Лежа в нью-йоркской больнице и думая о еде, я вспоминал Москву. Химиотерапия – жуткая вещь в плане влияния на аппетит. Она изменяет вкусовые рецепторы, и привычная еда становится невкусной. Кроме того, человека начинает сильно тошнить, от чего аппетит пропадает вовсе. Требования по диете, которая нужна для восстановления истощенного организма со сниженным иммунитетом, выполнить бывает непросто. К примеру, раковым больным нужны мясо и печенка, а не сыроедение, которое убьет их с большей гарантией. Однажды в онкоцентре в нашу палату нагрянул заведующий отделением, отличный врач и вынужденный администратор в одном лице. Он увидел неладное: жена рязанского военного купила электрическую скороварку, чтобы готовить мужу мясо, ведь больничная еда в центре состояла в основном из капусты, к которой иногда добавляли апельсины.
– Немедленно уберите этот электроприбор! – потребовал заведующий. – Здесь запрещено готовить еду. Нельзя пользоваться электрическими приборами!
– Но вы же сами сказали, что моему мужу нужно есть мясо, чтобы восстановить мышцы, – удивилась женщина.
– Нужно. Но я не говорил, что нужно готовить здесь! Готовьте дома!
Женщина растерялась. И заведующий понимал, что 99 процентов пациентов при слове “дом” вспоминают свои провинциальные города и поселки, ведь это федеральный центр, куда попадают те, кого не сумели вылечить в регионах. Эти люди живут в онкоцентре минимум по полгода.
– Дома! Скажите спасибо, что мы вас тут вообще терпим! – сказал человек в белом халате женщине, которая несколько месяцев спала на стульях возле койки своего неходячего мужа.
Всегда думал, что я – сдержанный человек. Но глядя на отличного врача, которого вынудили стать еще и пожарным инспектором, и рязанскую женщину, на лице которой растерянность, испуг и отчаяние сменились яростью человека, готового и умирать, и убивать за святую правду, я просто окаменел. Этот разговор я вряд ли смогу забыть. В нем не было виновных и невиновных. В нем оказались люди в таких обстоятельствах, в которые их засунула наша действительность. Медсестры потом утешали женщину, объясняя, что заведующий все понимает, но его могут наказать, если найдут нарушения пожарной безопасности. Женщина соглашалась с ними, но настаивала, что будет продолжать готовить украдкой, иначе ее муж умрет.
Все это происходило рядом со мной, в палате на двух человек, в федеральном онкологическом центре – главном учреждении по лечению рака в России в 2012 году. Но мне потребовалось попасть в США, пожить в Hope Lodge, поесть домашней еды после капельницы, чтобы почувствовать, какого именно ингредиента пока не хватает в нашем лечении онкологии. Вообще в нашей жизни.
Я уже придумал решение. На каждом этаже Российского онкоцентра есть кухня, которая используется три раза в день, чтобы санитарка разливала по тарелкам привезенный на тележке капустный суп. Тут не надо денег. Надо просто признать, что онкологическим больным нужны те, кто о них заботится, кто может готовить для них еду. Надо пустить их на эти кухни и разрешить оставить там свои скороварки и микроволновки. Они сами их купят, потом оставят в больнице. Они не разведут антисанитарию, потому что тоже спасают своих близких. Просто кому-то большому и властному надо признать, что лечат не только лекарства… Это знание у нас пока еще не открыла медицинская наука.
Американский врач говорит, что выпишет меня сразу, как только убедится, что почки выдержали химию. “Дома выздоравливать гораздо комфортней! – поясняет он. – Мы сможем продолжать амбулаторный курс”. А я думаю: еще чуть-чуть, и я окажусь в Hope Lodge, там нам с супругой вместе будет уютно и спокойно. Я не знаю, кто у нас ведает реформой здравоохранения, но если он вдруг прочитает эти строки, то я, как настоящий русский разведчик, докладываю ему главную военную тайну успешной американской медицины: “Дома и стены лечат”.
Вы удивитесь, что я много пишу о банальных вещах. Но лимфома и ее лечение сделали из меня философа. Мне не раз писали разные люди, что по моей истории надо обязательно сделать книгу. Как охарактеризовать ее жанр? Драма? Комедия? Фантастика? В субботу я написал об операции, о сложностях с финансами. И многие сразу стали помогать мне собрать необходимую сумму… В “подушку безопасности” вкладываются незнакомые и знакомые мне люди просто потому, что знают – лечит и забота. А именно это и есть забота. Та самая, которую не заменишь лекарствами, которая приносит особое чувство, что окружающим не все равно и что чудеса могут стать привычными. Ведь хорошие люди помогают победить время в смертельно захватывающей игре с раком.
Сейчас понятно, что приличные деньги на реабилитацию после трансплантации все равно потребуются. Но чтобы собрать их, у нас есть по крайней мере три месяца. А это значит, что я смогу в спокойной обстановке все спланировать заново, получить полные счета клиники за срочную госпитализацию, уточнить план лечения, подробно расписать вам, как и что предстоит делать. Главное, что сумма депозита, которую требовал финансовый отдел клиники, уже должна быть на счету, а значит, меня лечат на полную катушку.
