ким людям я рассказывал в ту пору о том, что надо делать, как ускорить обследования, как не стоять в лишних очередях. Рак был и остается квестом – своеобразным испытанием на прочность, а у меня имелась коллекция “ключей” к различным замочкам этого “сейфа”. Я видел, что рядом сидит человек, который боится неизвестности, подсаживался к нему и начинал с ним говорить, улыбаться и шутить. Это рак сделал из меня шутника на все случаи жизни.
После трансплантации я потерял двадцать килограммов. Чуть не умер. Было время, когда я не ел и не говорил, потому что мой рот стал сплошной язвой. В это время ко мне пришла доктор – у нее в руках был флакон с белковым питанием. “Это четверть видов белков, которые необходимы для организма, чтобы выжить. Их я могу колоть тебе капельницей. Других трех четвертей у нас нет. Ты их можешь получить только с едой, которую ты не ешь. Если не будешь есть – умрешь. Поэтому – ешь!” И я ел. Точнее сосал суп, он был отличным, наваристым, спасибо больничной кухне. Мне было больно, я не мог жевать и открывать рот. Я мычал в ответ на вопросы и сам не понимал, что говорю, но сосал суп неделю, а врачи переливали мне кровь по нескольку мешков в день, и рядом с моей кроватью круглосуточно булькал инфузоматор, заливающий противобактериальное и противогрибковое средства.
Днем я работал: готовил документы по транспортному обслуживанию ЧМ-2018 для Самары. Город спасал мне жизнь, и надо было активней ему помогать. Работа велась вместе с коллегами из Самары и Петербурга. Я писал программы основных мероприятий. Материалов набралось много, а еще надо было согласовать все формулировки. Я беспокоился, что мне позвонят и узнают, что я не могу говорить. А мне позвонили позже, когда язвы почти зарубцевались. Было больно, но я говорил с удовольствием, снова чувствуя свежесть этого божьего дара человеку – возможности произнести слово.
Трансплантация не помогла. Ее делали в лайт-версии: донором выступал я сам. Точнее, мои стволовые клетки. При этом велик риск остаться со своим же раком. Совсем другая история – трансплантация от донора. Только она сложнее и дороже потому, что донора еще надо найти и оплатить. Через месяц у меня была температура 39° и ужасная слабость. Пошло прогрессирование. Я ходил с большим трудом, бабушка отдала мне свою тросточку. “Что мне делать?” – это я уже снова у Деминой. “Я бы рекомендовала гемзар с навельбином”. – “Какой прогноз?” – “Антон, не бывает тут никаких прогнозов!”
Уезжая из Воронежа (меня отвез туда братик), я захожу в комнату к сестре. Настя – умница, училась на механико-математическом факультете МГУ, знает японский, корейский и английский языки. О ней бы стоило написать книгу. Теперь она не может ходить. У нее болезнь похуже моей лимфомы. Я захожу к ней, опираюсь на косяк двери: “Прощай”. Разворачиваюсь и ухожу, потому что не могу больше говорить. В коридор, когда я натягивал куртку, младшая сестра добралась на обычном кресле на колесиках. Она пробилась сквозь коридор, дверь, мимо шкафов, чтобы сказать: “Пока!” И мне стало стыдно. Нельзя быть малодушным ублюдком рядом с таким человеком, как она.
Я снова в Самаре. Мне делают капельницы, и я чувствую себя немного лучше. Идет апрель 2012 года. Со свежими распечатками КТ я отправляю братика к Деминой с наказом: “Без прогноза не возвращайся”. Но она была непреклонна, несмотря на все его уговоры: “Вы должны понимать, что никаких прогнозов в данных ситуациях не существует. Люди живут на винбластине по десть лет! У меня есть такие пациенты!” Позицию Елены Андреевны удалось проломить только фразой: “Поймите, человек имеет право уйти достойно”. Тогда она выдала примерный прогноз и порекомендовала прочитать “Жизнь взаймы” Ремарка. Демина из тех нечастых медиков, кто умеет врачевать не только тело человека, но и его душу.
“Полтора, максимум два года”. Эти чудные новости я узнаю по телефону. И я снова один. Мне надо как-то все это переварить. Теперь я звоню любимой девушке. Еще не жене. И мы обсуждаем нашу свадьбу. А наутро я уже знаю всю законодательную базу по этому вопросу. Мне нужна справка, что существует непосредственная опасность для моей жизни.
Эту справку читает заведующая ЗАГСом уже в Москве. Я на метрономной терапии, которую назначил онкоцентр. Заведующая хмурится, но в итоге дает добро. i июня 2012 года в Чертановском ЗАГСе Москвы, вне обычной очереди, регистрируют наш брак. На свадьбе присутствуют четверо гостей – мои брат с сестрой и Машины сестры. В практически пустом зале звучит Мендельсон. В моей голове звучат более практические мысли: у меня еще есть немного времени. Мне очень хочется дочку, но мы снимаем квартиру в Бирюлеве, хозяйка выставила ее на продажу, и нам нужно куда-то съезжать.
Родственники все понимают – я объясняю свой план отцу. Нужна ипотека. Ненавижу все виды кредитов лютой ненавистью. Но иначе не успеваю. Я долго меряю перегоны электричек, смотрю, где заканчиваются их маршруты. Передо мной сложная задача: свести воедино минимум наших финансов и вариант, при котором я смогу быстро добираться до онкоцентра из Московской области. Причем ежемесячный платеж должен быть не больше того, что я плачу за аренду.
