аты, вместо лица у него — кровавая каша, и такая же каша, состоящая из мягких тканей, отломков костей лицевого черепа, хрящей носа, глазных яблок и языка живописно размазана по потолку и стенам. Бедолагу доставили в больницу, где он через пару суток и скончался, успев, однако, дать какие-никакие показания. Естественно, что, узнав такие обстоятельства, мы в секционном зале смеялись. Но в морге этот смех органичен и как-то естественен. Если же черный юмор публичен и подается людьми, не имеющими к теме никакого отношения, то мне это не нравится, да и шутки эти в основном неостроумны и пошлы.
Но чаще всего жалко бывает живых. Расскажу один из самых страшных случаев в моей практике. В рабочем поселке убили целую семью — мать и двух девочек-погодок, семи и восьми лет. Семья собиралась покупать автомобиль, у них имелись деньги, и убийство было совершено явно по наводке, только вот убийцы не знали, что денег уже в квартире нет, их забрал отец для того, чтобы то ли в банк положить, то ли спрятать у знакомых, не важно. Девочек перед смертью пытали — наверное, чтобы мать указала на место, где деньги спрятаны. Словам женщины о том, что их в доме нет, не верили. У обеих девочек на головах были целлофановые пакеты, которые затягивали и отпускали много раз, на телах — множественные поверхностные ножевые раны. В конце концов, так ничего и не получив, всех троих зарезали. Можно представить себе весь ужас, который испытывала мать, видя, как медленно убивают ее маленьких детей. Но страшнее другое. Тела обнаружил муж женщины, отец девочек. Он рассказал, что когда зашел в квартиру (а уже опустились сумерки), подумал: зачем жена покрасила пол? Пол был ровного темно-красного цвета. И лишь потом, пройдя несколько шагов внутрь, он понял, что это не краска — он весь залит кровью. Я не хочу даже рассказывать о том, что с ним было, словами это не описать, но и забыть невозможно. Это к вопросу о смертной казни — я лично убил бы этих нелюдей, и рука бы не дрогнула».
Я молчал. Мне привиделась комната в квартире, на полу которой лежали три тела — женщина и двое детей, девочек. На одной из девочек был надет смешной желтый комбинезон с изображением довольного зайца, на другой — спортивный костюм серого цвета и розовые носочки. На головах у девочек — серые полупрозрачные целлофановые пакеты, затянутые узлом на шеях, одежда залита кровью, спортивная кофта на одной из них задралась, и на груди чернели множественные веретенообразные раны. Я подумал: что видели дети через мутный целлофан перед смертью? Наверняка, они видели свою мать, слышали ее крик и кричали сами, не в силах ничего изменить. В какой-то момент мне показалось, что я даже почувствовал запах крови.
«Кровь пахнет по-разному, — вдруг вставил эксперт. — Я могу по запаху отличить кровь, которая, например, шла носом, и кровь, которая излилась при ножевых или огнестрельных ранениях. Иногда даже на месте происшествия, еще не подходя к трупу, можно заподозрить насильственный характер смерти. Кроме того, по запаху крови бывает понятно, что человек в момент смерти был пьян. Кровь, в которой есть алкоголь, имеет тягучий, несколько сладковатый запах, который навсегда остается в памяти эксперта, как только он его для себя определит».
«А запах горького миндаля?» — почему-то вспомнил я рассказы Агаты Кристи.
«Да, такой запах присутствует при отравлении цианидами, синильной кислотой. По крайней мере, так пишут. Сам я никогда не встречался с подобными отравлениями. Знаете, это только в книгах людей травят какими-то хитрыми ядами, на самом же деле отравления почти всегда банальны: алкоголь, наркотики, медикаменты, угарный газ. Бывают, конечно, исключения — как-то к нам привезли мужчину, который на работе выпил концентрат для производства лимонада. Помните, были такие напитки на любой цвет, которые ничего общего не имели с настоящим лимонадом? Для их приготовления химический концентрат разбавляли водой и добавляли углекислый газ — дрянь редкостная, но в девяностых пили ее за милую душу. Так вот, мужчина этот, видимо, в похмелье, хватанул изрядную дозу такого концентрата и помер. Когда я его вскрыл, морг наполнился ароматом напитка «Буратино». Нет, не «Колокольчика»… — Эксперт вновь улыбнулся, уловив мои мысли. — И этот запах стоял в помещении несколько дней».
«Вы, наверное, после этого не можете пить лимонад?» — поинтересовался я, хотя почти наверняка знал ответ.
«Вот еще, — ответил доктор, — я не из тех, кто может находиться под впечатлением долгое время. Ну, выпил человек концентрат, ну умер — с кем не бывает».
«Я у вас еще хотел спросить о врачебных делах — вы же знаете, что в последние годы их стало много? Вам приходилось делать подобные экспертизы?» — спросил я.
«Конечно, приходилось. Я вам скажу вот что. По моим прикидкам, как минимум половины всех так называемых врачебных дел можно избежать одним простым способом».
«Каким же?»
«Все очень просто: врач должен сопереживать пациенту, сочувствовать ему, выступать в роли лекаря, а не медицинского работника. Половины всех тех дел, которые связаны с жалобами на врачей, не было бы, если бы врач вел себя как человек, а не как трамвайный хам. Люди в сложных ситуациях ищут в больницах помощи, которая заключается не только в таблетках и уколах, но и в добром слове, в человеколюбии».
