– В Белгородском уезде. За Осколищем-селом.
– Даю вам четверо суток отпуска, по окончании которого вы должны прибыть на место дислокации полка. Мне кажется, вы должны знать наш адрес.
– Как не знать, ваше высокоблагородие, – обиженно промолвил Аристарх, – адрес известный: Межибужье, Летичевский уезд, Подольская губерния.
– Не обижайтесь, корнет, – благодушно промолвил полковой командир. – Не забудьте только на радостях, что через четыре дня вы должны непременно прибыть на место дислокации полка.
– Не забуду, ваше высокоблагородие!
– Ну тогда, корнет, аллюр три креста!
3
Телеграмма о прибытии в имение Аристарха Евгеньевича не на шутку всполошила всех дворовых. Еще бы, молодой барин не очень-то жаловал родительское гнездо, чаще проводя отпуск в Санкт-Петербурге. Больше всех волновался престарелый дворецкий. С бумагой в трясущейся руке Аполлинарий остановил спешащего по своим делам управляющего и с ходу выпалил:
– Батюшка наш, Афанасий Денисыч, радость-то какая. Барин молодой второго дня приезжает, Аристарх Евгеньевич!
– Вот это радость так радость, – искренне обрадовался Кульнев. – Ну что ж, у нас еще есть время подготовиться к этому важному событию, – озабоченно сказал он и, строго взглянув на дворецкого, добавил: – Два дня даю тебе, и чтобы дом сиял, как ясно солнышко!
– Дык, Афанасий Денисыч, дворовых маловато. Девок сенных надобно, да поваренков, да баб и мужиков для прочей хозяйской надобности.
– Дам! Не журись. Сегодня же обяжу старосту выделить сколь надобно людей. Сам подберешь сенных девок. Да смотри мне, чтобы одна другой краше были, – строго наказал Кульнев.
– Дык где мне старому девок отбирать, в дому-то забот полон рот. Так что не обессудь, Афанасий Денисыч, не для меня это дело – девок по деревне шукать.
– И впрямь, ты к этому делу явно не подходишь, – согласился управляющий, – для этого я отряжу кого помоложе.
Денис выслушал распоряжение отца отобрать деревенских красавиц в горничные барину без особого энтузиазма. Единственное, что его вдохновляло, – это возможность повлиять на дальнейшую судьбу Дуняши, определить ее в господский дом и тем самым оградить от тяжелой черновой крестьянской работы. Его зазнобушка будет непременно рада его предложению, ведь это позволит им видеться каждодневно. О большем счастье он и не мечтал.
Ранним утром Денис вместе со старостой прошелся по хатам, где его с нетерпением ждали наряженные кто во что горазд молодки, явно наслышанные о цели его визита. В доме Егора-кузнеца, к вящему его удивлению, на предложение пойти в служанки, Дуняша неожиданно для всех ответила категорическим отказом.
– Якая з мини служница? – сквозь слезы обратилась она к отцу. – Я бильше звикла в кузгице помагати, ниж комусь прислуговати.
Кузнец, взглянув на дочь, грустно покачал головой:
– Так, що ти дочка, так все життя, як и я будеш робить у кузни. Ну вже немає. Краще йди в двирню. Там и одягаються чистише. И корматся краще. Ось моє останнє батькивське слово!
– Але у мене нимае ничого краше ентого сарафана, – как последний аргумент невозможности идти в служанки она указала на свой повседневный наряд, лучше которого у нее не было, и вопросительно взглянула на отца.
Прокопий-кузнец развел руками.
– Грошей на красную материю немае, – откровенно признался он, виновато глядя на старосту.
– Ничо! Мы енту хвигуру облачим подобающе, – оценивающе взглянув на зардевшееся от чужих взглядов лицо молодухи, сказал староста, – кабыть крестный я тоби али кто? Пийшли до дому.
Крестная, Никаноровна, дородная супруга старосты, узнав о трудностях крестницы, сразу же полезла в сундук, стоящий под образами.
– Копила донечке мойой, в приданное, да не понадобилось. Богатого жениха бог послал. А тебе Дунюшка, в пору будет, – нараспев говорила она, вытаскивая на свет божий сарафан. Встряхнула как следует и раскинула перед девушкой.
– Хорош?
У Дуняши аж дух перехватило. Такого сарафана она в жизни еще не видела. Ну просто глаз невозможно от него отвести. Подол красной китайкой обшит. А спереди от самого верха до самого низа – пуговки блестят. Круглые, будто ягодки золотые. А чуть стукнутся одна об другую – звенят.
– Ох, Царица небесная, – всплеснула руками Дуняша, – краше сарафана я не видала, мамка моя, крестненькая…
Эти слова вызвали у старостихи скупую слезу, и она вновь начала рыться в сундуке. Вытащив оттуда атласную лазоревую ленту, поднесла ее к девичьей косе.
– Здесь ладно будет, – сказала она, вешая на плечо молодки ленту. Да прежде чем одеваться, сбегала бы ты, девка, до речицы. Лицо да руки получше отмой, – добавила она и подала Дуне рушник, желтыми петухами вышитый.
– Вот теперь ты, голубка моя, стала еще краше, – сказала Никаноровна, пытливо взглянув на раскрасневшуюся от бега и лобзания с холодной речной водой девушку. Чуть приметно улыбнувшись, она строго стала крестницу уму-разуму учить.
