В этот момент с обеих сторон раздались хлопки лопающихся мешочков, и Хэм попытался заставить Пэт отойти от барьера. Но та вырвала руку и заявила, что хочет задать еще один вопрос. Присев на корточки возле гриба, она спросила:
– Ты когда-нибудь думал о смысле всего сущего, Оскар? Для чего все это? – широким жестом она обвела и норы, и долину с воющими вдалеке триопсами.
– Предназначение, – ответила «голова».
– В чем оно?
Этот вопрос Хэм услышал словно бы издалека. На глаза надвинулась темная пелена, грудь сдавило, и ему показалось, что ответ загадочного существа прозвучал где-то внутри него:
– У каждого свое… Мы размышляем… Триопсы нас едят…
Пытаясь осмыслить услышанное, Хэм покрутил головой и, когда навалившийся душный морок на миг оставил его, заметил, что Пэт неподвижно сидит возле норы. С невероятным усилием оторвав ноги от ледяного наста, Хэм подошел к ней и дотронулся до плеча – на него уставились пустые глаза сомнамбулы.
В этот момент лопнуло еще несколько мешочков, и, словно триопсы только этого и дожидались, из-за ледяного барьера в людей полетели камни. Тотчас же передний прожектор Хэма разлетелся мелкими осколками и погас, та же участь постигла и отремонтированный накануне левый прожектор на наголовнике Пэт. Хэм рывком поставил ее на ноги и крикнул чуть ли не в самое ухо:
– Бежим!
Что было потом, Хэм не запомнил. Но, по-видимому, ноги четко выполнили приказ, так как, вновь осознав окружающее, Хэм обнаружил, что довольно быстро идет в сторону челнока, обхватив за плечи безжизненное тело жены. Он остановился, прислушиваясь. Триопсы вопили где-то впереди, вероятно решив устроить людям засаду возле корабля.
Хэм осторожно посадил Пэт возле большого валуна и, поймав взгляд серых глаз, спросил:
– Ты можешь идти?
– Куда? – прошелестело в ответ.
– К челноку. Нам надо укрыться от этих мерзких тварей.
– Зачем? – спросила Пэт.
И в самом деле, зачем? Словно в замедленной съемке перед ним проплыли картины из прошлой жизни: солнечное утро на ферме, какие-то эпизоды студенческой поры, грязевой омут Хотленда… Прошлая жизнь… А теперь?.. Где он теперь? Или его уже нет?
Однако боль от попавшего в спину камня вернула его к действительности. Мгновенно все вспомнив, он помог Пэт подняться, и они побрели, поддерживая друг друга, к, казалось бы, недосягаемому кораблю.
Теперь на наголовниках у каждого горели лишь по две лампы – передних и левых прожекторов больше не существовало, и триопсы могли беспрепятственно вонзить в долгожданную добычу свои чудовищные когти, подобравшись к ней с неосвещенной стороны. Время от времени Хэм останавливался и отгонял хищников, поворачиваясь то вправо, то влево. Лучи скользили по ледяным нагромождениям, заставляя триопсов визжать от боли, но стоило путникам двинуться вперед, как они вновь оказывались в кольце преследователей.
Пэт двигалась из последних сил и, когда Хэм в очередной раз остановился, чтобы отпугнуть жаждущих крови преследователей, она, потеряв сознание, опустилась на снег возле его ног. В отчаянии он сел возле нее, и тут же в мглистой тьме замелькали скрюченные тени: триопсы готовились к последней атаке.
Хэм встал. Скованное усталостью и дурманом тело не хотело подчиняться ему, но он, обругав себя «безвольным грибом», прижал к груди тело жены и двинулся вперед. Теперь проблема освещения оказалась решенной: они снова находились в замкнутом конусе света, поскольку уцелевшие прожекторы на наголовнике Пэт освещали пространство слева и впереди.
Представив себе, какое выражение будет на насмешливом личике жены, когда он представит ей счет за «грузовые переноски», ставшие традиционными в их семействе, он хрипло рассмеялся, чувствуя, как исчезают сдавливающие мозг обручи.
Добравшись до освещенного пространства возле челнока, Хэм прислонил Пэт к трапу, вполз на него и открыл люк. Теперь вопрос о защитном конусе больше не стоял, поэтому, спустившись вниз, он перекинул жену через плечо и снова пополз вверх. Уложив ее на пол шлюзовой камеры, он обернулся к обледенелым просторам и торжествующе выкрикнул:
– Что, голубчики? Съели? Вот так-то!
Челнок, пронзив атмосферу Венеры, вынырнул в космическое пространство, чтобы благополучно миновать Горы Вечности, отдельные пики которых вздымались ввысь на десятки тысяч футов. Отсюда, из космоса, планета казалась огромным шаром клубящихся облаков, гигантским мячом, словно предназначенным для детских забав колоссов, подрастающих где-то в межгалактических просторах. Одна половинка этого мяча казалась угольно-черной, другая сверкала нестерпимой белизной, а ободок, делящий их, переливался всеми оттенками жемчуга. Именно туда держал путь космический корабль: исследователи направлялись в Сумеречную Страну.
– Все-таки обидно, что мы возвращаемся в сущности ни с чем, – заметил Хэм, переводя корабль на новый курс.
