Их радость продержалась около десяти секунд, после чего все начали искать новые образцы и новые результаты. Если вы что и празднуете, то довольно сдержанно, объяснил мне Кил, — по крайней мере, до тех пор, пока вы не написали статью и не получили поздравительное письмо из редакции журнала Science.
Кил и его группы секвенировали целые геномы (а не только фрагменты) из четырех образцов, собранных в одной и той же местности, и снова провели генетический анализ. Новый ВИОcpz опять-таки оказался поразительно похож на ВИЧ-1 группы M. Сходство было таким близким, что не оставляло практически ни единого шанса, что какой-либо другой вариант, еще не открытый, может быть еще ближе. Лаборатория Беатрис Хан нашла географическое место зарождения пандемии.
96
Итак, уже известны где и когда. Эпидемия СПИДа началась с заражения одного человека от одного шимпанзе на юго-востоке Камеруна не позже 1908 г. (плюс-минус погрешность), и оттуда медленно, но неумолимо распространялась по миру. Остается лишь один вопрос: как?
Статья Кила была опубликована в Science 28 июля 2006 г. под названием «Chimpanzee Reservoirs of Pandemic and Nonpandemic HIV-1» («Шимпанзе — резервуары пандемических и непандемических штаммов ВИЧ-1»). Первым в списке авторов стоял Брэндон Кил, за ним шел обычный список соавторов, в том числе Марио Сантьяго, Мартина Петерс, несколько партнеров из Камеруна, а последней, как всегда, была Беатрис Хан. Данные были интересными, выводы — здравыми, формулировки — краткими и осторожными. Впрочем, под конец авторы все-таки не сдержались и сделали одно предположение:
«Мы продемонстрировали, что штамм ВИОcpzPtt, от которого произошел ВИЧ-1 группы M, принадлежит к вирусной линии, которая до сих пор встречается у обезьян вида P. t. troglodytes на юго-востоке Камеруна. Этот вирус, скорее всего, передавался локально. Оттуда он, похоже, по реке Санга (или другим притокам) добрался до реки Конго, а затем до Киншасы, где, скорее всего, и началась пандемия группы M»[220].
Но фраза «передавался локально» казалась слишком расплывчатой. Посредством какого механизма, в каких обстоятельствах? Как произошли эти ключевые события, как они разворачивались?
Сама Хан вместе с тремя соавторами ответила на эти вопросы еще в 2000 г., когда впервые высказала идею, что СПИД — зоонозное заболевание. «Правдоподобным механизмом передачи инфекции людям может служить непосредственный контакт с кровью и выделениями животных во время охоты, разделывания туш или другой деятельности (например, употребления в пищу сырого зараженного мяса»[221]. Она имела в виду «гипотезу раненого охотника». Позже она обратилась к этой гипотезе снова: «Самый вероятный путь передачи инфекции от шимпанзе к человеку — контакт с зараженной кровью и телесными жидкостями во время свежевания и разделывания дичи»[222]. Человек убивает шимпанзе, снимает шкуру, рубит на куски, и в это время происходит контакт крови с кровью через рану на руке. ВИОcpz пересекает межвидовой барьер от шимпанзе к людям, обосновывается в новом носителе и превращается в ВИЧ-1. Конкретных обстоятельств, конечно, мы никогда не узнаем, но сам механизм вполне правдоподобен и укладывается в известные факты. Некий вариант событий с раненым охотником, произошедших в лесу на юго-востоке Камеруна примерно в 1908 г., подходит и под данные Кила, и под расчеты Майкла Воробья. Но что дальше? У нас есть один человек, заразившийся на юго-востоке Камеруна.
— Если преодоление межвидового барьера случилось там, — спросил я у Беатрис Хан, — почему тогда эпидемия началась в Киншасе?
— Многие реки из того региона ведут в Киншасу, — ответила она. — И предположение — гипотеза — состоит в том, что вирус добрался туда именно в людях, а не в обезьянах. Это не обезьяна села в каноэ, чтобы нанести визит в Киншасу. Скорее всего, вирус туда принесли люди.
Да, есть, конечно, определенный небольшой шанс, что кто-то мог привезти в Киншасу живого зараженного шимпанзе прямиком из камерунского «клина», но, по словам Хан, «это крайне маловероятно». Скорее всего, вирус путешествовал именно посредством людей.
Сексуальные контакты в деревнях, по этой версии, поддерживали цепь инфекций, но едва-едва, и до резкой вспышки оставалось еще много времени. Когда кто-то умирал от иммунодефицита, его смерть ничем не выделялась среди смертей от прочих причин. Жизнь была тяжелой и полной опасностей, ожидаемая продолжительность жизни была недолгой и без этой новой болезни, и многие из первых ВИЧ-положительных людей, вполне возможно, умерли по другим причинам еще до того, как у них начинала отказывать иммунная система. Эпидемии не было. Но цепочка заражений не прерывалась. Показатель R0 по-прежнему оставался больше 1,0. Вирус, похоже, путешествовал точно так же, как в основном тогда путешествовали и сами люди: по реке. Он выбрался из юго-восточной части Камеруна через верховья Санги, спустился к Конго, потом по реке
Конго добрался до Браззавиля и Леопольдвиля, двух колониальных городов на разных берегах озера, тогда еще известного как Стэнли-Пул.
