Через день, сидя у костра после ужина, Фэй помог мне все-таки вытащить показания из Софиано Этука, более робкого из двоих выживших в Майибу-2. Я уже слышал всю историю — в том числе и о смерти близких Софиано — от говорливого Тони M’Бота, но сам Софиано, здоровенный, застенчивый малый, не сказал еще ни слова. А вот сегодня он наконец-то заговорил. Фразы были рублеными из-за сильного заикания; периодически он вообще замолкал, и казалось, что он дальше и не продолжит, но когда Софиано все же говорил, то говорил быстро.
Он направлялся в лагерь золотоискателей, дальше вверх по реке. И задержался в Майибу-2, чтобы побыть с семьей. Той ночью одна из его племянниц почувствовала себя плохо. Все подумали, что это малярия. Ничего особенного. На следующее утро ей стало хуже. Потом заболели и другие. У них начались рвота и понос. А потом они умерли.
— В моей семье умерли шестеро, — сказал Софиано. Тони верно назвал число, но вот с родственными отношениями напутал. Умерли его дядя, брат, овдовевшая золовка и три ее дочери. Потом пришли люди в белых костюмах и взяли все под контроль. Один из них, заирец, видел такую болезнь раньше. В Киквите. Двадцать врачей умерло в Киквите, сказал им заирец. Это очень, очень заразная болезнь. Если на тебя сядет муха, которая до этого сидела на трупе, ты умрешь, сказали они.
— Но я держал на руках племянницу. Ей в руку вставили трубку, катетер для капельницы. Он засорился, рука племянницы распухла. А потом что-то хлопнуло, и ее кровь забрызгала мне всю грудь, — вспоминал Софиано. — Но я не заболел. «Ты должен принимать лекарство, — сказали мне врачи. — Ты должен отсидеть здесь двадцать один день на карантине». Идите к черту, подумал я. Я не принял лекарства. После того, как моих родных похоронили, я ушел из Майибу-2. Я поехал в Либревиль и остановился там у другой сестры, — признался Софиано. — Потому что боялся, что врачи будут трепать мне нервы.
То был наш последний вечер в лесу перед пополнением припасов — мы должны были встретиться с перевозчиками примерно в четырех или пяти милях впереди, там, где маршрут Фэя пересекал дорогу. Эта дорога вела на восток, в Макоку. Некоторые из помощников Фэя собирались покинуть его там. Они были измождены и сыты дорогой по горло. Другие же остались с ним: хотя они тоже устали, но им была очень нужна работа, или они считали, что даже это лучше, чем добывать золото, или эти причины добавлялись к еще одной — им было по-настоящему интересно участвовать в таком безумном и потрясающем предприятии. Между ними и конечной точкой путешествия Фэя — Атлантическим океаном — лежало еще полгода трудного пешего пути по лесам и болотам.
Софиано остался. Он переживал и худшие времена.
20
Когда я пишу эти строки, естественный резервуар (или резервуары) Эболы так и не был обнаружен, хотя некоторые подозреваемые есть. Этим вопросом занимались несколько разных групп ученых. Самая авторитетная, выгодно расположенная и настойчивая из них — команда Эрика Леруа из CIRMF, работающая в габонском городе Франсвиль. Как уже упоминалось ранее, Леруа был одним из этих людей в белых таинственных костюмах, врачей, что прибыли сразу после того, как стало известно о вспышке в Майибу-2. Хотя ему с коллегами мало кого удалось спасти (а может, и вообще никого, насколько помнит Тони M’Бот) в Майибу, эти события преобразили самого Леруа. Он получил образование иммунолога, ветеринара и вирусолога и до 1996 г. изучал воздействие другого вируса (ВИО, о котором позже мы поговорим намного подробнее) на иммунную систему мандрилов. Мандрилы — это большие, похожие на бабуинов обезьяны с красными носами, большими синими костными бороздами на лице; они часто кривляются, из-за чего становятся похожи на мрачных, гневных клоунов. А еще Леруа интересовала иммунная физиология летучих мышей. Но потом случилась Эбола в Майибу-2.
— Это, можно сказать, воля судьбы, — сказал мне Леруа, когда я посетил его во Франсвиле.
Вернувшись в CIMRF после вспышки в Майибу-2, он стал подробнее изучать Эболу. Вместе с коллегой-иммунологом он рассмотрел молекулярные сигналы в образцах крови, взятых во время эпидемии. Они нашли доказательства того, что медицинские результаты для конкретного пациента — выздоровеет он или умрет — могут зависеть не от полученной дозы вируса Эбола, а от того, начинают ли клетки крови больного быстро производить антитела, реагируя на инфекцию. Если нет, то почему нет? Потому, что сам вирус каким-то образом быстро отключает иммунную систему, нарушая нормальную последовательность молекулярных взаимодействий, связанных с производством антител? Может быть, вирус убивает людей (эта версия сейчас считается основной), сначала создавая иммунную дисфункцию, а потом уже размножаясь и заполоняя организм, что и приводит к разрушительным эффектам? Леруа и его коллега-иммунолог вместе с группой соавторов опубликовали свою статью в 1999 г., после чего он заинтересовался и другими аспектами Эболы: экологией и эволюционной историей.
