естик на заколоченный чердак, а другие считают, будто он так с тех пор и валялся на полу в уголке старой Гилмановой комнаты. А третьи, включая Джо, строят догадки настолько дикие и фантастические, что на трезвую голову и не поверишь.
Когда же разобрали наклонную стену Гилмановой комнаты, в заколоченном треугольном зазоре между этой перегородкой и северной стеной дома обнаружилось куда меньше строительного мусора, нежели в комнате, даже принимая во внимание небольшие размеры, и однако ж пол покрывал жуткий слой останков более древних: при виде него рабочие заледенели от ужаса. Вкратце, зазор служил самым настоящим склепом, битком набитом костями маленьких детей: часть их относилась к современности, другие – чем дальше, тем древнее – принадлежали к периодам настолько давним, что почти рассыпались в прах. На этом плотном слое костей покоился огромный нож, явно очень древний, гротескный, изысканно украшенный, фантастической формы – а сверху на него был навален всякий хлам.
В куче всего этого хлама, между поваленной балкой и грудой зацементированных кирпичей от развалившейся трубы, застрял предмет, которому суждено было вызвать в Аркхеме куда больше недоумения, завуалированного страха и откровенно суеверных пересудов, нежели все прочие находки из облюбованного призраками проклятого здания. То был полураздавленный скелет гигантской крысы-переростка, чьи уродства по сей день служат предметом споров среди представителей Мискатонской кафедры сравнительной анатомии и притом столь многозначительно замалчиваются. Крайне немногое об этом скелете просочилось за пределы кафедры, но рабочие, обнаружившие находку, потрясенно перешептывались, обсуждая клочья длинной бурой шерсти.
По слухам, кости крохотных лапок наводили на мысль о хватательных свойствах, более типичных для небольшой мартышки, нежели для крысы; а маленький череп с хищными, противоестественными желтыми клыками, под определенным углом казался миниатюрной пародией на чудовищно выродившийся череп человека. Обнаружив этого кощунственного уродца, работники в страхе перекрестились – а после поставили свечи в церкви Святого Станислава в благодарность за то, что никогда больше не услышат визгливого призрачного хихиканья.
1932
Дерево на холме
К юго-востоку от Хэмпдена, близ извилистого ущелья реки Сэлмон, простирается цепь крутых, скалистых гор, не поддающихся отважным поселенцам. Ущелья там слишком глубоки, и слишком обрывисты их склоны – они пригодны лишь для сезонного выпаса скота. В последний раз, когда я посещал Хэмпден, известный как Адские Земли, он являлся частью заповедника Блю-Маунтин-Форест. Нет ни единой дороги, что связывала бы эту недоступную местность с внешним миром, и жители гор скажут вам, что она пожаловала сюда прямо со двора Его Сатанинского Величества. Существует поверье, что здесь обитают духи, – но никто не знает, какие именно. Местные не отваживаются заходить далеко в глубины таинственных гор, так как верят легендам индейцев Нез Пёрс[22], что бессчетными веками сторонились той земли: по их словам, там было место игрищ «гигантских злых духов из внешних миров». Эти наводящие на размышления легенды немало раззадорили мое любопытство.
Свою первую – и, слава богу, последнюю! – поездку в те горы я совершил летом 1938 года, когда жил в Хэмпдене вместе с Константином Теюнисом. Он трудился над монографией по египетской мифологии, и большую часть времени я проводил в одиночестве, несмотря на то что мы делили небольшой коттедж на Бикон-стрит, с видом на печально известный Дом Пирата, построенный Экзером Джонсом более шестидесяти лет назад.
Утро 23 июня застало меня шагающим среди странного вида гор, которые еще в семь утра казались ничем не примечательными. Я отошел примерно на семь миль к югу от Хэмпдена, прежде чем заметил нечто необычное. Взбираясь на травянистый гребень над особенно глубоким каньоном, я наткнулся на полосу земли, где не росли ни травы, ни кустарники. Она простиралась на юг, по горам и теснинам. Сперва я подумал, что это следы осеннего пожара, но, изучив почву, не обнаружил никаких его следов. Ближайшие косогоры и ущелья были обезображены и обожжены, будто гигантский факел уничтожил всю растительность. И все же это был не пожар…
Я ступил на жирную, черную землю, где не росла трава. Приближаясь к центральной части этой пустоши, я заметил, что вокруг стоит странная тишина. Молчали жаворонки, спрятались кролики, и даже насекомые, видимо, покинули это место. Взобравшись на пригорок повыше, я попытался понять, насколько далеко простирается эта необъяснимая бесплодная пустошь. А затем увидел одиноко стоящее дерево.
Оно росло на холме, что был немного выше прочих, и привлекало взгляд потому, что встретилось мне совершенно неожиданно. Я не видел ни одного дерева за много миль вокруг – неглубокие лощины поросли черемухой и боярышником, но взрослых деревьев не было. Странно было встретить его здесь, на гребне холма. Чтобы достичь его, мне пришлось перебраться через два крутых ущелья, и меня ожидало нечто непредвиденное. То была не ель, не сосна, не каркас[23]. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного – и по сю пору не видел, чему безмерно рад!
