у рекой Нгоко и верховьями Санги, где жизнь была тяжелой и недолгой. Люди умирали молодыми от самых разных несчастий и недугов. Если ВИЧ-положительного юношу убивали в драке, никто ничего не знал о его крови — ну, кроме того, что она пролилась перед смертью. Если молодая ВИЧ-инфицированная женщина умирала от оспы во время эпидемии, после нее тоже не оставалось никакой необычной истории.
В немногих случаях в эти ранние годы инфицированный человек мог все же дожить до проявлений иммунодефицита. Но на этот случай и в деревне, и в лесу вокруг нее пряталось множество микробов, которые готовы были быстро его убить. Это тоже не показалось бы чем-то необычным. Люди умирали от малярии, туберкулеза, пневмонии, безымянных лихорадок. Тогда это была норма жизни. Возможно, кто-то из них смог бы выздороветь, если бы их иммунная система была в порядке, но никто не замечал новой болезни. А если кто-то и заметил, то записей об этом не осталось. Недуг оставался невидимым.
Тем временем и сам вирус уже начал адаптироваться к новому носителю. Он часто мутировал. Работал естественный отбор. Повышенная способность размножаться в клетках человека привела к повышенному уровню ви-ремии, возможно, эффективность передачи тоже возросла. К тому времени он уже окончательно превратился в вирус, известный нам как ВИЧ-1 группы M. Заражающий людей патоген, редкий, необычный, циркулирующий на юго-востоке Камеруна. Прошло, может быть, еще лет десять. Микроб выжил. Люди, скорее всего, заражались ВИОcpz и раньше (многих шимпанзе разделывали на мясо, многие охотники могли порезаться в процессе), вирус даже мог на какое-то время задержаться в людях, но цепочки заражений оставались локальными и короткими. Тлеющая вспышка всегда заходила в тупик. А на этот раз — не зашла. Прежде чем вирус успел зайти в тупик, на сцену вышел еще один человек. Это, конечно, тоже гипотеза, но неплохо соответствующая фактам. Этого человека я назову Путником.
Путник не был охотником. По крайней мере, не слишком умелым и охотился нечасто. Он был силен в другом. В своем воображении я вижу его рыбаком. Он жил не на лесной полянке, подобной Мамбеле, а в рыбацкой деревне, стоящей на реке Нгоко. Мне представляется, что он с детства обожал реку; он отлично плавал и рано научился управлять лодкой. Он владел хорошим каноэ, прочным, длинным, которое сам выдолбил из красного дерева, и проводил в нем целые дни. Он был молод, не имел ни жены, ни детей, зато его манили приключения. Он еще в детстве превратился в нелюдима: его отец умер, а мать презирала вся деревня, обвинив в колдовстве из-за одного несчастного случая и затаенной обиды. Для Путника это стало тяжелой личной травмой; он, в свою очередь, презирал жителей деревни — пусть катятся ко всем чертям, — и решил идти своим путем. Ему нравилось одиночество. Он не следовал ритуалам баквеле и не делал обрезания.
Путник питался рыбой. Собственно, он мало что ел, кроме рыбы и бананов — и иногда еще кассавы, которую сам не выращивал и не перерабатывал, но ее легко было получить в обмен на рыбу. Ему нравился вкус, нравилась рыбалка, а рыбы всегда было в достатке. Он знал, где найти рыбу, как поймать ее, знал много разных видов и названий. Он пил воду из реки. Этого было достаточно. Он не делал пальмового вина и не покупал его. Он был вполне самодостаточен в своем маленьком мирке.
Я представляю, как он носил рыбу матери и двум ее младшим детям — верный сын, пусть и изгой в деревне. Его мать по-прежнему жила на окраине старой деревни. Избыток улова Путник вялил на стойках или, в сезон дождей, коптил на огне в своем одиноком лагере. Иногда он уходил довольно далеко на веслах вверх по течению или дрейфуя вниз по течению, чтобы продать свой улов в одной из торговых деревень. Так он узнал, сколько возможностей открывается, если торговать за наличные деньги. Тогда преобладающей валютой служили медные палочки или ракушки каури, возможно, он даже видел настоящие дойчмарки. Он купил несколько стальных крючков и леску фабричного изготовления, которую привезли из самого Марселя. Леска его разочаровала, а вот крючки оказались отличными. Однажды он спустился вниз по течению до места впадения в Сангу, намного более крупную и полноводную реку, вдвое шире Нгоко, и плыл по ее течению целый день — пьянящий, устрашающий опыт. На правом берегу реки он увидел город — Весо, большой, обладающий не слишком хорошей репутацией; он обошел его, держась середины реки. В конце дня он остановился и лег спать на берегу, а на следующий день отправился в обратный путь — ему хватило испытаний. Ему понадобилось четыре дня отчаянной работы веслами, чтобы вернуться обратно, держась у берега (от Весо, впрочем, он снова отошел далеко) и борясь с водоворотами, но Путник сумел вернуться обратно и очень обрадовался, снова оказавшись в своем мирке, на маленькой реке Нгоко. Добравшись до своего лагеря, он был уже куда больше уверен в себе. Это случилось, предположим, в долгий засушливый сезон 1916 года.