Экология вируса Эбола включает в себя вопрос о резервуаре: где он скрывается между вспышками? Другой экологический вопрос — преодоление межвидового барьера: по какому пути и в каких обстоятельствах вирус передается другим животным, в частности, обезьянам и людям? Задать такой вопрос — одно дело, но вот найти данные, которые помогут на него ответить, — совсем другое. Как ученому изучать экологию настолько скрытного патогена? Леруа и его команда отправились в лес, в те места, где недавно находили трупы горилл и шимпанзе, зараженных Эболой, и начали ловить там всех животных, что попадались под руку. Они искали гипотезу. Эбола может прятаться в одном из этих животных, но в каком из них?
За время нескольких экспедиций в пораженные Эболой районы Габона и Республики Конго в 2001—2003 гг. группа Леруа поймала, убила, расчленила более чем тысячу животных и взяла у них образцы крови и внутренних органов. Их улов включал в себя 222 птицы разных видов, 129 мелких наземных грызунов (бурозубок и других грызунов) и 679 летучих мышей. В лаборатории в Франсвиле они проверили эти образцы на следы Эболы с помощью двух разных методов. Один из методов предназначался для поиска специфических антител к Эболе, которые должны были появиться у животных, организм которых среагировал на инфекцию. Другой метод — использование ПЦР для поиска генетического материала (точно такой же метод использовали для тестирования Келли Уорфилд). Леруа очень большое внимание уделил популяции рукокрылых (они составили две трети его коллекции), и, как выяснилось, не зря: в трех видах он обнаружил следы заражения вирусом Эбола.
Все они были крыланами, довольно большими и тяжеловесными — подобно летучим лисицам, укрывающим в Австралии вирус Хендра. Один из этих видов, молотоголовый крылан (Hypsignathus monstrosus), — самая крупная летучая мышь в Африке, размером примерно с ворону. Люди охотятся на них и едят. Но в этом случае доказательства, связывающие летучих мышей с вирусом, оказались значительными, но не неопровержимыми. У шестнадцати летучих мышей (в том числе четырех молотоголовых крыланов) нашлись антитела. У тринадцати летучих мышей (опять-таки, в том числе и молотоголовых крыланов) ПЦР-тест обнаружил следы генома Эболы. Всего двадцать девять образцов — лишь малая доля из всей выборки. Да и даже среди этих двадцати девяти результаты были сомнительными: ни одна из летучих мышей не дала положительного анализа сразу по обоим методам. У шестнадцати летучих мышей с антителами не нашлось РНК Эболы, и наоборот. Более того, Леруа и его команде не удалось найти живого вируса Эбола ни в одной летучей мыши — и ни в одном другом животном, которое они вскрыли.
Впрочем, при всей своей сомнительности эти результаты выглядели весьма драматично, когда Леруа с коллегами опубликовали их в конце 2005 г. То было краткое письмо чуть длиннее страницы, но вышло оно на страницах Nature, одного из самых авторитетных научных журналов в мире. Заголовок гласил: «Крыланы как резервуар вируса Эбола». Сам текст был куда более осторожен в выражениях — авторы утверждали, что летучие мыши трех видов «могут служить резервуаром» вируса. Некоторые эксперты отреагировали так, словно вопрос уже разрешен раз и навсегда, другие же решили не спешить с суждениями.
— Единственное, чего не хватало, чтобы с уверенностью объявить летучих мышей резервуаром, — сказал мне Леруа во время нашего разговора через десять месяцев после той публикации, — так это изоляции вируса. Живого вируса у летучих мышей.
Шел 2006 год. С тех пор этого сделать так и не удалось, хотя, конечно, нельзя сказать, что никто не пытался[55].
— Мы по-прежнему ловим летучих мышей и пытаемся изолировать вирус из их органов, — сказал он.
Но вопрос резервуара, подчеркнул Леруа, — лишь один из аспектов Эболы, который интересовал его. С помощью методов молекулярной генетики он исследовал его филогению — родословную и эволюционную историю всех филовирусов, в том числе вируса Марбург и разнообразных эболавирусов. Он хотел узнать о естественном цикле жизни вируса, как он размножается в своем естественном резервуаре (или резервуарах) и удерживатся в этих популяциях. А данные о естественном цикле помогут узнать, как именно вирус передается людям, — отследить момент перехода межвидового барьера. Как это происходит — непосредственно (например, когда люди едят крыланов) или через промежуточного носителя?
— Мы не знаем, может ли человек непосредственно заразиться от летучей мыши, — сказал он. — Мы только знаем, что человек может непосредственно заразиться от мертвой человекообразной обезьяны.
Если понять динамику передачи — в том числе сезонные факторы, географическую закономерность вспышек болезни и обстоятельства, из-за которых животные-резервуары или их выделения входят в контакт с обезьянами и людьми, — то службы здравоохранения получат шанс предсказать и даже предотвратить некоторые вспышки. Но здесь мы наталкиваемся на порочный круг: чтобы собрать больше данных, нужно больше эпидемий.