На восьмой день рвота и диарея Платта прошли. Еще через два дня начала сходить сыпь, а грибок в горле удалось взять под контроль. Ему повезло — он получил лучший медицинский уход, к тому же, возможно, у него были хорошие гены. Вирус исчез из его крови, мочи и фекалий (хотя на какое-то время задержался в сперме; судя по всему, Платт пообещал врачам, что не станет подвергать никого риску). Его выписали из изолятора и, в конце концов, отпустили домой. Он потерял в весе, а во время долгого, медленного выздоровления у него выпали почти все волосы. Но, как и швейцарка-ветеринар, он выжил.
А вот российской исследовательнице в 1996 году уже не так повезло. Согласно российским источникам (в западной медицинской литературе ее имя не упоминается), ее звали Надежда Алексеевна Маковецкая. Она работала в институте вирусологии Министерства обороны над экспериментальным лекарством против эболавирусной болезни, получаемым из сыворотки крови лошадей. Лошади не восприимчивы к Эболе — в отличие от вируса Хендра, — поэтому их используют для производства антител. Проверка эффективности этого метода лечения требовала заражения и других лошадей. «Не знаю, как можно описать сложность работы с лошадью, зараженной вирусом Эбола», — так, сухо и сдержанно, выразился тогдашний глава Управления по биологической защите Министерства обороны России, генерал-лейтенант медицинской службы Валентин Евстигнеев[51]. Несомненно, он был прав. Лошади бывают нервными и беспокойными, даже если у них нет конвульсий. Кому захочется подойти к ней со шприцем? «Со здоровым-то животным справиться непросто, а нам приходилось работать в специальных средствах защиты», — сказал генерал Евстигнеев. Кого он имел в виду, говоря «мы», остается только догадываться. Он высокопоставленный офицер и военный чиновник, так что вряд ли лично натягивал латексные перчатки и делал инъекции лошадям. «Малейшая оплошность, прорыв перчатки — и последствия могли быть самыми печальными». Судя по всему, Маковецкая как раз и совершила эту «малейшую оплошность». Или, может быть, это не она ошиблась, а просто чувствительная лошадь не вовремя дернулась. «Она порвала защитные перчатки, но из-за того, что это произошло накануне новогодних праздников, она скрыла этот факт от руководства института», — без особой симпатии сообщил Евстигнеев. Что он имел в виду — она не хотела пропустить праздники, сидя на карантине? Он не упомянул ни шприца, ни царапины, ни пореза под разорванными перчатками, хотя явно произошло именно что-то такое. «В результате, когда женщина обратилась за помощью к врачу, было уже поздно». Подробности болезни и смерти Маковецкой остаются тайной[52].
Еще одна россиянка заразила себя Эболой в мае 2004 г., и об этом случае известно немного больше. 46-летняя Антонина Преснякова работала в секретном вирусологическом центре под названием «Вектор» (звучит, словно что-то из произведений Яна Флеминга) на юго-западе Сибири. В шприце Пресняковой была кровь морской свинки, зараженной вирусом Эбола. Игла проколола две перчатки и воткнулась в левую ладонь. Ее тут же отправили в изолятор, через несколько дней начались симптомы, а через две недели она умерла[53].
Эти три случая убедительно показывают нам, насколько опасно заниматься лабораторными исследованиями такого смертоносного, заразного вируса. Кроме того, они помогают лучше понять опасения, окружавшие события, которые могли привести к первому случаю Эболы в Америке. Они тоже произошли в 2004 году, за несколько месяцев до смерти Антонины Пресняковой.
18
Келли Уорфилд выросла в городке Фредерик, штат Мэриленд, неподалеку от Форт-Детрика, базы армии США, где проводятся исследования по медицине и биологической защите и базируется USAMRIID.
Она была умной и любознательной девочкой, а ее мать держала магазинчик чуть ли не у самых ворот Форт-Детрика. Келли стала помогать маме, еще учась в средней школе; впервые она познакомилась с учеными из института, исследовавшего болезни, когда они пришли в магазин, чтобы купить диетической колы, немного молока, жвачку «Никоретте», «Тайленол»… в общем, все то, чем обычно закупаются лучшие армейские вирусологи. В отличие от среднестатистических юных продавцов-консультантов, Келли с детства проявила немалые способности к науке. На летних каникулах в старших классах она работала в государственном институте стандартов и измерений. После первого курса института, а потом каждое лето вплоть до выпуска она работала лаборанткой в Национальном онкологическом институте, один из филиалов которого располагался в Форт-Детрике. Она получила диплом бакалавра молекулярной биологии и задумалась об аспирантуре. Примерно в это же время она прочитала недавно изданную книгу «Эпидемия».
— Я настоящая фанатка «Эпидемии», — много позже призналась мне Уорфилд. Она, конечно, не может ручаться за научную достоверность книги, но на нее «Эпидемия» оказала поистине гальванизирующий эффект. Она вдохновилась примером одного из главных персонажей, Нэнси Джакс — майора армии США и ветеринара-патологоанатома USAMRIID, которая была в составе оперативной группы, зачищавшей обезьянник в Рестоне. Уорфилд надеялась после аспирантуры вернуться в Форт-Детрик и поступить на работу ученым в USAMRIID — и, если получится, работать с вирусом Эбола.
