чали в репортаже, имея в виду, конечно же, вирус ЯЭ[177]. Был ли там замешан какой-то другой вирус?
Возможно. Пока в новостях метали громы и молнии в адрес японского энцефалита, и правительство принимало меры по контролю над распространением этого заболевания, ученые из департамента медицинской микробиологии Университета Малайя (не «Малайзийского» — он сохранил свое историческое название) в Куала-Лумпуре смотрели на эту версию со все растущим сомнением. Они отлично разбирались в ЯЭ и некоторые аспекты происходящего не вписывались в его обычную картину. Не считая двух девочек, по которым подняли плач в газетах, почти все остальные недавние жертвы были взрослыми мужчинами, которые непосредственно участвовали в разведении, перевозке или забое свиней. Мало того, почти все эти взрослые мужчины были китайцами — то есть принадлежали к группе, доминирующей в малайзийской свиноводческой промышленности. Напротив, японский энцефалит, как уже давно известно, знаменит именно тем, что поражает в основном детей. Профессор Сай Кит Лам (или, для англоязычных друзей, «Кен» Лам), возглавлявший тогда департамент медицинской микробиологии в университете, публично заявил, что за время вспышки умерло слишком много взрослых, и это не сходится с обычным описанием ЯЭ. Да и смертность кажется до странности высокой — более 54 процентов. Может быть, это новый штамм вируса ЯЭ, более вирулентный, чем обычно, более агрессивный ко взрослым, менее часто поражающий людей посредством переносчиков-насекомых.
Или, может быть, это вообще другой вирус с другим способом передачи. Комары здесь явно не подходили. Что это за комар такой, который кусает только взрослых мужчин-китайцев, работающих на свинофермах?
Тем временем свиньи в Малайзии тоже заболели — у них началась своя эпизоотия неизвестно (или известно?) чего. Знакомой формой японского энцефалита эта болезнь опять-таки не являлась, потому что свиньи обычно переносят ЯЭ, не демонстрируя таких явных клинических симптомов. Они бывают и усилителями, и резервуарами ЯЭ: превалентность заражения среди свиней может повысить превалентность и среди комаров, которые затем кусают людей. У беременных свиноматок, зараженных ЯЭ, бывают выкидыши или мертворожденные детеныши, но ничего подобного заболеванию, появившемуся в Малайзии, раньше никто не видел. Были с гипотезой японского энцефалита и другие проблемы. Новое человеческое заболевание среди работников свиноводческой индустрии было неврологическим, вызывающим энцефалит и другие проблемы с нервной системой, а вот свиной недуг был и неврологическим, и респираторным. Для свиней он был очень заразным, судя по всему, распространяясь воздушно-капельным путем. На одной ферме за другой, сначала в больших городах в окрестностях Ипоха, а потом и на юге, в Негери-Сембилан, свиньи начали кашлять, дрожать, лаять, жалобно хрипеть, падать с ног, а в некоторых случаях даже умирать.
Летальность среди свиней, впрочем, была намного меньше, чем среди людей. Поначалу симптомы напоминали так называемую классическую чуму свиней — вирусную инфекцию, которую еще иногда называют «свиной холерой». Но эту гипотезу быстро отмели. Чума свиней — это не зооноз, люди ею не болеют. Тогда, может быть, какой-нибудь особенно злобный штамм японского энцефалита? Болезнь распространялась от одной свинофермы к другой, сопровождаясь дружным хором кашляющих свиней — люди слышали ее заранее и ожидали с ужасом. «Ее стали называть одномильным лающим кашлем, — рассказал один из приглашенных австралийских экспертов, — потому что этот кашель на самом деле было слышно за целую милю. Люди заранее знали, что болезнь пришла в их район»[178]. Она передавалась между свиньями через чиханье. А еще переносчиками служили грузовики, перевозившие свиней с фермы на ферму. Вскоре она перебралась и через границу: в начале 1999 г. малайзийских свиней вывезли в Сингапур и болезнь поразила работников скотобойни. Всего заболело одиннадцать сингапурцев. Благодаря высококачественной медицинской помощи, предоставленной городом-государством, умер из них только один.
Никто до сих пор не понимал, чтÓ же это было. БÓльшая часть лабораторной диагностики в Малайзии проводилась либо Министерством здравоохранения, либо (для образцов, взятых у свиней) в национальном ветеринарном исследовательском институте в Ипохе. Ученые в Университете Малайя, особенно в департаменте медицинской микробиологии Кена Лама, следили за кризисом внимательно, но тихо. Главным клиническим вирусологом в департаменте работал Пол Чуа. Он активно использовал «мокрые» лабораторные методы, в том числе выращивание вирусов в культуре и микроскопию. Сазали Абу-Бакар был молекулярным вирусологом — он рассматривал вирусные геномы точно так же, как Эдди Холмс, в качестве последовательностей чистого кода: ACCAAACAAGGG, буква за буквой. Какое-то время Чуа и Абу-Бакар не могли ничего сделать, разве что читать газетные статьи, говорить с коллегами и делать предположения, потому что у них не было образцов крови, тканей или спинномозговой жидкости — главных материалов для лабораторной диагностики.
