– Неужели и его офицеры пошли на сделку с совестью? – воскликнул Баташов.
– Трое из четырех награжденных вернули награды обратно, – с гордостью за достойное поведение офицеров ответил генерал Юдин, – только поэтому о преступном поведении барона стало известно командованию корпуса. Нечистого на руку барона тихонько перевели начальником штаба дивизии в 8-ю армию. На этом дело и закончилось.
– Когда об этом будет знать не узкий круг лиц, а все, таким пройдохам, как фон Циммерман, не будет места среди русского офицерства! – воскликнул возмущенно Баташов. – Вот об этом должен писать «Русский инвалид», а не только о героях и наших победах.
– Если он попадется мне на глаза, – сверкнул глазами Фрейман, – я найду причину вызвать его на дуэль.
– Не петушитесь, поручик, – осадил бойкого офицера Юдин, – я уверен, что барон долго в армии не задержится. И к этому хочу вам напомнить, – строго продолжал он, – дуэли во фронтовой полосе запрещены и жестоко караются по законам военного времени!
Попрощавшись с поручиком и другими офицерами, Баташов, довольный тем, что у его сына есть такой смелый и совестливый друг, а более того, что такие люди среди русского офицерства пока в большинстве, вместе с Юдиным отправился на покой. Уж больно необычным и достаточно напряженным был для всех их этот прифронтовой день, проведенный на колесах.
Уединившись в купе, Баташов еще долго не мог заснуть, возбужденный произошедшими в поезде событиями и особенно встречами с прекрасными и достойными уважения людьми. Но даже в таком, взведенном, словно курок пистолета, состоянии он смог переключить сознание на свои профессиональные дела и заботы. Баташов полагал, что, зная о его плодотворной работе в должности начальника разведывательного отделения Варшавского военного округа против австро-венгерской и германской армий, генерал-квартирмейстер Ставки Данилин непременно рекомендует его на должность генерал-квартирмейстера в одну из армий Северо-Западного фронта. Он прекрасно понимал, что накануне войны деятельность русской разведки, и особенно контрразведки, была неоправданно сужена. Преимущественное внимание уделялось в основном изучению будущей прифронтовой полосы, в то время как тыл потенциального противника изучался недостаточно. Это объяснялось тем, что никто не мог предвидеть характера будущей войны. Высшее командование в лице императора Николая II, военного министра Сухомлинова и начальника Генерального штаба Янушкевича считало, что предстоящая война ничем не будет отличаться от предыдущих, характерным признаком которых был их локальный характер, когда армии враждующих сторон воевали между собой, а население оставалось в качестве сочувствующего зрителя. Но уже первые итоги боев в Австро-Венгрии показали, что это не так. Отступающие войска противника оставляли после себя не только диверсантов, но и глубоко законспирированную сеть агентов. Все это Баташов предполагал и ранее, даже пытался достучаться до своих твердолобых начальников, предлагая заранее увеличить штаты и ассигнование на ведение разведки и контрразведки. Мало того, не дожидаясь указаний сверху, он при поддержке начальника Варшавского военного округа расширил штат своего отделения, своевременно подобрав для работы толковых офицеров, а также опытных судебных работников из учреждений, ликвидируемых в царстве Польском в связи с предстоящей войной. Это были энергичные люди, которые не за страх, а за совесть исполняли свои тайные обязанности. Некоторых из них Баташов планировал взять с собой. «Прежде всего, – думал он, – необходимо разыскать прекрасно зарекомендовавшего себя в контрразведке жандармского ротмистра Высоковского. Обязательно надо перевести из Генерального штаба штабс-ротмистра Воеводина». Под перестук колес варшавского экспресса мысли текли умиротворенно и слаженно. Верный конспиративным привычкам, генерал не доверял бумаге свои планы. Он мысленно формулировал для себя цели и задачи предстоящей деятельности уже на театре военных действий. Планировал, кого из офицеров, которых он хорошо знал, еще можно привлечь к трудоемкой подготовительной работе, намечал для себя первоочередные направления своей деятельности, но так, чтобы ни слова, ни листа бумаги не уплыло к врагу. Баташов, прекрасно зная о немецком засилье не только при дворе государя императора, но и в Ставке, непременно учитывал в своих планах и это.
«Да-а! Придется немало потрудиться, для того чтобы оградить войска от дурных глаз и ушей хитрого и коварного противника, – думал Баташов, засыпая, и чудилось ему, что слышит он не усыпляющий сознание перестук колес варшавского экспресса, а сухой, недовольный, многократно повторяемый голос российского императора: «Слышать не хочу! Слышать не хочу!»
4
Поздним сереньким осенним днем поезд прибыл в Барановичи. Пассажиров встретил редкий моросящий дождик, с резкими порывами ветра, скидывающими под ноги прохожих, спешащих куда-то или беззаботно прогуливающихся по перрону, огненно-красные листья клена и оранжево-желтые листья ясеня. Пытаясь сбросить прилипший к сапогу кленовый лист, охвативший хромовый, начищенный до блеска носок своими кроваво-красными пальцами, Баташов невольно подумал: «Если здесь, на перроне, мне чудится кровь, что же ждет меня в самой Ставке?» Но он быстро отбросил эту слишком сентиментальную мысль и, не разбирая дороги, прямо по лужам направился к невзрачному зданию станции, за которым во всей своей провинциальной красе открылся довольно унылый городишко, лишь недавно ставший таковым из обычного белорусского местечка.
