Охваченный тревожным предчувствием, мешавшимся с предвкушением открытий, наш отряд из восемнадцати человек двинулся на вездеходах сквозь пески и скалы. В пятницу, 31 мая, мы переправились через рукав реки Де Грей и оказались в мрачной пустоши. По мере приближения к осколку древнего мира из легенд во мне росло чувство страха, усиливавшееся благодаря неослабно преследовавшим меня снам и видениям.
В понедельник, третьего июня, мы впервые увидели каменные блоки, наполовину погребенные в песках. Не могу передать весь спектр чувств, охвативших меня, когда я коснулся совершенно реального фрагмента циклопической кладки, в точности совпадавшей с той, что я видел во сне. Виднелся отчетливый след резьбы, и руки мои дрожали, когда я рассматривал прихотливый криволинейный орнамент, знакомый мне по мучительным кошмарам и тяжким исследованиям.
Через месяц раскопок мы насчитали 1250 блоков разной степени изношенности. Большинство из них были мегалитами с изогнутой верхней и нижней плоскостью. Остальные были меньших размеров, плоскими, квадратной или восьмиугольной формы – как те, которыми были вымощены полы и тротуары; редко попадались массивные, изогнутые или скошенные под углом, использовавшиеся для возведения сводов или валов или в строительстве арок и оконных рам. Мы продвигались все дальше на северо-восток, копали все глубже и находили все новые и новые блоки, но все они лежали в совершенном беспорядке. Профессор Дайер был шокирован безмерной древностью кладки, а Фриборн обнаружил следы символов, о которых упоминали мрачные предания народов Новой Гвинеи и Полинезии родом из незапамятных времен. Состояние и расположение блоков молчаливо говорили о головокружительных безднах времени и тектонических катастрофах космического масштаба.
В нашем распоряжении был аэроплан, и мой сын Уингейт нередко поднимался в небо на разные высоты, разыскивая среди скал и песков этой пустоши смутные очертания руин в виде перепадов высот или отдельно лежащих камней. Фактически его труды были бесплодны – иногда ему казалось, что он нашел нечто стоящее, на следующий же день картина местности менялась под воздействием движущихся песков. Впрочем, одно или два из его эфемерных предположений наполнили меня необычайной тревогой. К моему ужасу, они в немалой степени совпадали с чем-то, что мне снилось или о чем я читал, но я не мог вспомнить, с чем именно. Они будили во мне ощущение ложного знания, заставляя боязливо, украдкой поглядывать в сторону отталкивающей, бесплодной земли, что лежала к северу и северо-востоку.
В первую неделю июля при виде тех земель мной овладевало необъяснимое смешение чувств. В нем ужас мешался с любопытством, кроме того, у меня сформировалась настойчивая, обескураживающая иллюзия памяти. Чтобы изгнать ее, я прибегал ко всем средствам из арсенала психологии, но безуспешно. Также меня мучила бессонница, но я был почти что рад этому, так как теперь сны длились недолго. Я приобрел привычку в одиночку блуждать по пустыне по ночам, обычно ноги несли меня в том направлении – казалось, что туда меня тянет некая странная сила.
Иногда во время этих прогулок я натыкался на засыпанные песком фрагменты древней кладки. Блоки здесь были различимы куда хуже, чем там, где мы начинали раскопки, но я чувствовал, что в песках скрыто куда больше. Наш лагерь располагался на более ровном участке земли, и сильный ветер передвигал песчаные холмы с места на место, открывая новые древние камни и заметая старые следы. Я с нетерпением ждал, когда мы начнем вести работы в этой области, но в то же время страшился того, что могло предстать перед нами. Определенно, мое состояние ухудшалось, но хуже всего было то, что я не мог понять почему.
Свидетельством расстройства моих душевных сил стала реакция на необычную находку, сделанную мной во время одной из ночных прогулок. Это случилось 11 июля, когда таинственные песчаные холмы были залиты бледными лучами горбатой луны. Зайдя дальше, чем обычно, я наткнулся на огромный каменный мегалит, совершенно непохожий на все, что нам попадались. Песок почти полностью скрывал его, но я нагнулся и разбросал его, а после как следует рассмотрел его в лунном свете при помощи электрического фонаря. От остальных он отличался тем, что имел форму идеального куба, причем был выполнен не из гранита, песчаника или бетона, а из черного базальта.
Вдруг я вскочил, развернулся и со всей скоростью бросился бежать к лагерю. Я бежал, не понимая, почему и зачем, и лишь достигнув палатки, понял, чем было вызвано мое поспешное бегство. Причина крылась в том, что я узнал об этих странных черных камнях из своих снов и тысячелетних мифов. Из подобных черных базальтовых блоков были сложены здания, которых так боялась легендарная Великая Раса – высокие, слепые башни, что остались от зловещих полуматериальных тварей, гнездившихся в безднах земли; для защиты от подвластных им ветров подземные ходы были запечатаны люками, хранимыми бессонными часовыми.
В ту ночь я не спал, но едва настал рассвет, понял, как глупо было поддаваться влиянию тревожившего меня мифа. Вместо страха мне пристало испытать восторг первооткрывателя. Еще до полудня я рассказал остальным о своей находке; со мной на поиски необычного камня отправились Дайер, Фриборн, Бойл и мой сын. Однако нас ждало разочарование. Я не мог вспомнить точное местоположение мегалита, и ночью ветер полностью переместил песчаные холмы.
