ение запрета на нарушение границ в тексте статьи 1054 г. связано с событиями 1073 г. Переворот 1073 г. лишь создал прецедент «преступления предела братнего» в семье Ярослава, но пик злоупотребления им падает на конец XI столетия. В этом отношении династическая коллизия 1073 г. мало чем отличается от династических коллизий 1090-х гг., поэтому введение данной «нормы» в текст статьи 1054 г. можно приурочить ко времени Святополка Изяславича и Владимира Мономаха, отказавшегося в 1093 г. от «внеочередного» занятия княжеского стола в Киеве, выступив поборником доктрины «старейшинства»[358], которой, как следует из дальнейшего изложения его политики, он руководствовался в пределах, отвечавших его собственным интересам.
Таким образом, «ряд» Ярослава, который мог иметь место между концом 1052 и началом 1054 г., касался только раздела городов. Новация его заключалась только в конкретном их составе: с одной стороны, он предоставил автономию двум важнейшим центрам «Русской земли», выведя их из непосредственного подчинения Киеву; с другой стороны – укрепил положение киевского князя передачей ему контроля над Новгородом и большей частью Правобережья Днепра (за исключением Волынской, Полоцкой и части Смоленской земли). Но даже если осуществленный Ярославом раздел латентно отвечал интересам Изяслава, никакого распоряжения о приоритете «старейшего» сына он не оставил. Соответствующая «декларация» в статье 1054 г. появилась не ранее рубежа XI–XII столетий, в пользу чего говорит тот факт, что приоритетное положение Изяслава среди братьев нигде, кроме позднейшего комментария к статье 1078 г., не подчеркивается. На наш взгляд, официальное провозглашение приоритета «старейшинства» при Ярославе являлось невозможным по причине того, что с формальной точки зрения приоритет принадлежал бы не Изяславу, а сидевшему в «порубе» Судиславу, который в качестве последнего представителя предыдущего поколения князей с генеалогической точки зрения являлся «старейшим в Володимери племени» (М.С. Грушевский)[359]. В этом случае появилось бы противоречие между теоретической доктриной и практическим положением дел, так как решение Ярослава, по существу, создало прецедент наследования киевского стола «младшим» представителем княжеской семьи (который он получил как «отчину»)[360] в обход «старшего». Показательно, что возможных провокаций со стороны Судислава опасался не только Ярослав, но и его сыновья, которые в 1059 г. освободили дядю из «поруба» при условии его пострижения в монахи, т. е. абсолютной нейтрализации любых политических претензий с его стороны (это соглашение впервые в истории междукняжеских отношений было скреплено присягой и, по словам А.Е. Преснякова, являлось первым примером «столь обычного в позднейшее время приема удалять пострижением неудобных людей с политического поприща»)[361].
Проведенный анализ источников позволяет говорить лишь о том, что в основе политического решения Ярослава I, реализованного в 1054 г., лежала только идея единения («одиначьства») его сыновей, выраженная коллективным характером принятия решений в конце 1050-х и 1060-х гг.[362] Представление о том, что именно этим актом в княжеской семье был санкционирован приоритет «брата старейшего», должно быть отвергнуто, как не имеющее прочных текстологических аргументов. Идея «старейшинства» приобрела политическую актуальность лишь в процессе трансформации политического режима, известного в историографии как триумвират «Ярославичей», во второй половине 1060—1070-х гг.
Трансформации «триумвирата» Ярославичей
В конце 1050-х гг. на страницах летописей еще фигурируют коллективные действия князей. Так, в ПВЛ и НІЛМ под 1060 г. сообщается, что «Изяславъ, и Святославъ, и Всеволодъ, и Всеславъ совокупи[ша] вои бещислены [и] поидоша на конихъ и в лодьяхъ бещислено множество на Торкы. Се слышавше торци, убояшася, пробегоша и до сего дне, и помроша бегаючи Божьимь гневомь гоними, ови от зимы, друзии же гладомь, ини же моромь и судомь Божьимъ, тако Богъ избави хрестьяны от поганыхъ»[363]. Пространный характер этого сообщения, присоединенного к известию о смерти в Смоленске Игоря Ярославича, позволяет подразумевать его позднее происхождение. Привлечение к участию в походе полоцкого князя Всеслава Брячиславича, занимавшего полоцкий стол с 1044 по 1101 г., позволяет предполагать, что в первые полтора десятилетия своего княжения он, по всей видимости, поддерживал стратегический союз с Ярославичами. Впрочем, продолжалось это недолго. Информация о противостоянии Всеслава и Ярославичей появляется с 6573 г., под которым в Синодальном списке Новгородской I летописи сохранилось известие о том, что «поча Всеславъ рать држати» (в ПВЛ «рать почалъ»)[364]. Проблема датировки этой статьи, равно как и соответствующих статей НІЛМ и ПВЛ, повествующих о дальнейшем развитии конфликта между Всеславом и Ярославичами, неоднократно обсуждалась в историографии[365]. Упоминание в той же статье Синодального списка «великой звезды» на западе, отождествляющейся с появившейся весной 1066 г. кометой Галлея, позволяет предполагать, что разрыв между двумя ветвями Рюриковичей произошел не ранее этого времени; результатом его в том же году стало разграбление Новгорода, в ходе которого Всеслав снял колокола и паникадила в храме Святой Софии. В ПВЛ и НГЛМ об этих событиях ретроспективно сообщается под 6575 (1067/68) г. («Заратися Всеславъ, сынъ Брячиславль, Полочьске, изая Новъгородъ»), а в предшествующих статьях 6572 (1064/65) – 6574 (1066/67) гг. помещен рассказ о борьбе между двоюродными братьями – Глебом Святославичем и Ростиславом Владимировичем, который бежал из Новгорода вместе с Вышатой, сыном новгородского посадника Остромира, и захватил власть в Тмутаракани, выгнав оттуда Глеба.
