Заботливый бангладешец, заметив, что я заблудился, спросил, куда мне нужно, и показал, куда мне идти: нужно просто пройти больницу насквозь. Охранник открыл следующую дверь и отдал мне честь. Никто не попросил меня даже назвать себя. Я оказался незваным гостем в большой открытой палате, где стояли ряды из десятков коек. Некоторые из них были пустыми, незастеленными, с матрасами из красного или зеленого винила с отверстием для больничного судна посередине: холодные, практичные, готовые принять нового пациента. На многих других койках лежали худые, костлявые, страдающие пациенты, печальные люди с коричневой кожей — кто в одиночестве, кого тихо утешали родственники. И тут в огромную палату с людьми, которые с нетерпением ждали врача, вошел я, белый человек с чемоданом. Одна женщина поймала мой взгляд, потом что-то прошептала своему ребенку, которого держала за руку, и показала на меня. На улице подобный жест мог означать ленивое любопытство или, может быть, прелюдию к выпрашиванию милостыни, но здесь он явно говорил о надежде — глубокой надежде на избавление, направленной, правда, не туда, куда нужно. Я отвел глаза и пошел дальше, отлично осознавая, что у меня нет никаких навыков, знаний, подготовки или лекарств, которые могли бы помочь этой женщине и ее ребенку — от чего мне стало еще хуже. Новые коридоры, новые двери, новые охранники, отдающие мне честь, — и я в конце концов добрался туда, куда нужно, чтобы взять новое интервью.
Холерный госпиталь был основан в 1962 г. как клинический филиал Лаборатории исследования холеры; позже они оба вошли в состав ICDDR,B. Госпиталь бесплатно лечит более ста тысяч пациентов каждый год — не только от холеры, но и от кровавой дизентерии и других диарейных заболеваний. Большинство пациентов — дети до шести лет. Восемьдесят процентов этих детей поступают в госпиталь истощенными. Я не могу сказать вам, сколько из них выживают. Не могу даже сказать, сколько человек заболевают холерой в год, когда в сезон наводнений зараженная вода попадает в деревни и трущобы Бангладеш, потому что о большинстве случаев не сообщают врачам, и никакой системной статистики в стране не ведется. Могу лишь очень примерно предположить: миллион. Но я могу точно сказать, что Бангладеш — чудесная страна во многих отношениях, интересная, занимательная и одновременно приводящая в ужас богатого туриста, — особенно тяжела для жизни, если вы бедны. Причем неважно, в деревне вы живете или в городе, — бедному человеку здесь трудно сохранить здоровье. Тысячи людей, молодых и старых, умирают от холеры и других диарейных заболеваний, пневмонии, туберкулеза, кори. Заметьте, что ни одна из этих болезней не новая и не таинственная. По сравнению с ними вирусный энцефалит Нипах, — по крайней мере, пока — кажется мелким и незначительным.
Почему зоонозные болезни важны? Мне не раз задавали этот вопрос за те шесть лет, что я изучаю эту тему, и я сам не раз задавал его другим. (Один товарищ, уважаемый историк, с которым я познакомился на конференции, предложил мне забыть об Эболе и написать книгу об астме, которой страдают 22 миллиона американцев. Он и сам, кстати, был астматиком.) Если помнить о морбидности и смертности от старомодных инфекционных заболеваний — холеры, брюшного тифа, туберкулеза, ротавирусной диареи, малярии (не считая Plasmodium knowlesi), не говоря уже о хронических болезнях вроде сердечной недостаточности и рака, — зачем вообще уделять внимание этим «бутиковым» инфекциям, этим аномалиям, которые приходят к нам от летучих мышей, обезьян и еще бог знает от кого, и иногда убивают несколько десятков или сотен человек? Почему? Разве это не глупо — беспокоиться из-за нескольких болезней, которые интригуют ученых, новых, но сравнительно малораспространенных, пока скучные старые болезни продолжают истязать человечество? После прогулки по Холерному госпиталю, после того, как меня пригвоздил к месту полный надежды взгляд той женщины, я снова задал себе тот же вопрос: зачем вообще уделять столько внимания зоонозам? Что в общей картине страданий заставляет думать, что к ним нужно относиться так серьезно?
Это справедливый вопрос, но на него есть хорошие ответы. Некоторые из этих ответов — сложные и гипотетические. Некоторые — субъективные. Другие же — объективные и на редкость прямолинейные. И самый простой из этих ответов — одно слово.
СПИД.
Глава 8 Шимпанзе и река
85
О пандемии СПИДа мы все слышали много, но вот о том, что болезнь началась с одного-единственного зоонозного заражения, не говорит почти никто.
