Леруа и его группе стало интересно, как же заразилась сама «пациентка A». До нее в деревне симптомов не было ни у кого. Так что исследователи расширили зону поисков, включив в нее и близлежащие деревни, которых оказалось довольно немало — и вдоль реки, и в близлежащем лесу. С помощью интервью и личных расследований они узнали, что деревни соединены между собой пешими тропами, а по понедельникам особенно много народа ходят в деревню Момбо-Мунен-2, где еженедельно устраивается большая ярмарка. А еще они узнали о ежегодном скоплении мигрирующих летучих мышей.
Летучие мыши обычно прилетали в апреле и мае и останавливались, прежде чем продолжить далекое путешествие; ночлег и пропитание они находили себе на диких фруктовых деревьях на двух островках посреди реки. В среднем, как рассказывали Леруа и его коллегам, через регион пролетают тысячи или десятки тысяч животных. Но в 2007 г. стая была особенно большой. Летучие мыши разлетались со своих гнездовий во все стороны. Иногда они кормились на плантации пальмового масла на северном берегу реки; плантация осталась еще с колониальных времен и сейчас была заброшена, но на оставшихся деревьях в апреле все еще росли плоды. Многие (или большинство) из животных принадлежали к видам Hypsignathus monstrosus (молотоголовый крылан) и Epomops franqueti (эполетовый крылан Франке) — двум из трех, у которых Леруа ранее нашел антитела к Эболе. Во сне летучие мыши висели на ветках очень близко друг к другу. Местные жители, которым хотелось мяса (или немного денег), охотились на них с огнестрельным оружием. Особенно ценились большие, мясистые молотоголовые крыланы. Одним выстрелом из дробовика можно было сбить несколько десятков летучих мышей. Многие из этих животных вскоре после смерти, еще окровавленные, попадали на еженедельную ярмарку в Момбо-Мунен-2, а оттуда покупатели уносили их домой, чтобы хорошенько пообедать.
Один мужчина, который регулярно ходил из деревни на ярмарку и часто покупал летучих мышей, похоже, переболел легкой формой Эболы. Ученые, в конце концов, назвали его «пациентом C». Он сам не охотился на летучих мышей, только покупал их мясо. В конце мая или начале июня, по воспоминаниям самого пациента C, у него проявились незначительные симптомы, в основном — высокая температура и головная боль. Он выздоровел, но на этом все не закончилось. «У пациента C была 4-летняя дочь (пациентка B), — позже сообщили Леруа и его коллеги, — которая внезапно заболела 12 июня и умерла 16 июня 2007 г. У нее были рвота, диарея и высокая температура»[192]. У девочки не было кровотечений, анализов на Эболу у нее не брали, но это самый правдоподобный диагноз.
Как она заразилась? Возможно, съела мясо крылана, который был переносчиком вируса. Каков риск заражения при употреблении в пищу мяса летучих мышей? Трудно сказать, трудно даже предположить. Если молотоголовый крылан —действительнорезервуар Эболы, какова превалентность вируса в данной популяции? На этот вопрос ответа тоже нет. Таунер обнаружил, что превалентность вируса Марбург в египетских летучих собаках составляет 5 процентов, то есть каждая двадцатая особь может быть заразной. Если предполагать, что превалентность Эболы среди молотоголовых крыланов примерно такая же, то семья девочки оказалась не только голодной, но и невезучей. Возможно, они съели до этого девятнадцать летучих мышей и ничем не заболели. С другой стороны, если летучую мышь ели все, почему не заразились ни мама девочки, ни другие родственники? Возможно, ее отец, покупая мясо летучих мышей, заразился сам или измазался в зараженной крови, а потом нес дочку на руках (в тех местах это распространенная практика) по тропинке до самой деревни. Отец, пациент C, похоже, никого больше не заразил.
А вот от его маленькой дочери вирус передался. Ее тело, согласно местной традиции, омывала для похорон близкая подруга семьи. Этой подругой была 55-летняя женщина, которая стала пациенткой A.
«Таким образом, заражение могло произойти, когда пациентка A готовила тело для похоронной церемонии, — писали Леруа с соавторами. — Две другие участницы омовения, мать и бабушка умершей девочки, сообщили, что не контактировали с трупом, и у них не развилось никаких клинических признаков заболевания в следующие четыре недели»[193]. Судя по всему, они играли исключительно наблюдательную роль, не прикасаясь к девочке. А вот пациентка A прикасалась, добросовестно исполнив роль близкой подруги семьи, а потом вернулась к прежней жизни — точнее, к тому, что от нее осталась. Она продолжила вести активную общественную жизнь; еще 183 человека заразились Эболой и умерли.
