Сейчас выпали волосы. Точнее, посыпались. Завтра попробую повыдергать оставшиеся и смыть. Бриться при низких тромбоцитах нельзя. Я по-прежнему на полной голодовке – не ем, не пью. Очень болят язвы, высыпавшие на слизистой рта и глотки. Из-за этого колют обезболивающее. Сна нормального тоже нет – постоянно меняются капельницы, надо полоскать полость рта, что-то еще делать. Получается набор рваных лоскутов дня и ночи. Из-за слабости это добивает окончательно. На монитор не могу долго смотреть, больно становится. А так как упало зрение, не могу толком читать текст.
И еще раз огромное спасибо всем, кто меня поддерживает! Для тех, кому предстоит трансплантация костного мозга, всякие штуки вроде депрессии очень характерны в силу сложности и изнашивающей монотонности процедуры, а мне достаточно комментарии почитать или в Твиттер зайти – сразу все становится и легче, и приятней.
20 января – 27 января 2014 года
Фигурность
Миллион лет назад – в другой жизни. На ногах маленькие коньки, с ботинками, прошитыми для жесткости армейским ремнем. Жесткое крепление суставов стопы – залог успеха в фигурном катании: ни в коем случае нельзя допускать, чтобы нога мотылялась из стороны в сторону. А ботинки почему-то выпускали недостаточно жесткими, и их требовалось доводить до ума таким вот способом.
Я ступил на лед, прокатился метр и упал. Мне больно, лед, оказывается, твердый. Я не знаю почему, но вечером, в свете прожекторов, со стороны он кажется мягким, блестящим и упругим. На самом деле он очень твердый, но чтобы узнать это, надо сделать шаг и упасть. Первый раз упасть на коньках. Мне пять лет, из-за бортика ледового поля школы фигурного катания олимпийского резерва на меня смотрит мама. Я оборачиваюсь к ней, мне больно и хочется плакать, а она машет мне: “Иди вперед”. И я встаю на колено, потом на обе ноги, качусь еще пару метров и опять падаю.
Наша тренер – не то что тренер другой группы – не давала нам никаких поблажек, а вот соседи вышли, опираясь на стулья, которые катили перед собой. Мы же просто падали: дюжина детишек, впервые ступивших на лед. К концу бесконечного поля стадиона мы уже знали, что на коньках не надо ходить, как по земле, на них надо катиться, отталкиваясь кромкой лезвия. На обратном пути я упал всего несколько раз.
Фигурное катание – особая школа, где учат вставать и идти дальше после того, как упадешь. Это уже потом были городские соревнования, перебежки вперед, назад, вращения, “тулупы”, прокат обязательной программы под музыку. “Оставь варежки в сугробе на три круга” – специфическое наказание за халтуру и отсутствие старательности. И даже первые места, которые были важны для мамы на трибуне, но не для меня, мечтающего лишь о термосе с теплым чаем. Она волновалась, я – нет. В ту пору я был слишком хорош, чтобы думать об успехе или мнении окружающих. Мне просто нравилось кататься. Сейчас на месте катка школы олимпийского резерва в Воронеже построили многоэтажный жилой комплекс, а что стало с самой спортшколой, я не знаю.
В прошлый раз я вставал на коньки прошлой зимой, в Брайант-парке. Этот парк – небольшой кусочек общественного пространства в самом центре Нью-Йорка, в трех минутах ходьбы от Таймс-сквер. Летом там отдыхают на лужайках. Именно там придумали расставлять стулья и столики, а также сделать подключения для зарядки ноутбуков. Зимой там заливают каток. Он бесплатный – платные только камера хранения и прокат коньков. Там было немного людей, я просто зашел посмотреть, и сам, не понимая как, оказался в небольшой очереди за коньками напрокат. Тогда я только приехал в США, чтобы лечить рак, не знал и двух слов по-английски и совершенно не представлял размер своей ноги в дюймах. Мне все равно быстро подобрали коньки: одна беда – мужчинам невозможно взять напрокат фигурные коньки. Только хоккейные. Мне нужны “зубчики” для прыжков! А мужские фигурные коньки с зубчиками трудно отыскать даже в продаже, не говоря уж о прокате.
О том, что лед вовсе не мягко-упругий, а твердый, я вспомнил, первый раз оказавшись на спине. Я упал на нее и подумал: “О, боже! Ведь я могу и не встать”. Потому, что только после падения вспомнил, что лимфома “съела” у меня четыре позвонка. Это невероятное самодурство – вылезти на лед с травмой позвоночника и анемией от химиотерапии. Это невероятное самодурство – вылезти на лед и не кататься, как все, вдоль бортика, а пытаться исполнять элементы фигурного катания на хоккейных коньках после более чем десятка лет перерыва.
А еще это невероятное счастье – снова думать, что можно упасть, встать, упасть снова, сделать перебежку назад (ее проще делать, чем перебежку вперед), оттолкнуться от твердого льда и сделать хотя бы пол-оборота в воздухе, прежде чем сделать выезд, в то время как все вокруг просто “перебирают лапками” вдоль бортика. Невозможно ничем оправдать риск расстаться с жизнью, кроме острой, щемящей сердце памяти о том, что ты все еще живой, хотя болезнь и пытается запретить тебе так думать. Вкус жизни стоит риска смерти, а вкус победы стоит риска неудач. И да, возраст меня испортил, в Брайант-парке мне очень хотелось непременно сделать прыжок на льду, на зависть всем вокруг. Смешное и ненужное позерство!