«Опять это слово, — невольно подумал я. — Не слишком ли много значения придает этому доктор?»
«Да, именно, в человеколюбии, — продолжал эксперт. — К сожалению, врачи сейчас, после всех реформ, убивших медицину, не лечат, а оказывают медицинские услуги, которые не предусматривают таких мелочей, как сострадание и сочувствие. Нельзя сострадать за деньги, а бесплатно делать это почти разучились. Знаете, я, особенно в последние годы, нередко представлял себя в роли клинициста, ежедневно общающегося с пациентами, и думал, смогу ли выжить в условиях современной медицины. И понял: нет, не смогу. Или должен буду стать частью системы, что для меня неприемлемо. Читая показания потерпевших по таким делам, часто обращаешь внимание на то отчаяние, с которым люди пытаются достучаться до врача. Например, женщина просит врачей перевезти ее пожилую мать на лечение в областной город, где, по ее мнению, матери окажут более квалифицированную медицинскую помощь. Врачи отказываются это делать, понимая, что женщина нетранспортабельна, и вместо того чтобы объяснить все дочери, грубо просят ее не мешать им работать. Больная вскоре умирает, и исход этот был неизбежен в той ситуации, но дочь покойной подает в суд на больницу из-за неоказания медицинской помощи. Конечно, никакой судебной перспективы в данном случае нет, и врачи не виноваты в смерти женщины, но потребуются несколько месяцев напряженной работы судебно-медицинских экспертов, множественные консультации и помощь адвокатов для того, чтобы это установить. Не говоря уже об уничтоженных нервах дочери умершей. Если бы с самого начала врачи повели себя по-другому, не было бы ни иска, ни суда, ни всего остального.
Или другая история. Молодой человек поступает в больницу с жалобами на боли в животе, говорит, что болеет уже четыре дня, боли не проходят, а только усиливаются. Его обследуют, выставляют диагноз «острый аппендицит» — состояние, требующее экстренной операции, — и оставляют в палате почти на десять часов. Причину такой задержки операции установить так и не удалось. Все это время жена парня, подозревая, что диагноз серьезный, неоднократно просила врачей провести операцию, но слышала в ответ отказы и отговорки. Парня в итоге прооперировали, аппендицит оказался гангренозным, развился перитонит, лечение которого потребовало нескольких повторных операций, однако они не помогли, и пациент умер. Любой врач, даже не хирург, даже студент понимает, насколько опасно промедление с операцией при аппендиците. Почему в данном случае ее не делали — не понятно. Естественно, женщина подала в суд на больницу, и знаете, что самое интересное? Экспертиза не установила прямой вины врачей в смерти пациента».
«Как же так? — изумился я. — Ведь человека, так сказать, залечили. Вы же сами сказали, что он десять часов лежал в палате!»
«Верно. Но верно и то, что он четыре дня болел и не обращался за помощью. Скорее всего, гангренозный аппендицит развился именно в этот период, то есть имело место позднее обращение за помощью, и поэтому прямой причинно-следственной связи между неоказанием лечения и смертью пациента нет. А раз нет прямой связи, то нет и ответственности. По закону? Да. Справедливо? На мой взгляд, не очень. Не всем удается понять эти тонкости причинно-следственных связей, отсюда и мнение о «цеховом братстве» и о том, что эксперты «покрывают» врачей».
«А что, неужели не «покрывают»?» — не поверил я.
«Бывает, конечно, не без этого. Я знал одного эксперта, который работал в морге при одной из больниц. Естественно, в этот морг поступало много трупов из стационара. Так вот, одна из задач эксперта, который исследует труп из стационара, — это установить категорию расхождения диагнозов. Вы знаете, что это такое, или объяснить?» — поинтересовался эксперт.
Я понятия не имел, о чем идет речь, и объяснение последовало.
«Существуют два вида диагноза: кинический — то есть тот, который поставили больному в стационаре, и судебно-медицинский, или патологоанатомический, который выставляет эксперт или патологоанатом после вскрытия. Если эти два диагноза совпадают, то все прекрасно, грубо говоря, от чего лечили, от того и умер. А вот если не совпадают, то возникают сложности. Есть три категории расхождения диагнозов. Первая — это когда у врачей, например, просто нет времени на диагностику. Допустим, поступает больной по скорой. Врачи «Скорой помощи» по каким-то симптомам ставят диагноз «инсульт», больного привозят в больницу, успевают завести на него историю болезни, но этим все и заканчивается — человек вскоре умирает. На вскрытии оказывается, что у него был не инсульт, а черепно-мозговая травма, то есть налицо несовпадение клинического и судебно-медицинского диагнозов. Категория расхождения в данном случае первая, самая легкая, поскольку у врачей просто не было временной возможности поставить правильный диагноз. За расхождение первой категории почти не наказывают — врачи не виноваты. Бывает, что в медицинском учреждении нет врача определенной специальности, эта причина несовпадения диагнозов объективная, и в таком случае категория расхождения — вторая. Она уже серьезнее в плане последствий для больницы и для конкретного врача. И, наконец, расхождение третьей категории — те ситуации, когда врачи своими действиями или бездействием, грубо говоря, угробили пациента. Проморгали острое состояние, хотя имели все необходимое для спасения жизни, не обращали внимания на конкретные симптомы определенного заболевания, продолжая лечить от другого, и тому подобное. Расхождение третьей категории — это всегда скандал, разбор случая на самом высоком уровне, штрафы для больницы и врача, а иногда и уголовная ответственность.