аться. Лиза Джонс-Энгель, чей гений стоял за всем этим проектом, не могла войти на территорию, потому что к святым местам не пускают женщин; она ждала в близлежащем дворике вместе с несколькими ассистентками, чтобы взять у мартышек кровь. Раз, два, три: поймали, усыпили, взяли анализы. Что может быть проще?
Много чего может быть проще, вот что я вам скажу.
В ловушку сложили воздушный рис и бананы. Буквально через пару секунд на приманку уже клюнуло несколько мартышек. Они лазали по ловушке, и снаружи, и изнутри. Большинство, впрочем, держалось в отдалении. Но, похоже, среди них быстро разлетелся слух: они все больше возбуждались, с окрестных крыш прибегали все новые животные; их было, пожалуй, около сотни, они то с нервным любопытством глядели на нас, то с вожделением — на приманку. Мы сидели на ступеньках, притворяясь совершенно равнодушными и стараясь даже не смотреть в их сторону. Фироз держал веревку и терпеливо ждал, словно опытный рыбак, наблюдающий за поплавком. Он ждал и ждал, и вот в ловушку влезло нескольких самых больших макак. Один из них, большой самец с телосложением Шварценеггера и очень длинными клыками, возможно, был вожаком стаи. Он был смелым. И хотел урвать побольше. Вслед за ним в ловушку вошло еще несколько животных. Фироз потянул за веревку.
Дверь ловушки опустилась, поймав «Шварценеггера» и еще шесть макак. И началось светопреставление.
58
Может быть, вы уже подумали: подождите-ка, священные обезьяны в исламской стране? 90 процентов населения Бангладеш — мусульмане, в основном — традиционалисты-сунниты. Разве в исламе не запрещены изображения и тотемизм? Разве эти обезьяньи храмы не должны быть индуистскими или буддистскими?
Да, вы правы, но есть исключение — суфийские святилища на северо-востоке Бангладеш, в том числе и в Силхете. Чашнипир-Маджар — это как раз суфийское святое место.
Суфизм в регионе зародился семьсот лет назад — его туда принес набожный завоеватель Хазрат Шах Джалал. Его практикуют и шииты, и сунниты, но это более мистическая, эзотерическая ветвь ислама, чем общепринятые шиизм и суннизм. По легенде, Шах Джалал пришел с запада, из Мекки, через Дели, в сопровождении 360 учеников. Силхет тогда был браминским царством, но силы его уже были подорваны, а правил им племенной вождь. Шах Джалал либо победил вождя в бою, либо (в зависимости от версии, которую вам расскажут) испугал его и обратил в бегство. Одного из сопровождающих Шах Джалала звали Чашнипир, он был этаким колдуном-геологом, которому приказали найти место для нового царства суфиев, где почва будет такой же, как священная земля в Мекке. Именно таким местом и стал Силхет. Шах Джалал и его последователи обосновались в регионе и обратили большинство его жителей в суфизм. Шах Джалал правил долго, до самой своей смерти, и был здесь похоронен. Его мавзолей, ныне входящий в большой комплекс мечетей в северном районе города, до сих пор привлекает паломников со всей Бангладеш. Сомневаюсь, что туда пускают обезьян.
Но есть в городе и другие святые места, получившие имена от других, менее славных героев-основателей. Они отличаются от нормальных исламских мечетей; этомаджары, места почитания святых, которые, возможно, прямо там и похоронены (подобно Шах Джалалу). Поскольку подобное почитание можно вполне назвать идолопоклонством — смертного исподволь приравнивают к Богу, — подобные суфийские маджары оскорбляют букву исламского закона, как его понимают сунниты или шииты. Это гетеродоксия, или, если проще, ересь. На юге, в Дакке, столице страны, вы таких святилищ не найдете.
А в недавнее время некоторые маджары в Силхете преобразились снова. Среда обитания макак начала сокращаться после увеличения пахотных земель и урбанизации, так что мартышки нашли себе убежище в святилищах. Поначалу они, наверное, воровали еду или собирали мусор. Но постепенно стали почти ручными. Они научились выпрашивать еду, и с ними мирились, их терпели, а потом работники святилищ постепенно с ними подружились. Несколько маджаров, в том числе и Чашнипир, превратились в обиталища мартышек.
Люди приходили поклониться святым, радовались встрече с макаками, давали щедрую милостыню, а потом возвращались снова — иногда даже в больших количествах и издалека, для праздников с пирами и молитвами.
В макаках привлекала новизна. Они были популярны. Они стали, простите уж мою безбожную душу, отличной бизнес-моделью для религиозного учреждения. Некоторые паломники верили, что если мартышка взяла еду из ваших рук, то на ваши молитвы ответят. В большей части исламского мира такое сочли бы святотатством, но вот в Силхете это стало священной традицией.
59
Мустафа Фироз — профессор зоологии в Университете Джахангирнагара в Саваре, немного к северу от Дакки. Он очень добрый человек, прилежный ученый и набожный мусульманин, хотя и не суфий. Они с доктором Джонс-Энгель, конечно же, получили разрешение на отлов обезьян в Чашнипир-Маджаре, объяснив свои научные намерения и заверив, что ни одно животное не пострадает. Официальных лиц это объяснение удовлетворило, а вот самих макак — нет: увидев, что мы поймали в ловушку одного из их главных самцов и еще полдюжины сородичей, в том числе самку с младенцем, они просто с катушек слетели.