Команда Леруа восстановила эту историю, а потом, пытаясь понять ее смысл, начала задавать вопросы. Почему отец заразил дочь и больше никого? Может быть, потому, что у него болезнь протекала в легкой форме — в организме вируса было мало, и он почти не выходил за его пределы. Но если его болезнь протекла легко, почему тогда его дочь болела так тяжело и умерла за четыре дня? Может быть, она умерла не от болезни как таковой, а от обезвоживания, вызванного рвотой и диареей? Почему был всего один случай преодоления межвидового барьера между летучей мышью и человеком? Почему пациент C остался уникальным — единственным, кто получил вирус непосредственно от резервуара? Может быть, он единственным и не был, а был лишь единственным, кто заметил болезнь. «На самом деле, вполне возможно, что от летучих мышей заразились еще несколько человек, — отмечала группа Леруа, — но обстоятельств, необходимых для дальнейшей передачи от человека к человеку, не сложилось»[194]. Они имели в виду тупиковые инфекции. Человек заболевает, страдает в одиночестве или на тщательно соблюдаемом расстоянии от опасающихся родственников и друзей (которые оставляют ему еду и питье под дверью и поскорее уходят) и умирает. А потом его без всяких церемоний хоронят. Эрик Леруа не знал, сколько несчастных жителей окрестностей Луэбо могли съесть летучую мышь, коснуться летучей мыши, заразиться Эболой, умереть от нее, после чего их бесцеремонно сбрасывали в яму, и от них никто больше не заразился. Среди ужасного смятения, вызванного эпидемией в далеких деревнях, количество подобных тупиковых случаев вполне могло быть немалым.
И это привело Леруа к важнейшему вопросу. Если обстоятельства, необходимые для дальнейшей передачи от человека к человеку, не сложились, — что это за обстоятельства? Почему вспышка в Луэбо не стала крупной? Почему трут не поджег поленья? В конце концов, эпидемия началась еще в мае, а команда ВОЗ приехала только в октябре.
83
Ключевой параметр здесь — именно передача от человека к человеку. Именно эта способность отличает странную, жуткую, локализованную, перемежающуюся, таинственную болезнь вроде Эболы от глобальной пандемии. Помните простое уравнение динамики развивающейся эпидемии, которое вывели Рой Андерсон и Роберт Мэй?
R0= βN/(α + b + v)
В этой формуле β обозначает скорость передачи болезни. Если вы не математик и не грек, то на всякий случай уточню, что β — это греческая буква «бета». Здесь она является множителем выражения, стоящего в числителе дроби — это сильная позиция. Проще говоря, если β сильно меняется, то сильно меняется и R0. А R0, как вы, без сомнения, помните, — главный показатель, от которого зависит успешность эпидемии.
У некоторых зоонозных патогенов способность передаваться между людьми имеется уже по умолчанию — что-то вроде превентивной адаптации для распространения среди людей, несмотря на долгую историю обитания в другом биологическом виде. У SARS-CoV она была с самого начала, когда он в конце 2002-го и начале 2003 г. впервые проявился в Гуандуне и Гонконге. У SARS-CoV она до сих пор есть — вне зависимости от того, где и почему он сейчас прячется. У вируса Хендра ее нет. Хендра хорошо передается между лошадьми, но не между людьми. Конечно же, патоген может и приобрести эту способность, мутируя и адаптируясь в носителях-людях. Вы замечали тихий, но постоянный шум вокруг птичьего гриппа, штамма, известного как H5N1, в последние пару десятков лет? Все потому, что птичий грипп очень беспокоит специалистов, хотя людей от него умерло не так много. Свиной грипп периодически появляется и пропадает в человеческих популяциях (как, например, в 2009 г.), иногда вызывая тяжелую пандемию, а иногда (как в 2009-м) — не такую тяжелую, как ожидалось; но вот птичий грипп представляет совсем другую, намного более угрожающую категорию. Он беспокоит ученых, занимающихся гриппом, потому что они знают, что штамм H5N1:
а) невероятно вирулентен в людях, с высоким процентом летальности при небольшом количестве случаев, но
б) при этом пока что плохо передается от человека к человеку. Он, скорее всего, убьет вас, если вы его подхватите, но вы вряд ли его подхватите — если только не будете разделывать больную курицу. Большинство из нас не разделывает кур самостоятельно, и структуры здравоохранения по всему миру делают все возможное, чтобы удостовериться, что куры, которые попадают к нам в руки — мертвые, выпотрошенные, завернутые в пластик, — не заражены.
Но если H5N1 мутирует или рекомбинирует нужным образом, если адаптируется к передаче от человека к человеку, то вполне может стать самым смертоносным и быстрым убийцей с 1918 г.
Как патоген приобретает такую адаптацию? Процесс генетического перебора (с помощью мутации или иных методов) случаен. Игра в кости. Но обилие возможностей повышает вероятность того, что вирус выкинет нужную комбинацию — получит высокоадаптивное изменение. Чем больше бросков вы можете сделать до того, как придет пора закругляться, тем больше у вас возможностей победить. Вот, снова то самое слово Джона Эпштейна: возможность.