— После того как вирус добрался до городов, — сказала Хан, — он получил возможность распространяться.
Но он по-прежнему двигался медленно, словно поезд, только-только отошедший от станции. В Леопольдвиле в 1908 г. жило меньше десяти тысяч человек, Браззавиль был и того меньше. Сексуальные нравы и динамичность отношений были не такими, как в захолустье, но пока что отличались еще не слишком сильно. Показатель R0 по-прежнему держался где-то возле 1,0. Шло время, в города съезжалось все больше людей, которых привлекала возможность работать за жалование или продавать свои товары. Привычки и возможности менялись. В города приезжали не только мужчины, но и женщины, хотя и не в таком большом количестве, и довольно немалое их число занялось древнейшим ремеслом.
К 1914 г. в Браззавиле жило около шести тысяч человек, и он был «довольно тяжелым местом для миссионера», по словам одного шведского священника: «Сотни женщин, прибывших с верховий Конго, работают профессиональными проститутками»[223]. Мужское население включало в себя французских госслужащих, солдат, торговцев и рабочих, и, скорее всего, мужчин в городе было намного больше, чем женщин, потому что колониальная политика запрещала женатым мужчинам, прибывавшим на работу, брать с собой семьи. Такой половой дисбаланс привел к повышению спроса на коммерческий секс. Но формат сексуальных услуг в те ранние годы обычно отличался от того, что обычно представляется при слове «проститутка» — практически конвейерная эффективность, встречи вида «сунул, вынул и пошел» с большим количеством незнакомцев. Нет, то были одинокие женщины, которых на языке лингала называли ндумба, а по-французски фам либр, «свободными женщинами» (в отличие от жен и дочерей), которые оказывали своим клиентам множество самых разных услуг — от разговоров до секса, от стирки до готовки. У одной такой ндумбы могло быть всего два-три друга, которые регулярно посещали ее, поддерживая финансово. Другой вариант отношений — менажер, «домработница», которая жила с белым колониальным чиновником и занималась не только работами по дому. Да, это были коммерческие отношения, но они не были ни многочисленными, ни неразборчивыми, в общем, условий для широкого распространения заболевания, передаваемого половым путем, все еще не было.
На другой стороне озера, в Леопольдвиле, с численным неравенством полов все было еще хуже. Этот город был, по сути, трудовым лагерем, который контролировали администраторы-бельгийцы. Семьи там не приветствовались, и в 1910 г. мужчин в городе было в десять раз больше, чем женщин. Передвижение по окрестностям и вход в Леопольдвиль были ограничены, особенно для взрослых женщин, хотя некоторым женщинам удавалось достать фальшивые документы или скрываться от полиции. Для беспокойной девушки с живой фантазией, которую в деревне плохо кормили, да и обращались не лучше, работа ндумбой в Леопольдвиле могла казаться весьма привлекательным вариантом. Впрочем, даже в городе, где возбужденных мужчин было в десять раз больше, чем женщин, сексом за деньги все равно занимались не в борделях и не на улицах. У «свободных женщин» были особые друзья, клиенты, может быть, — даже несколько одновременно, но никаких головокружительных множественных сексуальных контактов по-прежнему еще не было. Один эксперт назвал это «проституцией с низким уровнем риска», — по крайней мере, с низким уровнем риска заразиться ВИЧ[224].
Еще в Леопольдвиле был оживленный рынок копченой рыбы. Там торговали слоновой костью, каучуком и рабами на экспорт, причем львиная доля доходов оседала в карманах белых концессионеров. Хотя между озером Стэнли и устьем реки располагались глубокий каньон и несколько непроходимых водопадов, отрезавших оба города от Атлантического океана, построенная в 1898 г. грузовая железная дорога пробила эту изоляцию и принесла с собой новые товары, оборот увеличился, в город начали съезжаться люди, и в 1920 г. Леопольдвиль стал новой столицей Бельгийского Конго вместо другого города вниз по реке. В 1940 г. его население составляло сорок девять тысяч человек. А потом начался демографический взрыв. Между 1940 г. и независимостью, объявленной в 1960-м, население города выросло почти на порядок, до почти четырехсот тысяч человек. Леопольдвиль превратился в Киншасу, африканский мегаполис двадцатого века, и жизнь в нем была уже совсем не такой, как в камерунской деревне. Десятикратный рост населения вкупе с соответствующими переменами в общественных отношениях многое объясняет в вопросе, почему ВИЧ «вдруг» начал распространяться.