Больше всего оно напоминало дуб. Его огромный, кривой ствол в обхвате достигал ярда, а мощные ветви росли всего в семи футах над землей. Округлые листья были удивительно похожи друг на друга размером и рисунком. Оно было словно написано маслом на холсте, но могу поклясться в том, что оно было настоящим. Я знаю, что оно было настоящим, невзирая на то что говорил Теюнис.
Помню, что, взглянув на солнце, я определил, что было около десяти утра, хоть я и не сверялся с часами. Стало теплей, и я отдохнул в гостеприимной тени гигантского дерева. У его подножия росла необычайно пышная трава – то был еще один отмеченный мною феномен, в сравнении с бесплодной землей, по которой я только что шел. Меня окружал непроходимый лабиринт гор, теснин и круч, хотя холм, на котором я находился, был много выше остальных на несколько миль вокруг. Обратив взгляд к востоку, я вскочил – столь сильным было мое удивление. Там, в голубой дымке, виднелись горы Биттеррут! В районе трехсот миль от Хэмпдена больше не было гор со снеговыми шапками, и я знал, что, находясь на этой высоте, вообще не должен был их видеть. Несколько минут я смотрел на это поразительное зрелище; затем меня сморил сон. Я улегся на высокой траве у подножия дерева, сняв фотоаппарат, шляпу, и расслабился, глядя в небо сквозь зелень листвы. Затем закрыл глаза.
Со мной начало происходить нечто странное – туманное, неясное видение явилось мне, как отблеск сна наяву, и ничто в нем не было знакомым. Мне виделось подобие великого храма у сочащегося моря, над которым в бледно-красном небе пылали три солнца. Этот гигантский склеп или храм был необычного цвета – неизвестного оттенка сине-фиолетового. Огромные твари летали в облачном небе, и мне чудилось хлопанье чешуйчатых крыл. Я приблизился к храму; передо мной разверзлась исполинская дверь. За ней был вихрь теней – порывистых, плотоядных, пытавшихся затянуть меня в кошмарный мрак. Кажется, я видел три горящих глаза в зыбучей пустоте за дверью и закричал, объятый смертным ужасом. Я знал, что там, в мерзкой глубине, таится неведомая разрушительная сила – порождение ада, что хуже всякой смерти. Я вновь испустил дикий крик, и видение померкло.
Передо мной были округлые листья и нормальное земное небо. Я с трудом поднялся. Дрожь охватила меня; холодный пот катился по лбу. Мной овладело безудержное желание бежать, бежать что есть сил, прочь от этого омерзительного дерева на холме – но, осознав абсурдность этого помысла, я вновь уселся, пытаясь собраться с мыслями. Еще никогда я не видел столь реалистичных снов – и столь ужасных. Что могло стать его причиной? Да, я читал кое-какие из книг Теюниса о Древнем Египте… Я вытер лоб и решил, что настала пора подкрепиться. Но есть мне не хотелось.
И тогда меня осенило. Я должен был сфотографировать дерево и показать Теюнису. Это бы вырвало его из пучины привычного безразличия. Быть может, стоило рассказать ему о своем сне… Я извлек фотоаппарат, сделал с полдюжины снимков дерева и снял местность так, как та виделась мне с высоты холма. Снял я и одну из блистающих снежных вершин. Эти фотографии должны были помочь мне, если я захочу вернуться… Убрав камеру, я вернулся к своей мягкой травяной перине. Было ли это место под сенью дерева напитано некими чужеродными чарами? Я чувствовал, что не хочу его покидать.
Я взглянул вверх, на странные округлые листья. Закрыл глаза. Ветви всколыхнул ветер; их шепот подействовал на меня, словно колыбельная, погрузив в безмятежное забытье. И вновь я увидел тусклое красное небо и три солнца. Три тени падали на землю! И снова мне явился тот исполинский храм. Я плыл по воздуху – бесплотный дух, познающий чудеса безумного, многомерного мира! Странные углы, под которыми сходились блоки храма, пугали меня, и я знал, что ни один смертный не видел его в самых диких снах. Вновь зев двери распахнулся передо мной, и меня поглотило черное, извивающееся облако. Впереди было бесконечное пространство. Мне не хватило бы слов, чтобы описать ту бездну, что открылась мне: темную, бездонную пропасть, кишащую безымянными обличьями и существами – бредовыми, горячечными, зыбкими, словно туманы Шамбалы.
Душа моя съежилась. Я был вне себя от страха. Я кричал и кричал, чувствуя, что скоро рассудок покинет меня. Во сне я бежал прочь, гонимый лихорадочным ужасом, не зная, кто меня преследует. Я покинул тот мерзкий храм и адскую бездну, сознавая, что мне предстоит вернуться, если не случится чудо.
Наконец, глаза мои распахнулись. Я был не у дерева. Я распростерся на каменистом склоне; одежда моя была смята, изорвана. Мои руки были в крови. Я встал, и меня пронзила боль. Место было мне знакомо – с этого гребня мне впервые открылась сожженная земля! Должно быть, я несколько миль прошагал в беспамятстве! Я был рад тому, что не вижу дерево. Мои брюки были порваны на коленях – какую-то часть пути я передвигался ползком.