Если борьба с Ростиславом была частным делом одного только черниговского князя, то для отпора Всеславу потребовалось коллективное участие всех Ярославичей, хотя проблема в первую очередь касалась Изяслава, который, по словам составителя статьи «А се князи Великого Новагорода», как мы помним, посадил там своего сына Мстислава «и победиша на Черехи; бежа къ Кыеву, и по взятьи города преста рать». По мнению Н.М. Карамзина, В.Л. Янина и В.А. Кучкина, битва на реке Черехе, положившая конец новгородскому княжению Мстислава Изяславича, предшествовала взятию Всеславом Новгорода в 1067 г.[366] Позднее В.А. Кучкин, опираясь на сохранившиеся в новгородской летописной традиции XV в. сообщение о том, что Всеслав «был у Пьскова ратью и перси билъ порокы»[367], предположил, что он мог нанести Мстиславу Изяславичу поражение на реке Черехе, протекающей близ Пскова, в 1065 г.[368] Это сообщение читается в конце статьи 6573 (мартовского 1065/66) г., тогда как в начале ее говорится, что «Всеславъ рать почалъ», поэтому можно предположить, что и осада Пскова и битва на Черехе непосредственно предшествовали походу на Новгород, являясь этапами одной и той же военной кампании, и большого временного интервала между ними быть не могло. Если отнести эти события к 1065 г. остается непонятным, почему киевский князь не принял никаких мер к укреплению обороноспособности Новгорода, взятие которого Синодальный список Новгородской I летописи и ПВЛ (в статье 6571 г.) относят лишь к 6574 (1066/67) г. Поэтому, даже если предпосылки конфликта сложились в 1065 г., начало вооруженного противостояния, по всей видимости, следует отнести к 1066 г. Возможно, события развивались в такой последовательности: сначала Всеслав осадил Псков, затем нанес Мстиславу Изяславичу поражение на Черехе, после чего двинулся на Новгород, который, по свидетельству новгородской летописной традиции XV в., был оккупирован «до Неревского конца» и сожжен[369]. Помимо этого, в Новгородской IV летописи сохранилась ретроспективная информация о том, что Всеслав после взятия Новгорода «погость единъ завелъ за Полтескъ»[370]. Вооруженная фаза конфликта 1066/67 г. могла занять чуть более года и закончилась после того, как три Ярославича, «совокупивше вои идоша на Всеслава, зиме сущи велице, и придоша ко Меньску, и меняне затворишася в граде. Си же брата взяша Менескъ [и] исекоша муже, а жены и дети вдаша на щиты, и поидоша к Немизе, и Всеславъ поиде противу, и совокупишася обои на Немизе месяца марта въ 3 день. И бяше снегъ великъ, [и] поидоша противу собе, и бысть сеча зла и мнози падоша, и одолеша Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, Всеславъ же бежа»[371]. Вероятно, реализация ответных мер «триумвирата» (поход на Минск), отнесенных в ПВЛ к 6575 (1067/68) г., началась уже в конце 1066 г., в пользу чего свидетельствуют слова «зиме сущи велице». После поражения на Немиге в марте 1067 г. полоцкий князь уже не имел возможности сопротивляться и был вынужден вступить в переговоры, в результате которых «месяца иуля в 10 день Изяславъ, Святославъ [и] Всеволодъ целовавше крестъ честныи къ Всеславу, рекше ему: „приди к намъ, яко не створимъ ти зла“; он же надеявъся целованьи креста и приехавъ в лодьи чересъ Днепръ.
Изяславу же в шатеръ предъидущю и тако яша Всеслава на Рши у Смолиньска и преступивше крестъ. Изяславъ же приведъ Всеслава Кыеву, всади и в порубъ съ двема сынома»[372]. Обратим внимание на то, что клятва «не сотворить зла» имела коллективный характер, но судьбой полоцкого князя распорядился один Изяслав – вероятно, потому, что «потерпевшим» был только он.