Вот, например, одна из частых отправных точек истории: осенью 1980 г. молодой иммунолог Майкл Готтлиб, доцент Медицинского центра Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, заметил странное сочетание инфекций у нескольких пациентов-мужчин. Пациенты — всего их набралось пять — вели активную гомосексуальную половую жизнь и страдали от пневмонии, которую вызвал обычно безвредный грибок, что тогда назывался Pneumocystis carinii. (Сейчас, после таксономических изменений, он известен как Pneumocystis jirovecii.) Этот грибок присутствует в буквальном смысле повсюду. Их иммунитет должен был легко справиться с ним. Но их иммунная система, судя по всему, не работала, и этот грибок заполнил их легкие. Все они страдали и от другой грибковой инфекции — орального кандидоза; если проще, у них был полный рот склизких грибков Candida, которые обычно проявляют себя таким образом у новорожденных, диабетиков и людей с нарушениями иммунитета, а не у здоровых взрослых. Анализы крови, взятые у нескольких пациентов, показали значительное истощение запасов определенного вида лимфоцитов (белых кровяных телец), играющего ключевую роль в регулировании иммунных реакций. Если говорить конкретнее, «сильнейшее понижение» численности наблюдалось среди лимфоцитов, вырабатываемых тимусом (чаще их называют T-клетками)[195]. Хотя Готтлиб отмечал и некоторые другие симптомы, эти три выделялись особенно: пневмоцистная пневмония, оральный кандидоз и дефицит T-клеток. В середине мая 1981 г. он с коллегой написал короткую статью, описывающую наблюдения. Они не делали предположений насчет причины. Они просто заметили странную, зловещую закономерность и решили, что нужно как можно быстрее о ней сообщить. Редактор The New England Journal of Medicine заинтересовался их статьей, но до издания пришлось бы подождать не менее трех месяцев.
Тогда Готтлиб обратился в еженедельную газету CDC, Morbidity and Mortality Weekly Report. Маленькая, меньше двух страниц, статья была опубликована в MMWR 5 июня 1981 г. под суховатым названием «Pneumocystis Pneumonia — Los Angeles» («Пневмоцистная пневмония в Лос-Анджелесе»). То было первое опубликованное медицинское предупреждение о синдроме, пока еще не имевшем имени.
Второй сигнал тревоги прозвучал месяц спустя, в той же газете CDC. Готтлиб заметил пневмоцистную пневмонию и кандидоз, а нью-йоркский дерматолог Элвин Фридман-Кин — другую, параллельную закономерность, связанную с другой болезнью: саркомой Капоши. Эта редкая и обычно не слишком агрессивная форма рака обычно поражала мужчин средних лет в Средиземноморье — из тех, что сидят в афинских кафе, пьют кофе и играют в домино. Саркома Капоши часто проявляется в виде фиолетовых узелков на коже. Примерно за три года Фридман-Кин и коллеги, с которыми он общался, обнаружили двадцать шесть случаев саркомы Капоши у молодых мужчин-гомосексуалов. У некоторых из этих пациентов была и пневмоцистная пневмония. Восемь из них умерли. Хм-м. Письмо Фридмана-Кина было опубликовано в Morbidity and Mortality Weekly Report 3 июля 1981 г.
Саркома Капоши играла заметную роль и в наборе клинических наблюдений, сделанных примерно в то же время в Майами. Симптомы у этой группы пациентов были похожими, а вот культурный профиль — совсем иным. Все двадцать больных, которых госпитализировали в период с начала 1980-го по июнь 1982 г., были эмигрантами с Гаити. Большинство из них прибыли в США недавно. Все они сообщили врачам, что гетеросексуальны и никогда не имели гомосексуальных контактов. Но сочетание их недугов было очень похожим на то, что Готтлиб отмечал у лос-анджелесских гомосексуалов, а Фридман-Кин — у нью-йоркских: пневмоцистная пневмония, кандидоз в глотке, плюс другие необычные инфекции, странные показатели лимфоцитов и агрессивная саркома Капоши. Десять гаитян умерли. Команда врачей, опубликовавших эти наблюдения, писала о «синдроме», который казался «поразительно похожим на синдром иммунодефицита, недавно описанный у американских гомосексуалистов»[196]. Эту раннюю связь с гаитянскими гетеросексуалами позже посчитали ложным следом и в разговорах о СПИДе в основном игнорировали. Ее было трудно подтвердить, основываясь только на данных опросов, и еще труднее интерпретировать. Привлекать к ней внимание даже показалось неполиткорректным. Но позже реальную важность этого открытия удалось понять, когда началась работа на уровне молекулярной генетики.
Еще одной «точкой отсчета» считался Гаэтан Дюга, молодой канадский бортпроводник, который получил славу «Нулевого пациента». Если вы хоть что-то слышали о начале эпидемии СПИДа, то просто не можете не знать этого имени. О Дюга писали как о человеке, который «вывез вирус из Африки и занес его в западное гей-сообщество»[197]. На самом деле это, конечно, не так. Но он сыграл большую, преступно беспечную роль в распространении вируса в 1970-х и начале 1980-х гг. Благодаря работе бортпроводника он практически бесплатно летал между крупными городами Северной Америки и предавался сибаритским увеселениям после каждого приземления, находя все новых партнеров, ведя разгульную жизнь сексуально ненасытного гея на пике «банной эпохи». Он был привлекательным, светловолосым, самовлюбленным, но очаровательным, даже, по некоторым мнениям, «красавчиком»