На небольшой и пустынной площади вокзала офицеров, направляющихся в Ставку, которых набралось человек пятнадцать, ожидали казенные моторы.
– Ваше превосходительство, штаб-ротмистр Кокоткин, – представился Баташову услужливо подскочивший к нему офицер. – Его высокопревосходительство генерал Данилов ждет вас к себе!
«Да, судя по тому, что в Ставке еще остались порядки мирного времени, отсюда до фронта неблизко».
– Вахмистр, возьмите у его превосходительства, чемодан, – приказал штаб-ротмистр унтер-офицеру.
– Спасибо, голубчик, – поблагодарил генерал услужливого офицера, – и, отдав свой походный багаж вахмистру, направился вслед за ним к изрыгающей газолиновый дым машине.
– Ярослав Дмитриевич, пожалуйте ко мне в авто, – предложил Баташов своему старому товарищу генералу Юдину.
– С удовольствием, – согласился тот, усаживаясь на просторное заднее сиденье.
Убедившись, что остальные офицеры разместились в авто, Баташов скомандовал водителю:
– Ну, братец, с богом! Поехали!
Ставка была расположена не в самом городе, а в версте от него, в большом сосновом лесу. Меж высоченных и стройных мачтовых лесин желтела свежим песком насыпь для рельсов, на которых стоял поезд великого князя и еще несколько составов из классных вагонов. Между составами кое-где вросли в землю бараки и палатки. Над вагонами и бараками курился дымок. Вокруг поезда главнокомандующего выстроилось кольцо часовых из числа казаков охранной сотни.
Офицеров, прибывших в Ставку, встретил комендант и сразу же указал им место для временного проживания. Баташов с комфортом разместился в одной из комнат просторного барака, где, кроме стола и солдатской кровати, заправленной шерстяным одеялом, находился и туалетный столик с наполненным водой кувшином и большим медным тазом. В комнате рядом поселился генерал Юдин. Совершив свой туалет, Баташов, сразу же направился в вагон, стоящий рядом с личным поездом великого князя Николая Николаевича, чтобы представиться своему непосредственному начальнику, генерал-квартирмейстеру Данилову.
Увидев Баташова, генерал-квартирмейстер Ставки вышел из-за стола и, сияя лучезарнее, чем его новенький орден Святого Георгия 4-й степени, приколотый на отвороте его генеральского мундира, провозгласил:
– Как я рад, Евгений Евграфович, вашему приезду, – и, крепко пожав руку генералу, с ходу объявил: – Есть мнение назначить вас начальником отделения управления генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта. Вы согласны?
– Каковы задачи отделения? – не говоря ни «да» ни «нет», спросил Баташов.
– Главная ваша задача – вплотную заняться формированием контрразведывательных отделений в армиях Северо-Западного фронта. Неудачные бои в Восточной Пруссии показали, что прифронтовая полоса просто кишит германскими шпионами. Отступая, немцы оставили в нашем тылу массу солдат, переодетых в пасторские сутаны и даже в женские платья. Многих нам удалось разоблачить, но еще больше не поймано. Не будешь же каждой женщине задирать юбки, чтобы проверить пол. И чем дальше мы продвигаемся в глубь вражеской территории, тем чаще случаются диверсии, нападения на штабы и курьеров, явно организованные германской разведкой…
– Но почему только сейчас вы об этом вспомнили, ведь я еще до объявления войны неоднократно докладывал в Генеральный штаб о планах разведки противника повсеместно насаждать своих агентов в Восточной Пруссии при отступлении. Что могло такое произойти, чтобы вы поняли всю серьезность моих довоенных докладов? Неужели провал операции в Восточной Пруссии? В Генеральном штабе я слышал не только об успехах под Гумбиненом, но и о произошедшей под Сольдау и в районе Мазурских озер трагедии. Правда, все в общих чертах.
– В настоящее время расследование продолжается. Могу сказать, что только 20 тысячам солдат и офицеров удалось прорваться на юг и выйти из окружения. В целом наши потери в этой операции составили почти 160 тысяч человек убитыми, ранеными, попавшими в плен и пропавшими без вести. Противник захватил почти всю технику и снаряжение 2-й армии. 10 генералов убиты, 13 взяты в плен…
Сообщив все это глухим, срывающимся голосом, Данилов молча подошел к столу, достав из папки трагическую реляцию, подписанную главнокомандующим, и гробовым голосом ее зачитал:
– «Вследствие накопившихся подкреплений, стянутых со всего фронта благодаря широко развитой сети железных дорог, превосходные силы германцев обрушили на наши силы около двух корпусов, подвергнувшихся самому сильному обстрелу тяжелой артиллерии, от которой мы понесли большие потери… Генералы Самсонов, Мартос и Пестич и некоторые чины штабов погибли…» Господи, – перекрестил лоб Данил