Я приближаюсь к самой тяжелой, ключевой части своей истории – в высшей степени трудной, так как не могу всерьез утверждать, что все случилось со мной на самом деле. Временами меня одолевает тревожная уверенность в том, что это не было ни видением, ни бредом; именно это чувство, ввиду умопомрачительных выводов, следующих из объективной истинности пережитого мной, склоняет меня к продолжению повествования. О том, что случилось, первым узнает и рассудит мой сын – профессиональный психолог, лучше всех знакомый с моим делом и беспрестанно поддерживавший меня.
Во-первых, позвольте обрисовать внешние обстоятельства произошедшего так, как они виделись участникам экспедиции. В ночь с 17 на 18 июля, после особенно ветреного дня, я рано лег, но не смог уснуть. Незадолго до одиннадцати часов я поднялся с постели; меня все так же необъяснимо тянуло на северо-восток. По своему обыкновению я отправился на ночную прогулку и, покидая лагерь, встретил и поприветствовал одного лишь Таппера, австралийского шахтера. Луна уже шла на ущерб, сияя в безоблачном небе; по древним пескам разливалось белесое, болезненное свечение, казавшееся мне бесконечно зловещим. Ветра не было, как не было его и в последующие пять часов, что подтвердил Таппер наряду с теми, кто тоже провел ту ночь без сна. Австралиец видел, как я быстро удалялся на северо-восток через мертвенно-бледные песчаные холмы, полные тайн.
Около 3:30 утра поднялся ураганный ветер, сорвавший три палатки и разбудивший весь лагерь. На небе не было ни облака, и всю пустыню по-прежнему озарял болезненный лунный свет. Осмотрев палатки, все обнаружили мое отсутствие, но, зная о моих прогулках, никто из членов экспедиции не встревожился. И все же трое из них – все были австралийцами – чувствовали, что в воздухе таится нечто гибельное. Маккензи объяснил профессору Фриборну, что они поддались туземным суевериям, – аборигены верили причудливо сплетавшимся мрачным легендам о сильном ветре, что длительно дул в пустыне при ясном небе. Они шептались о гигантских каменных домах под землей, где рождались ветры и где творилось нечто ужасное – и о том, что ветер дует лишь там, где лежат большие, испещренные знаками камни. Ближе к четырем часам буря стихла так же внезапно, как и началась, вновь переменив ландшафт пустыни.
После пяти часов утра, когда луна, словно разбухший гриб, скрывалась на западе, я вернулся в лагерь – шатаясь, без шляпы, весь в крови и ссадинах, в порванной одежде и без фонаря. Большинство вернулось в свои постели, но у своей палатки оказался профессор Дайер, куривший трубку. Увидев, что я едва дышу и что мое состояние граничит с безумием, он позвал доктора Бойла, и вдвоем они отнесли меня на постель, устроив как можно удобнее. Мой сын, разбуженный переполохом, пришел им на помощь, и они попытались успокоить меня, чтобы я сумел уснуть.
Но спать я не мог. Еще никогда состояние моей психики не было столь необычным – ранее со мной такого не случалось. Спустя какое-то время я заговорил, нервничая и пытаясь в деталях описать свои злоключения. Я утверждал, что меня сковала усталость, вынудившая заснуть прямо на песке. Затем мне привиделся сон, что был куда страшнее, чем все прочие, и, когда сильный ветер разбудил меня, мои истощенные нервы не выдержали. Я в панике бежал, спотыкаясь о занесенные песками камни и часто падая, и оттого явился в лагерь в столь плачевном, оборванном виде. Мое отсутствие объяснялось тем, что спал я, по-видимому, несколько часов.
Я ни словом не обмолвился о том, что мне довелось увидеть или пережить, и это стоило мне немалых усилий. Но я сказал, что переменил свое мнение насчет всех наших исследований, и горячо призывал прекратить все раскопки в северо-восточном направлении. Приведенные мной доводы были довольно слабыми – я говорил, что блоки там встречались все реже, что не стоит более тревожить суеверных шахтеров, что колледж может урезать наше финансирование и прочую несуразную ложь. Разумеется, мои увещевания никто не принял всерьез – даже мой сын, столь обеспокоенный моим состоянием.
На следующий день я уже мог держаться на ногах и передвигаться по лагерю, но не принимал никакого участия в работе. Понимая, что воспрепятствовать раскопкам я не способен, ради собственного душевного здоровья я решил как можно скорее вернуться домой и заставил сына пообещать, что он отвезет меня самолетом на тысячу миль к юго-востоку, в Перт, как только в очередной раз исследует ту область, что не давала мне покоя. Я решил, что если увиденное мной все еще там, можно предпринять аргументированную попытку остановить работы, невзирая на новые насмешки. Вероятно, меня поддержали бы шахтеры, знакомые с местными преданиями. Сделав мне одолжение, сын в тот же день произвел разведку местности, где я, должно быть, бродил этой ночью, но от моих находок не осталось ничего. Случилось то же, что и с тем аномальным базальтовым блоком – движущиеся пески скрыли все следы. На миг я почти пожалел о том, что, гонимый страхом, потерял свою грандиозную находку, но теперь понимаю, что за ее утратой кроется великое благо. Во мне еще теплится надежда на иллюзорность всего случившегося, особенно – в согласии с моими чаяниями – если эту адскую бездну никогда не найдут.