А потом они вдруг их получили. Эпидемия в Негери-Сембилан, не так и далеко от столицы, продолжалась, и пациенты начали поступать в том числе и в медицинский центр Университета Малайя. Этих пациентов лечили, некоторые из них умерли, и Пол Чуа получил образцы, взятые с трех тел. Одной из жертв стал 51-летний свиновод из деревни Сунгай-Нипах. Он поступил в госпиталь с высокой температурой, спутанностью сознания и подергиваниями в левой руке. Через шесть дней он умер.
Чуа и его доверенный ассистент изолировали вирус из образца из Сунгай-Нипаха, вырастив его в линии лабораторных клеток, изначально позаимствованных из почки африканской мартышки. Вирус тут же начал наносить повреждения культуре, и эти повреждения не были похожи на японский энцефалит. Отдельные клетки увеличивались, соединяясь в большие перепончатые пузыри со множеством ядер. Чуа позвал своего коллегу Абу-Бакара посмотреть.
— Очень необычно, — вспоминал Абу-Бакар, когда я брал у него интервью в его кабинете в Куала-Лумпуре. Я познакомился с ним на конференции, посвященной вирусу Нипах, и он согласился побеседовать со мной более детально. Пол Чуа к тому времени уже ушел из университета на должность в Министерстве здравоохранения, а место главы департамента медицинской микробиологии занял сам Абу-Бакар (молодые студенты называют его «профессор Сазали»). — Мы все пришли к выводу, что видим в клеточной культуре что-то необычное.
Следующим логичным шагом, сказал профессор Сазали, стало рассмотреть вирус в хороший электронный микроскоп. Клеточные культуры отлично демонстрируют коллективное действие вируса — повреждения клеток видны даже невооруженным глазом, — но вот для того, чтобы увидеть отдельные вирионы, нужна электронная микроскопия.
— Но, к сожалению, в то время в стране не было хороших электронных микроскопов.
Тот, что стоял в университете, был уже старым и тусклым. Малайзия — это «азиатский тигр», в стране работает много способных и хорошо образованных ученых, но вот некоторых технологических ресурсов ей все еще не хватает.
Так что глава департамента, Кен Лам, обратился к старым знакомым в США и организовал Полу Чуа командировку. Чуа сложил замороженные образцы в сумку и отправился в Америку. Проведя немало часов в дороге, он добрался до Форт-Коллинза, штат Колорадо. В местном филиале CDC, где расположен отдел трансмиссивных заболеваний, он вместе с учеными из CDC рассмотрел образцы из Сунгай-Нипаха в лучший электронный микроскоп. Вируса японского энцефалита в образцах не было. Они увидели нечто похожее на толпу парамиксовирусов с длинными нитями, напоминающих по структуре рыбий скелет. Малайзийская корь? Смертоносная свиная свинка? С этой предварительной идентификацией Чуа отправился в штаб-квартиру в CDC в Атланте, к ученым, изучавшим парамиксовирусы. Они провели анализ образцов на различные антитела и получили предварительный положительный результат на антитела к вирусу Хендра. Но затем, секвенировав часть вирусного генома, они узнали, что это совершенно новый микроб: не Хендра, просто что-то довольно сильно на него похожее. Пол Чуа с коллегами назвали его вирус Нипах, по родной деревне того 51-летнего фермера. Позже болезнь получила название «вирусный энцефалит Нипах».
69
Здесь сходятся сразу несколько историй. После того как малайзийские микробиологи узнали, что эпидемия вызвана вирусом, очень похожим на Хендру, Кен Лам позвонил другому коллеге, из Австралии. «Слушайте, у нас тут кое-что случилось», — сказал он. И это он еще очень мягко выразился. Проблема была в том, что он не знал, откуда это «кое-что» взялось и куда потом денется. Ему нужна была помощь эксперта. Экспертов по вирусу Нипах тогда еще не было, но эксперт по Хендре — это уже что-то. Через посредника просьба Лама добралась до Юма Филда, долговязого бывшего ветеринара, который открыл вирус Хендра в крыланах. Филд собрался очень быстро. Насколько он помнит, позвонили ему в четверг, а в понедельник он уже сидел в самолете до Куала-Лумпура.
Филд присоединился к международной команде, которую возглавлял один из старших ученых CDC; они собрались из Атланты и других мест, чтобы помочь малайзийским профессионалам преодолеть кризис. Первой задачей было уменьшить риск заражения у людей.
— В то время количество случаев среди людей росло, — позже рассказал мне Филд, когда мы встретились в Брисбене. — Что-то около пятидесяти новых случаев в неделю. На нас оказывали большое давление — общественное, политическое, — чтобы мы остановили передачу инфекции.
Для этого, добавил он, команде нужно было разобраться в самом вирусе и в том, как он ведет себя в свиньях.
Они начали работу с так называемых «горячих ферм», где инфекция все еще свирепствовала среди свиней, подобно пожару. «Горячую ферму» было легко определить на слух; именно Филд, как я уже писал выше, придумал название «одномильный лающий кашель». Филд и его команда хотели взять образцы у больных свиней, надеясь, что смогут получить из них тот же самый вирус, что Пол Чуа изолировал у фермера.