Пленники в ловушке запаниковали и стали биться о стены и потолок клетки. Снаружи клетки почти восемьдесят макак спустились с ветвей, проводов и крыш и, визжа и стуча зубами, стали носиться вокруг нас, пытаясь прийти сородичам на помощь. Фироз и его студенты были готовы и заранее вооружились большими палками. Сейчас они угрожающе размахивали этими палками, стучали ими по земле, кричали, чтобы отогнать макак. Я держал дверь ногой, как было указано, чтобы ловкие пальцы мартышек не смогли ее открыть. Оставшихся на свободе животных запугать оказалось нелегко. Они уворачивались от палок, отходили назад, прыгали вокруг нас, а потом заорали еще сильнее и снова двинулись назад, словно адские летучие обезьяны из «Волшебника Изумрудного города». Грегори Энгель тем временем подошел к ловушке, вооруженный шприцем, и сумел через сетку воткнуть «Шварценеггеру» иглу в бедро, а потом нажал на поршень. Ловко сработано — и вряд ли входит в обычный круг обязанностей семейного врача из Сиэтла.
Через несколько секунд ярость «Шварценеггера» резко пошла на спад. Мартышка неуклюже зашаталась, потом обмякла. Она не проснется как минимум полчаса.
Энгель быстро перешел к остальным. Но это оказалось довольно сложно — шесть макак прыгали в клетке во всех направлениях, а за спиной бесновались еще несколько десятков. Он сделал уколы двум животным, потом заправил шприцы новой порцией телазола. Никто не хотел, чтобы его поцарапали или укусили.
— Схвати кого-нибудь за хвост, если можешь! — крикнул он мне. — Прижми к сетке!
Ага, ну да. Я изобразил попытку схватить обезьяну за хвост, но я, в отличие от остальных присутствующих, был полным профаном, к тому же мне очень не хотелось подставлять руки под когти и зубы животных, переносящих герпес B.
Через несколько минут Энгелю каким-то образом все же удалось сделать инъекции всем пяти взрослым мартышкам, попавшим в ловушку. Когда мы открыли дверцу, подросток и младенец тут же сбежали, но вот остальные пять лежали пластом, словно были мертвецки пьяны.
Мы сложили их в брезентовую сумку.
— Бегите, скорее! — сказал Энгель, и два студента снесли их вниз по лестнице и очень аккуратно перебросили сумку через стену, где пучок одурманенных обезьян ловко поймала Джонс-Энгель. Она оделась в традиционную бангладешскую одежду — камиз (длинную блузу), сальвар (шаровары) и широкий платок-дупатту, — которую всегда носила во время полевых работ из уважения к чувствам местных жителей, и добавила к ансамблю медицинскую маску и перчатки. Она отвела носильщиков по переулку в маленький дворик, куда пускали женщин; там уже расставили столы и разложили по ним ватные палочки, пробирки, блокноты и шприцы. Начался сбор данных.
Лиза Джонс-Энгель — сильный, прямолинейный человек, у нее огромный опыт работы с азиатскими приматами. Она обожает своих подопечных, но не романтизирует их. Пока она вместе с ассистентками брала кровь и мазки изо рта, ее муж, Фируз, студенты и я пошли обратно к святилищу для нового отлова. Теперь, когда мы уже показали свои методы и нехорошие намерения, трудно было предсказать, как поведет себя стая.
— Если мартышки за последние полчаса уже продумали план атаки, — сказала нам Лиза, — просто бегите.
60
Герпес B пугает людей до усрачки, — сказала она мне через несколько дней. Мы уже вернулись в Дакку, и после очередного долгого рабочего дня они с Грегори и я распили по маленькой стопочке виски Balvenie в моем номере. Лиза была крайне настойчива.
— Из-за герпеса B мартышек убивают целыми стаями… — она имела в виду массовые истребления в сафари-парках и подобные события, — просто уничтожают. Герпес B в этом плане похож на Эболу.
То есть это не только страшный и сильный вирус: его еще и совершенно неправильно понимают.
Герпес B и Эбола — это, конечно же, совершенно разные болезни. Но она права: между ними есть и определенные сходства. Оба этих вируса смертельно опасны для отдельных людей, но не для человечества в целом, потому что их сдерживает низкая заразность. У них нет никаких сверхъестественных способностей. Люди для вирусов — тупиковые носители. Люди ничего не знают об их реальных свойствах, и им представляются какие-то совершенно нереальные риски. Но есть, конечно, и различия: Эбола знаменита на весь мир, а герпес B мало кому известен. Ну, если вы не работаете в лаборатории с мартышками или в сафари-парке.
Уничтожение содержащихся в неволе макак, настаивала Лиза, — это совершенно неоправданная мера (даже если популяция переносит вирус), если вероятность заражения человека крайне мала. А положительный анализ на антитела вообще не может служить доказательством реального присутствия вируса в организме.