ено шестнадцать разных видов гемагглютинина и девять видов нейраминидазы. Гемагглютинин — это ключ, который открывает клеточную мембрану и помогает вирусу войти в клетку, а нейраминидаза — ключ, который позволяет выбраться обратно. Понимаете пока? Если вы прочитали этот простой абзац, то знаете о гриппе больше, чем 99,9 % населения Земли. Похлопайте себя по плечу и сделайте в ноябре прививку от гриппа.
Во время пандемии 1918—1919 гг. никто не знал, чем она вызвана (хотя догадок была масса). Никто не смог найти микроба-виновника, увидеть его, никто не смог дать ему имени и понять механизм его действия, потому что сама вирусология тогда находилось в зачаточном состоянии. Методик изоляции вируса еще не существовало. Электронных микроскопов не изобрели. Вызвавший пандемию вирус, оказавшийся вариантом H1N1, был точно идентифицирован лишь… в 2005 году! За это время в мире случились и другие пандемии гриппа, в частности, в 1957 г., когда погибли примерно 2 миллиона человек, и в 1968-м; эта стала известна как «гонконгский грипп» (по месту зарождения) и убила миллион человек. К концу 1950 г. ученые уже знали, что вирусы гриппа, довольно загадочная группа, весьма разнообразная и способная заражать свиней, лошадей, хорьков, кошек, домашних уток и кур, а не только людей. Но никто не знал, где они живут в дикой природе.
Это зоонозы? У них есть естественные резервуары? Одна подсказка появилась в 1961 г., когда в Южной Африке умерло немало обыкновенных крачек (Sterna hirundo) и обнаружилось, что они были заражены гриппом. Если грипп их убил, то крачки по определению не могли служить его резервуаром, но, может быть, где-то в течение жизни они контактировали с резервуаром. Вскоре после этого молодой биолог из Новой Зеландии пошел прогуляться по берегу Нового Южного Уэльса вместе с молодым австралийским биохимиком. И они нашли мертвых птиц.
Эти двое были закадычными друзьями и обожали природу. Эта прогулка по берегу, собственно говоря, состоялась во время рыбалки. Новозеландца звали Роберт Уэбстер; он переехал в Австралию, чтобы работать над кандидатской диссертацией. Австралийца звали Уильям Грэм Лэвер, он получил образование в Мельбурне и Лондоне, а на исследовательскую карьеру его вдохновил Макфарлейн Бёрнет. Лэвер настолько любил приключения, что после завершения докторской диссертации в Лондоне вместе с женой поехал в Австралию на машине, а не полетел. Через несколько лет они с Уэбстером пошли на историческую прогулку, обнаружили, что пляж завален тушками клинохвостых буревестников (Pufifnus pacifci us), и задумались, вспомнив о южноафриканских крачках: не умерли ли эти птицы от гриппа? Лэвер предложил почти наудачу съездить к Большому Барьерному рифу и взять у тамошних птиц анализы на грипп. Большой Барьерный риф обычно не считается трудным местом для работы. Они смогут порыбачить, позагорать, насладиться прозрачной сине-зеленой водой и заняться наукой. Лэвер попросил у своего начальника из Австралийского национального университета в Канберре финансирования для себя и Уэбстера. «Да у вас, должно быть, галлюцинации, — ответил начальник. — За мои деньги вы никуда не поедете». Тогда они обратились к Всемирной организации здравоохранения в Женеве; один доверчивый чиновник выделил им 500 долларов — в те времена это была значительная сумма. Лэвер и Уэбстер поехали на остров Трайон, в восьмидесяти километрах от побережья Квинсленда, и нашли у клинохвостых буревестников вирус гриппа.
— Итак, у нас есть грипп, родственный человеческому, который живет в диких перелетных птицах мира, — сказал мне Роберт Уэбстер сорок лет спустя. В научной литературе он говорил о своей работе достаточно скромно, но вот в разговоре выложил все: да, это Грэм Лэвер обнаружил, что резервуаром гриппа являются водоплавающие птицы, а я ему помогал. Лэвер к тому времени уже умер, но доктор Уэбстер вспоминал его с большой теплотой.
Роберт Уэбстер сейчас, — пожалуй, самый выдающийся эксперт по гриппу в мире. Он вырос на ферме в Новой Зеландии, изучал микробиологию, защитил диссертацию в Канберре, работал и развлекался вместе с Лэвером, потом в 1969 г. перебрался в США, где получил пост в Детском исследовательском госпитале Св. Иуды в Мемфисе, и работает там до сих пор (не считая частых поездок). Когда я с ним встретился, ему было уже почти восемьдесят, но он по-прежнему был здоров, активен и оставался на переднем краю исследований гриппа, реагируя на ежедневные новости по всему миру. Мы поговорили в его кабинете на верхнем этаже здания госпиталя Св. Иуды после того, как он купил мне чашечку крепкого кофе в госпитальном кафетерии. На стене кабинета висели два чучела рыб — большой зеленый групер и великолепный красный луциан, словно в память о Грэме Лавере. Одна из главных проблем с гриппом, сказал мне Уэбстер, состоит в том, что он весьма изменчив.