Меня стабилизировали, сделали новую биопсию, провели массу тестирований, включая ПЭТ, подготовили план по новой химии. Ввели первые цитостатики, сняли отек с шеи. В общем, мне удалось пройти еще один уровень. Число жизней игрока не уменьшилось. Теперь я начинаю задумываться, что если бы все организационные, финансовые, эмоциональные ресурсы, которые расходуются на лечение от рака, как-то систематизировать и правильно направить, то его уже лечили бы лучше, чем простуду.
Сейчас я прошу вас принять участие в моей судьбе, если возникнет такое желание и возможность. Уже понятно, что цена вопроса остается приличной и времени на сбор средств потребуется немало. Наверное, если в моей будущей книге, как на табличке на стене кухни в Hope Lodge, написать имена всех, кто принял участие в этом проекте, то она станет толще самой большой энциклопедии. Об этом стоит подумать. Скоро смогу написать подробней о плане лечения с учетом всего происшедшего. А пока ужасно хочется сделать все максимально быстро. Потом оглянуться, отдышаться и уверенно вписать последнюю строчку: “Было сделано все, что требовалось, и все, что было возможно сделать. Работали лучшие врачи, в арсенале которых имелись все известные науке ресурсы. И, оглянувшись назад, можно уверенно сказать: в этой истории нет ничего, о чем можно было бы сожалеть, нет ничего такого, чего нельзя попробовать повторить”.
25 августа 2013 года
IVAC, радиотерапияГотовимся ко второй трансплантации
“Что написать?” – это я у жены спрашиваю. Она вздыхает: “Напиши, что Настя приехала, что ее сразу взяли в оборот. Напиши, что тебя тоже взяли в оборот”. У нас тут все давно только на нервах и воле. В такие моменты понимаешь, что столько всего можно написать, что и написать нечего.
Сестру Настю срочно готовят мне в доноры. Она, увы, давно в инвалидном кресле, но донором все равно хочет быть. Для нее эти сутки начались примерно 34 часа назад в Воронеже. Однако сразу по прилете Настя отправилась в клинику, и теперь в кабинете врача мы занимаемся планированием. Я не видел сестру, кажется, сотню лет, а сейчас слушаю, как она говорит с врачом, и радуюсь – ее английский стал гораздо лучше. Врач тоже доволен. Ему не хватало ясности с донором, а теперь видно, что ему не терпится перейти к решительным действиям.
Лимфоузлы на шее опять растут. Несмотря на срочную химию, которая была сделана, чтобы их унять. Врач информирует, что в понедельник меня снова госпитализирует. К химиотерапии добавят радиацию, прицельную, по лимфоузлам шеи. Удачно, что все опухоли собрались в одной зоне. Но нырять в это лечение с “боевыми” отравляющими веществами и радиацией все равно страшно. А выбирать не из чего. Но страшно. Сколько раз сам себя и других убеждал, что страхи – дело бесполезное, а сам туда же. Я вовсе не смелый. Каждый раз перед очередной операцией, химией, облучением приходится заставлять себя успокоиться и собраться. Логика логикой, но невозможно быть вечно готовым ко всему. Спрашиваю мнение врача о шансах на успех нашего очередного похода против рака. “50 процентов”. “Это в том смысле, что получится или нет?” – уточняю я. “Нет, это в том смысле, что я тебя вылечу”.
8 сентября 2013 года[19]
Я живой!
– Ты меня помнишь? – спрашивает он меня, будто не я лежал с ним в палате, когда врачи готовили нас к операциям: меня – к первой в моей жизни, но простой биопсии лимфоузла, а его – к сложной онкологической чистке глотки. – Я живой!
И смеется. Он думал, что умрет на операции, по крайней мере, это казалось ему вероятным исходом. И теперь ему больно смеяться. Он смеется аккуратно, чтобы не разошлись швы. У него посередине подбородка след шва. Челюсть ему хирурги распилили на две части, развели в стороны и удаляли все, что там нашлось из опухолей. Именно тогда этот мужик, коннозаводчик из-под Тамбова, и собирался умереть. Потом ему предстояла химиотерапия для закрепления эффекта, и теперь она явно проводится активно: он лыс как колено. Меня прооперировали раньше, я не знал, что с ним стало, просто иду по коридору онкоцентра в Москве, а он там живой.
– Только никаких анекдотов, – это он говорит, нарочито нахмурясь, а потом не выдерживает и опять ржет в голос. – А то я со смеху сдохну – швы разойдутся!
В Самарском онкоцентре я лежал с двумя пасечниками в одной палате. Конечно, там еще были больные, но мы с пасечниками дольше всех не менялись. В жизненном опыте сравниться с ними я вряд ли мог, и они не очень-то брали меня в расчет. Один был старенький и видно несамостоятельный по жизни человек. О нем приходила заботиться его напористая супруга. Как они любили друг друга! Как артистично спорили. Как он аккуратно отступал, и как она бережно его направляла. Как сияли их глаза. И каждый раз, уходя, она оборачивалась в дверях и смотрела на него. А он провожал ее неизменной, чуть извиняющейся улыбкой.