Только что в вену ушли последние капли из пакета с красной кровью: гемоглобин после трансплантации костного мозга все еще не может восстановиться, и мне требуются переливания. На руке ярко-желтая бирка “Fall risk!” как напоминание, что я могу упасть, просто поднявшись с больничной койки. При низком гемоглобине и низких тромбоцитах такое падение может оказаться последним. Сегодня месяц с того момента, как я лежу в больнице на трансплантации костного мозга, и три года, как мне поставили диагноз “лимфома”. И я каждый день требую от врачей, чтобы меня скорее выписали, чтобы я мог отвязаться от капельницы и начать ходить своими ногами. Радиотерапия “залатала” шейный позвонок. Трансплантация костного мозга проведена успешно, без серьезных осложнений. Сегодня я смотрю по NBC, как на олимпийском льду Сочи-2014 катает программу Юлия Липницкая, и хочу опять встать на коньки. Удивительно, но я по-прежнему не хочу довольствоваться ничем, кроме нормального катания, перебежек, прыжков, “восьмерок”, – меня не удовлетворяет “обязательная программа” со штангой капельницы по круговому коридору в отделении онкологии.
Наверное, это потому, что меня с пяти лет учили падать, вставать, снова падать и не особо рассчитывать на то, что можно будет за что-то ухватиться. А еще потому, что это просто красиво, когда в свете прожекторов на блестящем льду кто-то отрывается от земли и пластично, с необыкновенной грацией, наплевав на законы земного притяжения, крутит прыжки и вращения.
Миллион лет назад, в другой жизни, мама отдала меня в спортивную школу олимпийского резерва, чтобы я был закаленным и поменьше болел всяческими простудами. С тех пор прошла куча времени, а я все равно помню, как шел и падал первый раз на фигурных коньках на обманчивом твердом блестящем льду. И очень хочется жить. К сожалению, я не умею рассказать, как же хочется снова жить, не задумываясь перед тем, как выйти на лед на коньках…
2 февраля 2014 года
Как зовут президента США?
Начало февраля. Новости небольшие, но значимые – съел яйцо вкрутую. Не давясь от тошноты, не мучаясь, заставляя себя открыть рот, а просто взял – и нету. Врач сказала, что, коли так дальше пойдет, через неделю видеть она меня тут уже не хочет, а хочет знать, что я сижу дома и поправляюсь. По планам на эту неделю было много всего – гастроскопия, например, КТ легких – но вроде бы по общему состоянию это можно отменять или не спешить с этим. Лейкоциты отлично пошли в рост. Вот с тромбоцитами пока проблема. Но это ожидаемые мелочи жизни. В Нью-Йорке стоит дурная погода, так что мне жалко промокшую Машу, приносящую на обед свежую лапшу. А вообще все окружающее делает меня каким-то сентиментальным. Хочется поскорее выздороветь, завести домик в деревне и разводить там свиней для души. Что-то я к свинкам неровно дышу.
Сегодня врачи умудрились меня удивить. Дело в том, что по плану утром должны были снять центральный венозный катетер. В России у меня с ними было все просто – они сами регулярно отрывались, и надо было следить, чтобы такой катетер случайно не выпал. Круче всего получилось в Российском онкоцентре, когда я лежал там на очередной химии. Вместе с отличным дедулей, которому однажды накатили химию, и он совсем расклеился. Но зачем-то встал с койки и начал падать. Чтобы старичок не разбился, я стал его ловить, поскольку он падал рядом со мной. Поймать-то я его поймал… Вот только при подключенном центральном катетере тяжести поднимать категорически нельзя. В общем, приносит мне после этого медсестра вечернюю порцию инфузий (я все капельницы и уколы делал себе сам), я ее неспешно разбираю, готовлю системы, беру шприц для промывки катетера, вставляю, начинаю вводить… И тут у меня из груди катетер вместе с физраствором и кровью буквально вытекает на половину длины! Пришлось звать на помощь медсестру. Она пришла – начали думать, что делать. Назад вставлять не очень стерильно, да и выпал он уж очень сильно. И тогда я сказал: “Дарья Николаевна, снимайте его – нечего тут ловить!” В результате медсестра его и сняла. Это не великая наука: выдергиваешь и вену пальцем зажимаешь. Самое опасное – тромбы, которые могли образоваться у катетера и сорваться в кровоток.
В общем, я не ожидал, что в США подобная процедура вызовет сложности. Началось с того, что меня повезли в отдельное специальное место, где есть УЗИ и рентген, чтобы проконтролировать, как прошел процесс. Отрезали нитки, которыми все было пришито к телу, а потом начались чудеса. Врач начинает вынимать катетер, а тот не идет. У меня же боль такая, будто палец ножовкой пилят. Я, естественно, ору, а врач удивляется. Так он минут пять меня помучил, после чего принесли лидокаин и обкололи все вокруг катетера. Опять начинают тянуть, и опять дикая боль. Корни он там пустил, что ли? В общем, я хорошо глотку продрал – поорал на славу. В итоге вышло, что мне вкололи предельную дозу лидокаина и решили, что будут делать попытку номер два завтра под общим наркозом. “Так вам будет комфортнее”, – говорят. Еще бы не комфортнее: в жизни бы не подумал, что десятку из десятибалльной шкалы боли испытаю на банальном снятии центральной линии. Словом, мир оказался разнообразнее, чем я о нем думал.