителя мегаполиса легкие выглядят так же, как у курильщика. Это правда?»
«Вот вы родились и выросли в большом городе, — опять скорее утвердительно, чем вопросительно произнес эксперт. — Как вы думаете, где воздух более загрязнен: здесь или в городе, в котором расположено множество заводов — металлургических, кузнечно-прессовых, тракторных, трубопрокатных, да еще несколько ТЭЦ? Несомненно, во втором. Однако и там, где люди не только дышат продуктами цивилизации, но и работают на упомянутых предприятиях, я не встречал таких легких, какие бывают у курильщиков. В городке, в котором я остался после интернатуры, почти половина населения трудилась на угольных шахтах. Но даже у шахтеров легкие в лучшем состоянии. Средства индивидуальной защиты они используют не всегда, предпочитая дышать пылью, нежели преть в респираторах, и тем не менее таких залежей сажи, как при активном курении, в легких нет. Разговоры же о мегаполисе и легких городского жителя — вообще бред сивой кобылы. Сами представьте, есть ли разница: дышать самым грязным городским воздухом, в котором дым и другие вредные вещества представлены в разбавленном виде, или дышать чистым дымом от сгораемого табака? Так что для меня этот вопрос закрыт, да и для вас уже тоже.
Кстати, — продолжил мой собеседник, словно не желая отвечать на мой вопросительный взгляд относительно последней фразы, — наличие в городке угольных шахт добавляло моей работе разнообразия. Шахтный травматизм встречается далеко не везде, а мне удалось видеть и исследовать этот вид травмы. Люди в шахте могут погибнуть от разных причин, которые в большинстве своем связаны или с нарушением правил техники безопасности, или с износом оборудования. Шахтеры в забое каждый день рискуют жизнью, они понимают, что при таком уровне безопасности, какой остался в шахте со времен царя Гороха, им ничто не гарантировано. Может быть, по этой причине некоторые шахтеры умудрялись принимать для храбрости прямо на рабочем месте. В какой-то степени их можно понять: осознание того, что над тобой — сотни метров земли, давит на психику, создавая постоянный стресс. Я общался с горняками, которые смогли выбраться на поверхность после взрыва метана, унесшего жизни нескольких человек. Это был настоящий ад: оглушенные, они в полнейшей темноте, без какой-либо связи, наудачу, наощупь пробирались по горизонтальному уровню к заброшенному шурфу, нашли его и после еще долго карабкались наверх. Погибших после взрыва привозили к нам — со множественными переломами и ожогами; некоторые погибли от механической асфиксии вследствие закрытия просвета дыхательных путей грунтом, то есть после взрыва человек остался жив, но, засыпанный землей и песком, задохнулся. Страшное дело.
Расскажу вам пару курьезов, связанных с шахтами. В одном случае мужчина, бывший шахтер, напился в хлам, пробрался на территорию шахты в поисках металла, который можно было сдать, и провалился в старый шурф глубиной в несколько сотен метров. Его давно никто не использовал, дожди размыли стены, из которых в просвет шурфа торчали старые металлические балки, крупные камни, фрагменты каких-то металлических тросов. И человек, пока летел вниз, неоднократно бился обо все это хозяйство. Могу сказать, что тело, перееханное поездом, выглядит гораздо лучше, нежели та привезенная в морг голая бесформенная масса, покрытая лишь грязью и угольной пылью (пока мужчина летел, одежда цеплялась за выступающие предметы и снималась). В этой массе не нашлось ни одной целой кости, мышцы были размяты, перекручены и разорваны, кожа растянута и тоже с разрывами. Многие годы спустя я видел последствия прямого столкновения пассажирского самолета со скалой во время испытательного полета. Так вот, из-за сильнейшего удара в комбинезонах пилотов осталась только кожа, она снялась, как чулок, а скелет с мягкими тканями по инерции был выброшен наружу. Пожалуй, эти две ситуации можно сопоставить по эффектности повреждений.
А второй случай произошел в частном доме, где был обнаружен труп подростка, на первый взгляд, не имеющий повреждений. На вскрытии, однако, выявилась черепно-мозговая травма с местом приложения в височной области. Как потом оказалось, случился семейный конфликт, во время которого отец снял с ноги тапок и запустил им в сына. Тапок этот был сделан из ленты, по которой уголь поднимался из шахты наверх, и весил килограмма полтора. Традиции изготовления таких вещей уходили корнями в глубокое прошлое, и некоторые потомственные шахтеры предпочитали самодельную домашнюю обувь покупной. Тапок попал прямо в висок ребенку, и тот умер на месте».
«А вам самому случалось бывать в шахте?» — поинтересовался я.
«В определенный период жизни я очень хотел это сделать, мне было любопытно испытать все то, что испытывает горнорабочий под землей. Но после одной истории такое желание исчезло напрочь. Как-то нас вызвали на шахту, где в забое умер человек, правда, от естественных причин. Поднимали тело на моих глазах, и вот тогда я увидел этот механизм, который опускает людей и возвращает их наверх; казалось, что ему лет сто, и, наверное, так оно и было. Конструкция хрипела, скрипела, хлюпала, и складывалось ощущение, что она вот-вот развалится на части. Я ярко представил себе, что будет, если эта штуковина сломается где-нибудь внизу, и желание спускаться в забой испарилось. Отчаянные это люди — шахтеры, владеющие «внеземной и самою земною из профессий», как пел Высоцкий. Уголь, конечно, добывают и открытым способом, но шахты до сих пор существуют, и в них работают живые люди, чей труд, казалось бы, такой неквалифицированный в плане образования, тем не менее, достоин уважения».