– Ты ошибаешься, – возразила Пэт, подняв голову от своих записей. – Мы узнали очень многое и, самое главное, сможем указать направление дальнейших поисков. И, конечно, надо доработать скафандры, чтобы обезопасить людей от воздействия спор.
Она снова склонилась над блокнотом, но потом решительно отодвинула его в сторону и стала смотреть в иллюминатор, словно зачарованная мощными волнами черноты, постепенно откатывавшейся назад.
– Я не знаю, чьим целям служит обнаруженный нами невероятный интеллект, – задумчиво проговорила она. – Может быть, нам просто примерещилась некая злая воля, оттого что мы с тобой надышались отравой. Но, тем не менее, философы в причудливом обличье грибов существуют на самом деле, и очень жаль, что век их сочтен.
Хэм кинул взгляд на жену и недовольно проворчал:
– Такая унылая патетика наверняка вызвана не выветрившимся из твоей головы дурманом, дорогая. Эти морщинистые мыслители проживут еще многие столетия, так что незачем заранее оплакивать их. Надо думать о жизни, жаждать ее, наслаждаться ею, а не ждать смерти, пусть и с философским спокойствием.
– Оказывается, и ты не чужд патетики, – улыбнулась Пэт. Потом помолчала и как-то нерешительно спросила: – А как ты догадался, что нам конец? Как смог сбросить наваждение?
– Ну, за это надо благодарить наших невольных убийц, Оскаров! – засмеялся Хэм. – Твой последний собеседник говорил тогда, помнится, о предназначении, о том, что грибы – это пища для триопсов. Вот я тогда и вспомнил, что уже давно хочу есть, а потенциальные покойники, как нетрудно догадаться, не испытывают мук голода. Перед таким раздражителем спасовал даже дурман!
Планета сомнений[6]
Гамильтон Хэммонд вздрогнул от неожиданности, когда Каллен, химик экспедиции, крикнул из заднего отсека, где он стоял на посту:
– Я что-то вижу!
Хэм нагнулся к иллюминатору в полу и начал всматриваться в зеленовато-серую мглу, которая окутывает Уран неисчислимые миллионы лет. Он торопливо покосился на стрелку электролота – пятьдесят пять футов, непоколебимо объявила та и солгала, так как стояла на этой цифре в течение всего сташестидесятимильного медленного спуска. Сигнал отражался не от поверхности планеты, а от тумана.
Барометр показывал 862 миллиметра. Он был очень ненадежным проводником, но меньше уклонялся от истины, чем электролот, – во всяком случае сорок лет назад, в 2060 году, неустрашимый Янг во время своего романтического полета с Титана на южный полюс затянутой облаками планеты установил, что атмосферное давление на ее поверхности равно 860 миллиметрам. Однако «Гея» опускалась теперь на северный полюс, в сорока пяти тысячах миль от места посадки Янга, и неведомые могучие горы или бездонные провалы могли лишить сообщенные им цифры всякого практического смысла.
– Я ничего не вижу, – пробормотал Хэм.
– И я, – подтвердила Патриция Хэммонд, его жена, а по служебной линии – биолог «Геи». – Ниче… Нет-нет! Там что-то движется. – Она прищурилась. – Вверх! Вверх! Скорее!
Харборд был прекрасным астролетчиком; не переспрашивая, даже не отведя взгляда от приборной доски, он резко рванул ручку. Двигатели взревели, и ускорение прижало экипаж «Геи» к полу.
Как раз вовремя! Гигантский серый водяной вал прокатился под нижним иллюминатором так близко от ракеты, что удар раскаленных газов вырыл глубокую яму, а брызги долетели до корпуса.
– Фьюу-у-у! – присвистнул Хэм. – Чуточку пониже, и от этого холодного душа все сопла разнесло бы к черту, они ведь раскалены добела.
– Океан! – со злостью сказала Патриция. – А Янг видел сушу!
– Да. В сорока пяти тысячах миль отсюда.
– Ты считаешь, что туман везде доходит до самой поверхности? – спросила она, задумчиво сдвинув брови.
– Так утверждает Янг.
– А на Венере облака образуются только на границе верхних и нижних воздушных течений.
– Да, но Венера ближе к Солнцу. А здесь тепло распределяется равномерно, так как от Солнца оно практически не зависит. Большая часть тепла поступает к поверхности изнутри, как на Юпитере и Сатурне, но Уран холоднее, потому что он меньше. И в отличие от расплавленных планет-гигантов у него твердая кора, которая нагрета гораздо слабее, чем сумеречная зона Венеры.
– Но ведь Титан холоден, как десяток земных северных полюсов, а на нем все время бушуют ураганы. Хэм улыбнулся.
– Хочешь меня подловить? Ветер зависит не от абсолютной температуры, а от разницы температур на разных участках поверхности. Титан с одного бока подогревается Сатурном. А на Уране теплота распределена абсолютно равномерно, во всяком случае с практической точки зрения, потому что она поступает из недр планеты. Но чего мы ждем? – вдруг спросил он, повернувшись к Харборду.
– Твоих распоряжений, – буркнул астролетчик. – Теперь командуешь ты. Мои полномочия кончились, когда мы увидели поверхность планеты.
– Верно! – воскликнул Хэм.
– И ты, конечно, знаешь, куда нам лететь, – насмешливо фыркнула Патриция.