В другой раз он пошел на веслах вверх по течению и добрался до Нгбалы, речного порта в нескольких милях выше по течению, чем Молунду. И именно возвращаясь из этого путешествия, как я предполагаю, он задержался в Молунду и там, ночью, прямо в лодке, пришвартованной к берегу в тихом заливчике недалеко от границ города, переспал с женщиной.
Она была у него не первой, но оказалась совсем не такой, как деревенские девушки. Она и сама была речной торговкой-коробейницей, на несколько лет старше него и намного опытнее. Она ходила вверх и вниз по Нгоко и Санге, зарабатывая своим умом, товарами, а иногда и телом. Путник не знал ее имени. Она ему не сказала. Она была общительной и игривой, почти красоткой. Он не слишком ценил красоту. На ней было яркое платье в горошек — с фабрики, не домотканое. Должно быть, он ей понравился — или, по крайней мере, она осталась довольна, — потому что на следующий день в сумерках она снова вернулась в его лодку, и они снова предались утехам — три раза за ночь. Она выглядела здоровой, весело смеялась, была сильной. Он считал, что ему очень повезло той ночью — повезло встретиться с ней, произвести на нее впечатление, получить бесплатно то, за что другие мужчины платили. Но ему не повезло. У него была небольшая открытая ранка на половом члене — едва заметная царапинка, он зацепился за колючку, когда вылезал из воды после купания в реке. Никто не может точно сказать, даже в такой гипотетической ситуации, что сделало его уязвимым — то, что он не был обрезан, или царапина от колючки, или еще что-нибудь. Он дал женщине несколько копченых рыб. А она наградила его вирусом.
Она не желала ему никакого зла, не была она и безответственной. Несмотря на то, что подмышки у нее воспалились и побаливали, она даже не подозревала, что больна. Или чем больна.
100
Путешествие по реке через тропические джунгли — успокаивающий, гипнотический процесс. Вы смотрите на стены из зелени, проплывающие мимо, но при этом — если только проток не такой узкий, что вас замечают мухи цеце и налетают с берегов, — почти не страдаете от дискомфорта. Поскольку река естественным образом ограничивает лес и полностью освещается солнцем, а не закрыта плотным пологом, растительность здесь особенно обильная и перепутанная между собой: деревья покрыты лианами, подлесок совершенно непроходим, плотный, словно старый бархатный занавес в Шубертовском театре. Возникает даже иллюзия, что сам лес внутри плотный, словно губка. Но если вы плывете по реке, то вас нисколько не интересует плотность леса — у вас есть своя открытая дорога прямо посередине. Если бы вы шли по лесу, который, конечно, труднопроходим, но все-таки уступает в плотности губке, то путешествие по реке показалось бы вам освобождением, почти полетом.
Какое-то время, покинув Кику, мы держались со стороны Конго, где течение было сильнее. Сильвен отлично знал этот водный путь. Его помощник из племени бака по имени Жоло управлял мотором, а Сильвен исполнял роль капитана, отдавая команды с носа. Пирога была настолько большой и устойчивой, что мы с Максом могли спокойно сидеть на планширях. Мы практически сразу прошли мимо небольшого полицейского поста на правом берегу — конголезского эквивалента камерунской пограничной заставы в Кике, — но, к счастью, нас никто не заставлял остановиться. Все подобные заставы в Конго — это штамп в паспорте и небольшой обыск, и по возможности их стоит избегать. Потом мы проплыли мимо нескольких деревень, расположенных далеко одна от другой, — небольших скоплений мазанок, стоящих на высоком берегу, чтобы избежать наводнений во время сезона дождей. Домики были покрыты соломой; вокруг мы видели банановые деревья, масличные пальмы, одетых в тряпье детей. Дети следили за нами, словно завороженные.
— Сколько часов нам добираться до пункта назначения? — спросил я у Сильвена.
— Трудно сказать, — ответил он. Обычно он останавливался в деревнях для того, чтобы принять пассажиров или для торговли, и задерживался достаточно долго, чтобы прибыть в Весо уже в темное время суток, избегая лишнего внимания иммиграционных служб. Вскоре после этого объяснения он действительно остановился возле деревни на конголезском берегу, где оставил большой кусок брезента и взял пассажира.
Судно было зафрахтовано мной, но я не стал возражать. Пассажиркой оказалась молодая женщина с двумя мешками, зонтиком, кошельком и горшком с едой. На ней было оранжево-зеленое платье и бандана. Наверное, даже если бы мне не сказали, я бы все равно догадался, что она коробейница. Ее звали Вивьен. Она жила в Весо и обрадовалась возможности поскорее добраться домой. Она была пухленькой и общительной, достаточно уверенной в себе, чтобы путешествовать по реке в одиночку, торгуя рисом, макаронами, растительным маслом и другими продуктами. Сильвен подвез ее, потому что она его сестра, — эти слова можно было воспринимать как буквально, так и иносказательно. Вполне возможно, она была его девушкой или кузиной. Кроме этого, я особенно ничего от Вивьен не узнал — за исключением того, что коробейницы существуют до сих пор; независимые женщины по-прежнему могут жить автономно, что им не всегда позволено в деревне или даже в городе, а река по-прежнему остается важной транспортной артерией и для товаров, и для людей. По большей части она показалась мне очаровательным напоминанием о прошлом, и, хотя, возможно, такая мысль по отношению к ней несправедлива, заставила задуматься о женщинах, с которыми встречался наш гипотетический Путник около столетия назад. Она была потенциальной «посредницей».