Сперва эти проблески видений порождали во мне не страх, а удивление. Мне казалось, что я нахожусь в грандиозном зале, где величавые своды терялись в непроглядном сумраке над головой. Я не понимал, в каком месте и в какой эпохе я оказался, но подобный принцип повсеместно использовали древние римляне при возведении арок. Колоссальные окна были круглыми, двери – высокими, арочными, а пьедесталы и столы по высоте равнялись привычным для нас комнатам. Вдоль стен простирались полки из темного дерева, где стояли неимоверные фолианты, чьи переплеты были испещрены незнакомыми символами. Обнаженную каменную кладку покрывала криволинейная, математически точная, прихотливая резьба; встречались высеченные надписи с теми же символами, что виднелись на огромных книгах. Чудовищные блоки из темного гранита были сложены по мегалитическому типу: вогнутое основание верхних примыкало к выпуклой вершине нижних. Стульев не было, но на широких пьедесталах громоздились книги, бумаги и нечто, напоминавшее письменные принадлежности – странного вида сосуды из фиолетового металла и стержни с запятнанными концами. Несмотря на то что пьедесталы были весьма высоки, иногда я смотрел на них сверху вниз. На некоторых стояли большие светящиеся хрустальные шары, служившие лампами, и неизвестные механизмы из стеклянных трубок и металлических рычагов. На застекленных окнах стояли прочные решетки. Хотя я не осмеливался приближаться к ним и заглядывать в них, я мог различить отдельные кроны древовидных папоротников. Пол был сложен из массивных восьмигранных плит; ни ковров, ни драпировок в зале не было.
Позднее в своих снах я видел, как перемещаюсь вдоль циклопических каменных коридоров, вверх и вниз по монструозным гранитным галереям. Лестниц нигде не было видно, а коридоры были шириной не менее тридцати футов. Некоторые из зданий, сквозь которые я проплывал, терялись в небе – должно быть, их высота составляла тысячи футов. Под ними находились многоуровневые черные подземелья, куда вели вечно запертые люки, опечатанные металлическими накладками, – я смутно догадывался, что за ними таится некая угроза. Должно быть, я был здесь в качестве пленника; на всем, куда падал мой взгляд, лежала печать ужаса. Я чувствовал, что лишь спасительное незнание хранит мой разум от тех тайн, что скрывались за насмешливыми кривыми линиями иероглифов на стенах.
Спустя еще немного времени мне открылись виды за колоссальными круглыми окнами, и я побывал на титанической плоской крыше с удивительными садами, обширным пустырем и высоким зубчатым каменным парапетом, где кончались наклонные галереи. Гигантские здания с садами стояли вдоль мощеных дорог в двести футов шириной, простираясь на многие лиги вокруг. Они разительно отличались друг от друга, но лишь немногие были меньше, чем в пятьсот футов шириной и тысячу футов высотой. Многие из них казались столь колоссальными, что фасады их, должно быть, достигали нескольких тысяч футов, а некоторые были подобны горным вершинам, вздымаясь в серые, влажные небеса. Построены они были преимущественно из камня или бетона; в кладке большинства прослеживалась та же криволинейная геометрия, что и в стенах моей темницы. На плоских, обнесенных все теми же зубчатыми парапетами крышах цвели сады. Иногда встречались террасы или надстройки, а меж садов – широкие пустынные площадки. Что-то двигалось по величественным дорогам, но в ранних видениях я не мог различить, что именно.
Местами мне встречались грандиозные черные цилиндрические башни, что были выше всех прочих зданий. Они не были похожи ни на одно из них и выглядели невероятно древними и ветхими. Они были сложены из причудливых прямоугольных базальтовых блоков, слегка сужаясь к закругленным верхушкам. Ни на одной не было и следа окон или иных отверстий – лишь огромные двери. Некоторые здания, гораздо более низкие, осыпавшиеся под тяжестью веков, в общих чертах напоминали цилиндрические башни. В этих грудах неправильных прямоугольных глыб гнездился ужас, и, подобно запечатанным люкам, их окружала зловещая аура.
Сады, что виднелись повсюду, были пугающе невероятными – невиданные, незнакомые растения склонялись над широкими тропами, вдоль которых стояли монолиты, покрытые искусной резьбой. Преобладали папоротникообразные растительные формы – некоторые были зелеными, иные же бледными, как грибы. Меж ними возвышались призрачные хвощи, чьи стволы напоминали бамбук и были необычайно высокими. В низком, гротескном темно-зеленом подлеске плотно кустились саговниковые и росли хвойные деревья. В геометрически правильных клумбах, рассыпанных среди зарослей, были высажены маленькие, бледные, неизвестные мне цветы. На некоторых террасах и в садах на крышах виднелись крупные, яркие, почти что отталкивающие соцветия; видимо, их вывели искусственно. Грибы немыслимых размеров, форм и цветов пестрили здесь, располагаясь по определенной схеме, свидетельствуя о наличии неизвестной, но хорошо развитой культуры садоводства. Сады на земле были обширнее, и в них прослеживалось стремление сохранить природный беспорядок, но растения на крышах были высажены с большим тщанием и фигурно подстрижены.