А потом объяснил подробно. Во-первых, грипп, будучи РНК-вирусом, имеет высокую скорость мутации. Во время размножения нет никакого контроля качества, сказал он, — это я уже слышал от Эдди Холмса. Постоянные ошибки копирования на уровне отдельных букв генетического кода. Но это даже не половина всей истории. Другое, еще более важное явление, — реассортация. (Реассортация — это случайный обмен целыми геномными сегментами между вирионами двух разных подтипов. Она похожа на рекомбинацию, которая иногда случается при пересечении хромосом у делящихся клеток, но реассортация — это немного более простой и упорядоченный процесс. Она часто встречается у вирусов гриппа, потому что их сегментированная РНК легко разделяется в точках демаркации между генами, — снова возвращаемся к сравнению с восемью вагонами в маневровом парке.) Шестнадцать доступных видов гемагглютинина, напомнил мне Уэбстер. Девять видов нейраминидазы.
— Арифметические расчеты вы и сами сможете провести, — сказал он.
(Я посчитал: 144 возможных пары.)
Изменения случайны, и большинство из них дают плохие сочетания, которые делают вирус менее жизнеспособным. Но случайные изменения все равно обеспечивают разнообразие, а разнообразие — это возможности. Это строительный материал естественного отбора, адаптации, эволюции. Вот почему грипп — такой изменчивый микроб, всегда полный сюрпризов, полный новизны, полный угроз: из-за множества мутаций и реассортаций.
Стабильное появление мутаций вызывает постепенные изменения в облике и поведении вируса. Следовательно, вам нужна новая прививка каждую осень: штамм этого года заметно отличается от прошлогоднего. Реассортация обеспечивает большие перемены. Именно такие крупные инновации при реассортации, порождающие новые подтипы, которые заразны, но неизвестны человеческому иммунитету, обычно приводят к пандемиям.
Но дело не только в человеческих болезнях. Разные подтипы, отметил Уэбстер, склонны заражать разные биологические виды. H7N7 неплохо себя чувствует в лошадях. Мертвые крачки в Южной Африке в 1961 г. были заражены H5N3. Только подтипы с гемагглютинином H1, H2 и H3 вызывают эпидемии гриппа у людей, потому что только они легко передаются от человека к человеку. Свиньи предлагают вирусу условия, промежуточные между теми, что он находит в людях и в птицах, поэтому свиньи могут заражаться и человеческими, и птичьими штаммами. Когда какая-нибудь свинья одновременно заражается двумя вирусами — один адаптирован к человеку, другой к птице, — у двух этих вирусов появляется возможность для реассортации. Хотя сейчас известно, что все виды гриппа зародились у диких водоплавающих птиц, вирусы реассортируются и в свиньях, и в других животных (еще одной хорошей «пробиркой» для смешивания служат куропатки), и к тому времени, как они попадают к людям, они обычно собраны из H1, H2 или H3 и еще десятка необходимых белков, в том числе и позаимствованных у птичьего или свиного гриппа. Другие подтипы, с гемагглютинином H7 и H5, тоже иногда «пробовали» поражать людей, сказал Уэбстер. Пока что все эти попытки были безуспешны.
— Они поражают людей, — сказал он, — но им не удалось обеспечить заразности.
Они не передаются от человека к человеку. Они могут убить много домашней птицы, поражая целые стаи, но вот через человеческий кашель и чиханье не передаются. (У птиц грипп — это в основном желудочно-кишечное заболевание, и передача происходит фекально-оральным путем; больная птица испражняется на пол курятника или на землю на птичьем дворе, или в воду озера или реки, и фрагменты этих испражнений попадают в организм другой птицы, когда та клюет или хватает еду. Скорее всего, именно так вирусом заразились южноафриканские крачки и австралийские буревестники.) Так что вам, чтобы заразиться, нужно подержать в руках курицу или, скажем, разделать утку. Тем не менее эта группа вирусов настолько разнообразна, постоянно мутирует и реассортируется, что следующая «попытка» может оказаться уже совсем иной. Соответственно, сейчас «даже близко, черт возьми, нет никакой надежды», как выразился Уэбстер, что мы сможем предсказать, какая болезнь вызовет следующую пандемию.
Но кое за чем стоит проследить. В частности, за H5N1, известным и вам, и мне как «птичий грипп».
Сам Уэбстер сыграл ключевую роль в отклике на этот пугающий подтип, когда он впервые проявил себя. Трехлетний мальчик в Гонконге умер от гриппа в мае 1997 г., и в мазке из его горла обнаружился вирус. Ученые в Гонконге не смогли распознать этот вирус. Часть мазка отправили в CDC, но там ни у кого так руки и не дошли им заняться. Потом небольшую часть отдали заезжему голландскому ученому; приехав домой из Гонконга, он сразу же занялся работой. Hmm, mijn God[238]. Голландец тут же сообщил зарубежным коллегам, что это похоже на H5. Птичий грипп.
— И мы тогда все сказали: «Нет, невозможно», — вспоминал Уэбстер. — H5 не заражает людей. Мы подумали, что это ошибка.
Но это не ошибка. Случай настолько всех встревожил потому, что это был первый документированный случай, когда чисто птичий вирус гриппа, — в котором не было генов человеческого гриппа, полученного через реассортацию, — вызвал смертельное респираторное заболевание у человека. В ноябре того же года случились еще три случая, и тогда Уэбстер сам запрыгнул в самолет и поспешил в Гонконг.