Бывалый человек старостиха. Девкой она была взята в дворню. Начинала поваренком, потом дослужилась до горничной при старой барыне, матери Евгения Евграфовича. Все знает наперечет. И что делать надобно. И чего делать нельзя. И как при господах ходить следует. И какой им поклон надобно отдать. И чтобы глаза без толку не пялить. Много всего наговорила она своей крестнице.
Дуня понятливо кивала головой, но думала о своем. Подойдет ли ей по фигуре сарафан, а самое главное – понравится ли она в этом наряде своему голубку сизокрылому – Денисушке.
Сарафан пришелся в самый раз. Денис, взглянув на нее, разодетую по-городскому, смутился, покраснел, смотрел во все глаза, не отрываясь, словно боясь упустить ее взгляд.
Никаноровна самолично заплела Дуняше косу, в которой радугой переливалась атласная лента, и, отойдя на шаг, удовлетворенно произнесла:
– Вот теперь почти что порядок. Только ноги босы.
Она сняла с печи еще новые лапти и протянула их смущенной от такого внимания девушке.
Поклонилась Дуня крестной в пояс, из избы на улицу вышла. Павой ступает, то и дело охорашивается и ног под собой от радости не чует. Ей уже мало было того, что рядом идет, удовлетворенно пощипывая бородку, отец и явно плененный ее красотой Дениска. Велико желание, чтобы кто-нибудь из деревенских на нее глянул – на такую разряженную. И, как бог послал, навстречу – Фекла. Увидела Дуню, головой покрутила, всплеснула руками:
– Фу-ты, ну-ты! Кака ты красива та ладна. Кто это тоби стилько цацок накупил?
– Дак мене в служницы староста посылайе…
– Ой, глядий, молодица, кабы младый барин на тоби око не положил, – сочувственно покачала головой она.
Ранним утром под предводительством старосты у крыльца господского дома собралась стайка деревенских молодок. Все ждали выхода старика Аполлинария, который должен был самолично назначить кого в верхние покои, кого в людскую, а кого и на хозяйский двор. Конечно же, всем девкам хотелось попасть в палаты, где их ждала легкая, непыльная работа. Для такого случая они надели свои самые праздничные наряды. У одних были цветастые платки на головах, у других – девичьи повязки, вышитые шелками, а у Феклы – высокий венец, бисером разукрашенный, который она, по всей видимости, достала из бабкиного сундука.
Несмотря ни на что, Дуне казалось, что краше ее ни одна девушка не наряжена. Атласная лента в косе, да золотые пуговки-то на сарафане – разве не загляденье? И вместе с тем ее жуть брала при одной мысли о том, что скоро, очень скоро она сменит стены отчего дома на белокаменный дворец, возвышающийся над Осколом-рекой в окружении тенистых парков и садов. А в самом деле, разве могут ее, такую хорошенькую, наряженную во все самое красивое, не заметить и не определить в горничные, а отослать в помощь господскому повару или, хуже того, на задний двор. Нет и еще раз нет. Она и мысли об этом не допускала.
Молодки тихо переговаривались, то и дело бросая любопытные взгляды на высокое крыльцо, в ожидании дворецкого. Вскоре двери дома распахнулись, и на крыльцо вышел сам управляющий имением Кульнев.
– Афанасию Денисычу мой нижайший поклон, – склонил голову староста. Девки, завидев грозного управляющего, испуганно замолчали.
Оценивающе оглядев молодок, Афанасий удовлетворенно промолвил:
– Хороши! – Видя, что девушки внезапно замолчали, он, масленно глядя ни них, добавил: – Что ж вы затихли, красавицы, ведь не ворог я вам. Каждой из вас найду работу по душе. Не обижу…
– А ми не з боязливых, – ответствовала Фекла, приосанившись и бросив на Кульнева озорной взгляд, – сами пришли, щоб молодому панови зробити послугу. Говорять красень барин – то?
– Аристрах Евгеньевич-то? Весь в отца, а тот дюжим да гарным хлопцем в его годы был. Молодец-молодцом, молодой барин! Охвицером на следующий год, дай бог, станет.
Дуняшу вместе с Феклой и еще двумя молодками, Кульнев определил в сенные девки. Дворецкий в тот же день показал новоиспеченным горничным барский гардероб, затем отвел в прачечную, рассказал, каким должно быть белье, потом в спальне показал, как стелить постель.
Поселились девки в людской, в которой сразу же стало шумно и тесно. Прислуга, которая просторно жила при дворе уже не один год, ворчала. Мол, от молоди только грех один да суета, на что Фекла, уперев в бока руки, заявила как отрезала:
– Молодой барин пожелав, чобы йому зробили послугу тильки червони дивки, а не жирни гуски.
Денис, узнав, что Дуняша, как он и думал, определена в горничные, сначала обрадовался, но потом, представив, что ее могут направить и в покои молодого барина, задумался.
В памяти воскресли почему-то времена беззаботного детства, когда вместе с барчуком они играли в казаки-разбойники, делали набеги на поповский сад и удили в Осколе неуловимого рыбца.
Дениска в глубине души, конечно, не всегда поддерживал проказы барчука, но старался не показать виду, что не все его шалости ему по вкусу. Он слишком дорожил дружбой с ним. Когда умерла мать, ему не было еще и семи лет. Зная об этом, барыня начала привечать сиротку, позволяя ему водиться с сыном, который был почти на год старше его. Они вместе проводили время не только в играх и шалостях, но и совместно трудились на уроках естествознания, под руководством жившего в имении городского учителя, которого мальчишки окрестили меж собой Анафемой за его постоянно, к месту и не к месту, вставляемое в разговоре слово «анафема». В зависимости от тона, каким это слов