Волглое небо почти всегда было скрыто за облаками; иногда я становился свидетелем поражающих воображение ливней. Впрочем, иногда выглядывало солнце, казавшееся непривычно большим, и луна, чьи пятна располагались несколько иначе, чем я привык видеть. Крайне редко небо было совершенно чистым, и я наблюдал созвездия, практически незнакомые мне. Иногда в них я мог различить знакомые очертания, но они редко точь-в-точь повторяли те, что я встречал прежде; по положению тех, что были мне известны, я предположил, что, должно быть, нахожусь в южном земном полушарии, близ тропика Козерога. Жаркий горизонт всегда был едва различим, но я видел, что вокруг города раскинулись необъятные джунгли папоротникообразных, каламитов, лепидодендронов и сигиллярий, глумливо качавших фантастическими кронами в дымке испарений. Время от времени мне казалось, что в небе наблюдается некое движение, но определить его источник в моих ранних видениях не представлялось возможным.
К осени 1914 года в своих снах я иногда непостижимым образом парил над городом и его окрестностями. Я видел бесконечные дороги, что шли сквозь буйные заросли зловещих деревьев с пестрой, желобоватой и пятнистой корой, минуя столь же поразительные города, как тот, которым я постоянно грезил. Я видел невообразимые сооружения из черного и переливчатого камня на полянах и в пролеске, где царил вечный сумрак, пересекал мощеные броды над влажной тьмой болот с абсолютно неразличимой, гротескной растительностью. Однажды я увидел, как на много миль вокруг рассыпались истрепанные временем базальтовые руины, чья архитектура напоминала немногочисленные слепые башни с закругленными вершинами в городе, столь часто являвшемся мне во сне. Однажды мне открылось море – бескрайняя гладь в облаках пара, лежавшая за колоссальными каменными пирсами гигантского города с куполами и арками. Массивные, бесформенные, неведомые тени проплывали над ним; местами виднелись необыкновенные фонтаны.
Как я уже говорил, эти невероятные видения не сразу приобрели пугающий оттенок. Несомненно, что многие видели куда более странные сны, сотканные из бессвязных обрывков их повседневной жизни, образов и прочтенных книг, фантастически преображавшихся благодаря бесконтрольным причудам дремавшего сознания. Какое-то время все это казалось мне естественным, хотя раньше я никогда не был склонен видеть столь необычные сны. Я убеждал себя в том, что истоки их ненормальности кроются в неисчислимом множестве обыденных явлений и в них частично отражаются общеизвестные книжные сведения о флоре и жизни доисторического мира пермского и триасового периодов за сто пятьдесят миллионов лет до нашей эры. Однако по прошествии нескольких месяцев со все возрастающей силой начала проявляться их жуткая первооснова. Именно тогда мои сны столь безошибочно стали приобретать вид воспоминаний, и тогда же мой разум начал связывать их со смутным, все возрастающим беспокойством: ощущением заблокированной памяти, своеобразным восприятием времени, чувством тошнотворной подмены моей личности с 1908 по 1913 год и, значительно позже, необъяснимым отвращением к самому себе.
Когда сны начали дополняться определенными отчетливыми деталями, страх мой возрос тысячекратно, и в октябре 1915 года я решил, что должен что-то предпринять. Тогда я принялся тщательно исследовать схожие случаи амнезии и галлюцинаций, чувствуя, что, сумев сделать объект своих переживаний предметным, смогу высвободиться из пут душевных волнений. Впрочем, как уже упоминалось, вначале результаты оказались почти прямо противоположными. Я был весьма встревожен, обнаружив, что чужие сны в точности повторяли мои собственные; некоторые случаи были столь давними, что у их субъектов не могло быть и речи о каком-либо глубоком знании геологии, а следовательно, и представлений о том, как выглядели древние ландшафты. Более того, многие сообщения изобиловали вселяющими ужас подробностями и пояснениями, связанными с видами величественных зданий, садов, джунглей и другими вещами. Эти зрелища, равно как и смутные образы, сами по себе навевали дурноту, но намеки и утверждения остальных сновидцев отдавали безумием и богохульством. Худшим было то, что в моей собственной псевдопамяти пробуждались все более бредовые видения и отголоски грядущих откровений. И все же по большей части доктора поддерживали меня в моих исканиях.
Я принялся за систематическое изучение психологии, и мой сын Уингейт, впечатленный подобным усердием, последовал моему примеру, в итоге приведшему его к ныне занимаемой профессорской должности. В 1917 и 1918 годах я прослушал специальный цикл лекций в Мискатонике. В то же время я неустанно штудировал труды по медицине, истории и антропологии, посещал библиотеки в далеких странах и даже ознакомился с запретными, богопротивными томами, вместилищами древних знаний, к которым питала столь подозрительный интерес моя вторая личность. К некоторым из последних я обращался в период амнезии и был немало напуган заметками и явными