Задачка все-таки решена. И вот она моя, разбитая в хлам хрущевка в Подмосковье. Я доволен. Ведь я из многодетной семьи, у меня комнаты своей никогда не было. Я прожил столько лет в общагах, потом в съемных квартирах. А тут такая роскошь! Первым делом мою пол и ложусь на него посередине комнаты. Пусть и на излете, но некоторые детские мечты удается воплотить в реальность.
8 февраля 2013 года
Завтра ПЭТ. По слухам, много круче, чем в Москве, по разрешающей способности. Будет интересно сравнить процедуру и результаты.
Еще одна новость: сегодня я забыл о четырех переломах в позвоночнике и полез кататься на коньках. Как можно забыть о четырех переломах?! Очень просто. Дома я помнил о них каждую минуту, когда шел по улице: там много наледи, и я волновался, как бы не упасть. А в Нью-Йорке давно об этом не думаю: тут все лестницы и скаты с переходов безопасны, в метро делают металлические нашлепки против скольжения… Спина болит? Да, конечно. Но она каждый день болит. Я забыл, когда она не болела. И я взял коньки, пошел на лед и сносно катался! А вот прыжок в хоккейных коньках сделать не смог и упал. И тогда вспомнил, что могу и не встать.
“Ты так получишь премию Дарвина”, – укоряли меня друзья. И правда, глупо вышло: сам себя мог убить. К слову, премию Дарвина дают за идиотское самоубийство. Ее не дадут разбившемуся насмерть на скользкой мостовой старику в России. Ее не дадут жительнице Петербурга, погибшей от огромного ледяного нароста, свалившегося с крыши. Не достанется она провалившемуся вместе с машиной под землю самарцу… На самом деле их убили коммунальщики, и выбора-то у них не было. Разве что на выборах. Ну, так разве то – выбор?
25 февраля 2013 года[9]
“Учить английскийнадо было лучше, голубчик”
Брентуксимаб – кап-кап-кап. После перекрестной проверки пациента, дозировки. Через инфузоматор. Кап-кап. Что-то пошло не так. Чувство такое, словно наш “КАМаз” по мне проехал. Все остановили. Меня подключили к кислороду. Капают какую-то спасительную штуку. Брентуксимаб отключили. Фух. Я чуть было не задохнулся – подобная реакция иногда случается. Откачали. Это был один из возможных, но редких побочных эффектов. Извините, если кого-то напугал. Просто хотелось поделиться эмоциями. Мне тут одиноко.
Я в школе учился прилично по всем предметам, но вот по русскому и английскому все время рисковал скатиться на тройку. В этом была своя логика. Уровня русского языка мне вполне хватало для жизни, а про английский я был уверен, что он мне никогда не пригодится. А коли так, рассуждал я, зачем тратить на них свое время? Так вот, сегодня я вспоминал свою учительницу по английскому. Делать это пришлось в полуобморочном состоянии, с трубками кислорода в носу, под капельницей. Как оказалось, у брентуксимаба иногда случается побочный эффект, вызывающий спазм грудных мышц. Сперва я почувствовал дискомфорт в горле, потом голова стала словно надуваться изнутри, начался кашель, и нельзя было толком вдохнуть. Я только и смог, что вскочить с места и прошептать в коридор: “Помогите!” Врачи догадались обо всем за секунды по внешним признакам: у человека, умирающего от удушья, их масса. Сам я сказать ничего мог, а просто думал: “Какая идиотская смерть будет, если я так и не вспомню, как по-английски «задыхаюсь»”.
Я примерил на себя очередную нелепую смерть. Сейчас смешно об этом вспоминать, ведь в больнице меня откачали бы в любом случае. Но забавно наблюдать за выкрутасами собственного разума. Пока бездыханное тело мучительно билось за выживание, холодный разум предъявил самому себе застарелую претензию: “Учить английский надо было лучше, голубчик”. Это я к тому, что, если у вас тоже английский на троечку, то знайте – случаются такие ситуации, в которых вы разговорником не обойдетесь. Умные учатся на чужих ошибках, дураки – на своих. Надеюсь, этот пример из жизни дурака поможет вам сделать свою жизнь чуточку безопаснее.
27 февраля 2013 года[10]
Если вам надо что-то сделать – обращайтесь к специалистам
Вспомнил забавную историю из жизни моей семьи.
Моя сестра, к сожалению, инвалид покруче моего. Она долго не могла выспаться. Соберется уснуть и чувствует, будто шуршит что-то. Задремлет, повернется – опять шуршит… В конце концов она попросила отца осмотреть ее кровать, что там разболталось. Отец осмотрел и обнаружил под матрасом пластиковую хреновину с руной. Оба обалдели. Сестра полезла в интернет искать, что руна обозначает. Этого она не узнала, зато выяснила, что руна была положена не той стороной. И только сестрица стала хвастаться, что ее пытались проклясть, но перепутали, как это сделать, как прибежала мама, сказала всем, что они – дураки, и, обиженная, унесла руну. А сестрица впервые за долгое время наконец выспалась.