Она стала искать докторантуру, где можно изучать вирусологию, и нашла хорошую программу в Бейлорском медицинском колледже в Хьюстоне. В Бейлоре исследованию вирусов был посвящен целый отдел, там работало две дюжины вирусологов, в том числе весьма известных, хотя никто из них не имел дела с такими опасными патогенами, как Эбола. Уорфилд нашла себе научного руководителя, устроилась к нему в лабораторию и стала изучать группу желудочно-кишечных вирусов — ротавирусы, которые вызывают у людей диарею. Ее диссертация была посвящена иммунной реакции на ротавирусную инфекцию у мышей. То была сложная и важная работа (от ротавирусов каждый год умирает до полумиллиона детей), хотя и не слишком драматичная. Она получила опыт использования лабораторных животных (особенно мышей) для моделирования человеческой иммунной реакции на вирусные инфекции и узнала кое-что о производстве вакцин. В частности, она изучала способ разработки вакцин, основанных на вирусоподобных частицах (ВПЧ), а не более общепринятый метод, при котором используется живой вирус, измененный с помощью направленной эволюции в лаборатории. ВПЧ — это, по сути своей, внешние оболочки вирусов, которые способны вызвать выработку антител (подготовить иммунитет), но лишены функциональных «внутренностей» и, следовательно, не способны ни размножаться, ни вызывать болезни. Вирусоподобные частицы — многообещающее направление в разработке вакцин против таких болезней, как Эбола, против которых вакцинация живым вирусом может быть слишком опасна.
Келли понадобилось определенное время, чтобы достичь своей мечты, но не слишком много, и она не теряла его зря. Окончив докторантуру, 26-летняя доктор Уорфилд начала работу в USAMRIID в июне 2002 года, буквально через несколько дней после выпускного вечера в Хьюстоне. Армейский институт нанял ее в том числе и благодаря ее опыту работы с вирусоподобными частицами. Она тут же записалась в Особую программу иммунизации, суровую серию инъекций, необходимых для допуска в лаборатории BSL-3. (В лабораториях BSL-3 ученые обычно работают над опасными, но излечимыми болезнями, многие из которых вызываются бактериями, например, сибирская язва или чума. Уровень BSL-4 зарезервирован для патогенов вроде вирусов Эбола, Марбург, Нипах, Мачупо и Хендра, от которых нет ни вакцины, ни лекарств.) Ей сделали прививки от кучи жутких вещей, с которыми она, может быть, когда-нибудь встретится в лаборатории, а может быть, и нет — лихорадки Рифт-Валли, венесуэльского лошадиного энцефалита, оспы и сибирской язвы, и все это за год.
От некоторых из этих вакцин может стать довольно плохо. Особенно Уорфилд не нравилась прививка от сибирской язвы.
— У-уф, ужас! — вспоминала она во время нашего долгого разговора в ее новом доме в пригороде Фредерика. — Это ужасная вакцина.
После всех этих потрясений иммунной системы, — а может быть, и из-за них, — у нее случился приступ ревматоидного артрита, который у нее в семье передается по наследству. Ревматоидный артрит — это иммунное заболевание, и лекарства, которые используются для его лечения, могут подавлять нормальную иммунную реакцию.
— В общем, после этого мне запретили делать прививки.
Тем не менее ей дали допуск в лаборатории уровня BSL-3, а вскоре — и BSL-4. Она начала работать с живым вирусом Эбола.
По большей части она занималась исследованиями ВПЧ, хотя помогала начальнику лаборатории и с другими проектами. Один из них — тестирование созданных в лаборатории антител, которые могли использоваться в лечении эболавирусной болезни. Эти антитела, разработанные частной компанией в сотрудничестве с USAMRIID, боролись с вирусом, цепляясь к клеточному белку, который используется для размножения вируса, а не к самому вирусу. Это была умная идея. Уорфилд снова использовала в качестве подопытных животных мышей; у нее был большой опыт обращения с ними и использования на них инъекций. Для эксперимента она ввела пятидесяти или шестидесяти мышам эболавирус, а затем в следующие дни делала им уколы экспериментальных антител. Выживут они или умрут? Мышей держали в прозрачных пластиковых клетках, похожих на кастрюли с высокими стенками, по десять мышей в каждой «кастрюле». Для работы на уровне BSL-4 важна методичность процедур и постоянная бдительность, и Уорфилд отлично это знала. Ее методичные процедуры для этого эксперимента были следующими: наполнить шприц раствором антител, достаточным для десяти доз, а затем сделать инъекции десяти мышам в одной «кастрюле» — одним шприцем, одной иглой. Возможность перекрестной инфекции ее не беспокоила — мыши ведь все равно уже заражены одним и тем же штаммом Эболы. Уколы нескольким мышам одним и тем же шприцем экономили время, а в